C точки зрения экономики, главной угрозой для европейского единства является Германия. Не Греция, которую министр финансов ФРГ Шёйбле обвинил в подрыве интеграционного процесса, когда SYRIZA заявила об отходе от бюджетной экономии. Именно ФРГ, которая основывает свой экономический рост на экспорте, то есть потреблении в других странах, загоняет своих соседей ещё глубже в депрессию. Причём жертвами политики немецких корпораций становятся не только греки или итальянцы, но и сами немцы, которые получают гораздо меньшие зарплаты, чем должны были бы, исходя из роста производительности труда. Причина такого расклада — в однобокости немецкой экономики.
Сейчас главнейшая проблема Европы — падение спроса, а вовсе не «недостаток конкурентоспособности», о котором германские промышленники и их экономисты твердят со страниц газет и телеэкранов. По сведениям Financial Times, общий спрос на товары и услуги в Еврозоне в 2014 на 4% ниже, чем в докризисные годы. Это было бы не так страшно, если бы в мире было много растущих рынков для европейских товаров. Однако это не так. Несмотря на то что Китай частично переориентировал производство на внутренний рынок, он всё равно имеет положительный торговый баланс — Европа больше импортирует из Китая, чем посылает в эту азиатскую страну. Россия и её соседи по СНГ находятся сейчас не в лучшем состоянии для наращивания импорта. Американское и британское потребление хоть и растёт немного, но оно всё равно не резиновое. Более того, не в торговом балансе дело, Еврозона сейчас находится в шатком экономическом положении, хотя имеет положительный торговый баланс — например, в январе Европа вывезла на 20 миллиардов евро больше, чем ввезла. США же имеют отрицательный торговый баланс, но вышли на траекторию более-менее стабильного роста. В начале этого года в зоне евро ожидается дефляция, то есть падение цен. Это может показаться чем-то хорошим нам, русским, которых 20 лет пугают инфляцией — ростом цен, но, вообще говоря, это плохой знак. Это значит, что европейские предприятия не могут нигде продать товара столько, сколько производят, следовательно они начнут сокращать производство, увольняя сотрудников. Причём им продавать буквально негде — в ЕС спроса не хватает, но и за границей, как выясняется, покупать европейские товары тоже особо некому.
Очевидный ход в таком положении: простимулировать спрос внутри Еврозоны и в периферийных странах ЕС. Именно это рекомендует сделать октябрьский доклад Американского казначейства о мировой экономике. Именно этого же пытаются добиться и европейские радикалы вроде испанской Podemos или SYRIZA. Салоникская программа Алексиса Ципраса декларирует поддержку создания общеевропейского инвестиционного банка, который бы вкладывал деньги в инфраструктуру стран континента. Вдобавок новая правящая партия Греции предлагает увеличить минимальную зарплату до 750 евро в месяц и сократить налоговое бремя на средний класс, отменив земельный налог и уменьшив НДС. Именно из-за недостатка спроса безуспешна кредитно-денежная политика ЕЦБ, несмотря на то, что ставка рефинансирования составляет 0,05%. Денежные средства просто никто не хочет брать: раз нет спроса, то невыгодно вкладываться в развитие и расширение производства. Марио Драги, президент ЕЦБ, вынужден идти на крайние неортодоксальные меры. Запущена программа количественного смягчения стоимостью в 1 триллион евро. Бюджетная политика сокращения расходов, навязанная Берлином Брюсселю, помогла снять долговую нагрузку на южноевропейские страны, но в то же время усугубила проблему недостатка спроса. Государство выходит из экономики, сокращая в том числе государственные закупки и инвестиции, и либерализует рабочий рынок — людей стало легче уволить, а значит, их можно дешевле нанять. Из-за падения зарплат спрос внутри Европы падает ещё сильнее. Люди не могут позволить себе лишнюю чашку кофе, что уж говорить о новом доме или машине.
При чём здесь Германия — самая большая экономика Еврозоны, которая не испытывает больших проблем? Дело в том, что Германия — крупнейший в ЕС экспортёр, как в абсолютных цифрах, так и по доле экспорта в ВВП. При этом 37% немецкого экспорта идёт в другие страны ЕС. И именно за счёт роста объёма экспорта происходит и рост германской экономики. То есть, грубо говоря, немцы живут за счёт спроса в том числе в других странах ЕС. В условиях, когда спрос сокращается, а не растёт, как это было в 2000–2008, немцы выдавливают местных производителей, чьи сотрудники оказываются на улице. Меркель и её министр Шёйбле утверждают, что другие ругают Германию за конкурентоспособность немецкой промышленности, которая выдаёт качественный и недорогой продукт. Реальность же в том, что основа этой конкурентоспособности — вовсе не инновации и высокая производительность труда. В «неэффективной» Франции производительность труда выше. Главная причина конкурентоспособности германской экспортной промышленности — эксплуатация немецких рабочих. По подсчётам экономиста Франческо Сарацено, зарплаты в Германии росли гораздо медленнее, чем в других развитых странах. Международная организация труда в своём докладе отмечает, что среднемесячные денежные доходы немцев в реальном выражении в 2011-м были ниже, чем в 2000-м, несмотря на то, что производительность труда выросла почти на 10% за то же время.
Немецкие профсоюзы годами не могли добиться повышения оплаты труда от работодателей, которые угрожали вывести производства в страны, где рабочие руки дешевле. Почасовая оплата в реальном выражении осталась примерно на уровне 2000 года, и это говорит о том, что немалое число граждан ФРГ было уволено с постоянных работ и перебивается подёнщиной. 22% работающих немцев имеют временные рабочие места. Именно «работающая бедность» скрывается за маской низкой безработицы, о которой с гордостью рапортуют берлинские бюрократы и баварские промышленники. Всего 2 года назад в некоторых городах восточной Германии люди работали за евро в час. Число немцев, находящихся у черты бедности, выросло с 13% в 2005 до 16.1% в 2013 году. Закон о минимальной оплате труда, вступающий в силу 1 января 2017 года, удалось пропихнуть в парламенте только прошлым летом при огромном сопротивлении промышленного лобби. При этом под действие акта не попадают стажёры, люди на испытательном сроке и бывшие безработные в первые полгода после выхода на новое рабочее место. Поэтому партия зелёных сравнила закон со швейцарским сыром — так много в нём дырок для работодателей, которые хотят эксплуатировать социально-незащищённые слои населения. Получается, немецкое государство и деловые круги сознательно не хотят повышать потребление внутри страны за счёт повышения затрат.
Однако проблема немецкой экономики гораздо серьезнее. Немцы не могут резко повысить зарплаты и ускорить инфляцию внутри страны, чтобы сбалансировать дефляцию в Южной Европе, из-за однобокости немецкой экономики. Хребтом и гордостью немецкого хозяйства являются машиностроительные и автомобильные корпорации. В 2013 году эти сектора дали 43% германского экспорта в денежном выражении. Как отмечает британский еженедельник the Economist, в 2000-е именно удержание роста зарплат сделало немецкое машиностроение и химическую промышленность конкурентоспособными. Низкие зарплаты на производстве имеют сквозной негативный эффект. Чем меньше люди могут платить за услуги, тем меньше получают те, кто эти услуги предоставляет. Никаких альтернатив такой модели хозяйства в Германии тоже нет, по большому счёту. Несмотря на четвертые по объёму в мире расходы на НИОКР, Германия отстаёт от мировых лидеров в биотехнологиях, электронике и даже фармакологии. Согласно рейтингу Форбс за 2014 год, в десятке крупнейших производителей лекарственных веществ нет ни одной немецкой компании. В то же время в своём отчёте о состоянии биотехнологий в Германии Ernst&Young утверждает, что сотрудничество с крупными фармакологическими игроками — ключ к успеху в этой отрасли. Бюрократизация и драконовское законодательство мешают развитию инновационного предпринимательства. Именно об этом говорит лоббистская группа German Start-up Association в своей программе German Start-up Agenda. Федеральное правительство не желает поддерживать молодых предпринимателей государственными заказами, более того, оно вообще мало думает о новых бизнесменах, когда формирует регуляторное законодательство. В США постоянно появляются новые миллиардеры, а все большие немецкие деньги — старые. Так, основатели 28 из 29 индексных компаний на Франкфуртской бирже мертвы. Теперь эти корпорации или вообще перестали быть немецкими, как ныне американская Merck, или принадлежат потомкам основателей. На всё это накладывается растущая изношенность дорог и коммуникаций. За последние 7 лет Германия упала с 3-го на 7-е место в мире по качеству инфраструктуры по рейтингу Давосского экономического форума. Spiegel отмечает, что лишь для поддержания текущего уровня необходимы вложения объёмом в 10 миллиардов евро в год. Федеральное правительство выделило 1,25 миллиарда в прошлом году, следуя принципу бездефицитности бюджета, закреплённого законодательно в 2009-м (Schuldbremse). Частные инвесторы вовсе не горят желанием занять место правительства, несмотря на заверения брюссельских экономистов. Friedrich Ebert Stiftung — немецкий think-tank — бьёт тревогу: из-за недостатка спроса, недозагруженности предприятий и хиреющей инфраструктуры вкладчики, как местные, так и иностранные, не видят смысла в том, чтобы тратить деньги на капитал в Германии. Вложения в основной капитал, если считать в процентах от ВВП, падают постоянно, начиная с 1992 года. Причём это нельзя связать с сокращением государственных расходов последних лет, потому что все 20 лет около 97% инвестиций приходилось на частные лица и компании.
Кликните для загрузки файла с детальной информацией.
Вообще говоря, ничего такого уж страшного в том, что я описал выше, нет — это всё решаемые вопросы. Немного нестандартной фискальной политики, небольшой дефицит бюджета, некоторый пересмотр этических норм и законодательства для новых отраслей промышленности. В США или Китае в общем и целом хоть и спотыкаясь, нашли выходы из похожих проблем. Но мы-то говорим о Германии. Немецкое правительство просто не может сделать половину из того, что рутинно делают другие страны, потому что ФРГ это не просто левиафан, а левиафан, которому кнопкой отключили половину конечностей. После 1949-го немцы очень пекутся о конституции и законах. Для этой системы, разработанной в 1930-х годах Фрайбургской школой экономистов, даже существует специальный термин — ордолиберализм. Суть доктрины очень проста: управление обществом и экономикой должно быть полностью запрограммировано совершенными и незыблемыми законами, часть из которых даже пропихиваются в конституцию. Для стабильных сытых времён это неплохо — пугливые вкладчики могут легко узнать, как будет Германия действовать в тех или иных вопросах. Однако такой подход, когда дыры в законах латают новыми законами, совсем не годится для кризисного управления. Обама может вбросить в экономику сотни миллиардов долларов в рамках экстренной помощи, при этом Меркель не может выделить дополнительно 10 миллиардов евро на расширение дорожной сети и ремонт мостов, потому что она законодательно обязана держать бюджет бездефицитным начиная с 2015-го. Немецким элитам потребовалось 5 лет континентального кризиса, чтобы ввести минимальные зарплаты в стране и повысить выплаты промышленным рабочим на 1,8% в этом году. Хотя об этих мерах нобелевский лауреат Пол Кругман говорил ещё в 2011 году. Он оказался совершенно прав, поскольку в то время как в Германии не было инфляции, на периферии ЕС началась дефляция. Для сравнения: громоздкая китайская бюрократия всего за 2 года (2008-2009) сумела нарастить внутренний спрос, облегчив кредитное законодательство, слегка отпустив местную валюту вверх и вкачав огромные деньги в развитие транспортной инфраструктуры. Показательно также упорное нежелание Германии реструктурировать греческую задолженность, хотя на сегодня сумма кредитного риска для немецких банков-кредиторов составляет 24 миллиарда евро. В конце концов, лучше получить немного меньше, чем столкнуться с дефолтом.
Кроме того, ордолиберальная система мешает быстрому законодательному маневрированию, необходимому для развития инновационных отраслей. С одной стороны, изощрённое и жёсткое законодательство мешает молодым предприятиям получить кредит или оформить банкротство без особых последствий. Последнее особенно важно, потому что малый технологический бизнес — очень рискованное предприятие, которое довольно часто не окупается. С другой стороны, корпоративизм ордолиберальной системы благоволит традиционным лоббистским группам — крестьянам, крупным промышленникам, банкирам. Понятно, что у химиков и биологов нет никаких шансов против правящей партии и министерства сельского хозяйства, которые твёрдо намерены запретить вообще всю растительную генную инженерию в Германии. Христианским группам удалось перекрыть эксперименты с использованием человеческих эмбрионов, а это одно из ключевых направлений современной генной науки. Законодательный запрет на лоббизм и идущая отсюда подковёрность ещё сильнее ухудшают шансы мелких игроков повлиять на расклад сил в немецкой политике. В общем и целом снова, как и сто лет назад, у немцев есть отличный план А, но нет кризисного плана Б. В 1914-м провал плана Шлиффена привёл к падению Второго рейха после 4 лет мучительной осады, сегодня провал ордолиберализма может стоить германской экономике места на мировом технологическом и производственном Олимпе.
Если посмотреть на все вышеперечисленные факты, то становится очевидно — структурные преобразования, о которых так любит разглагольствовать Вольфганг Шёйбле, нужны самой Германии, чтобы выйти из порочного круга двойной эксплуатации. От недостатков немецкой экономической системы страдают как простые немцы, так и соседи Германии по ЕС. Хотя, казалось бы, раз в других странах еврозоны спрос сокращается, то ФРГ, имеющая стабильную экономику, могла бы спрос нарастить. Тем более, как выясняется, Германии есть на что тратить бюджетные деньги и есть куда повышать зарплаты. Тем временем правительство ФРГ продолжает расхваливать свою экономическую модель и бездефицитный бюджет, несмотря на стареющую инфраструктуру и экономику, балансирующую на грани рецессии. Германии нужна смена вектора экономического развития, если ЕС собирается конкурировать с США в новом инновационном цикле промышленного производства. Для того чтобы провести необходимые реформы, правительству Меркель придётся пересмотреть роль государства в экономике. Причём речь не только о денежных вливаниях в мосты и дороги, но и о самой системе регулирования, которая недостаточно гибка, чтобы достойно реагировать на меняющиеся экономические обстоятельства.
Нам, русским, тоже будет чему поучиться, если у немцев получится стать гибкими и современными. Нам тоже следует уйти от однобокого развития экономики, способствовать рождению новых отраслей, навести порядок в законодательстве. В конце концов, именно у немцев учились Витте и Столыпин. У немцев, которым в середине XIX века пришлось перевернуть свою экономическую модель, чтобы обогнать англичан и французов.
