Имперский период
В результате трёх разделов Речи Посполитой (1772, 1793, 1795 гг.) вся территория Белоруссии была возвращена в лоно русской государственности. С этого времени Белая Русь вступила в имперский период своей истории, который, с нашей точки зрения, является для белорусов «золотым веком», то есть эпохой, на воспоминаниях о которой следует строить историческое самосознание и национальную идентичность. Не Великое княжество Литовское, не Речь Посполитая, а именно Российская империя, воспринимаемая как преемница Древней Руси, должна стать тем идентитарным зеркалом, глядя в которое белорусы увидят, кто они есть.
Несмотря на то, что за столетия польского господства Белая Русь почти полностью лишилась высшего сословия (отрекшегося от своей русскости и ставшего частью польской шляхты), уроженцы Белоруссии вписали в историю императорской России немало славных и героических страниц. Крестьяне белорусских губерний храбро сражались с «Великой армией» в 1812-м, активно помогали русскому правительству усмирять польский мятеж в 1863-м, из среды белорусского крестьянства и низшего духовенства во второй половине XIX века вышли известные учёные, военные и общественные деятели.
В последние годы в Белоруссии проводится массированная кампания по внедрению в массовое сознание новой, «самостийной» трактовки Отечественной войны 1812 года. Из белорусских учебников истории изъят сам термин «Отечественная война», события 1812 года преподносятся как русско-французское противостояние, в котором белорусы принимали участие с обеих сторон. При этом самостийные идеологи стараются как можно реже вспоминать о мощном партизанском движении, развёрнутом белорусскими крестьянами на оккупированной французами территории, и в то же время с помпой чествуют местную польскую шляхту, выступившую на стороне Наполеона в расчёте с его помощью восстановить Польшу «от моря до моря» (для Белой Руси реализация польско-французского плана означала возвращение в состав Польши и окончательное ополячивание).
Между тем в Российской империи культ Отечественной войны был одним из важнейших элементов русской национальной идеологии, а потому мы считаем, что незаслуженно забытые в экс-БССР белорусские герои 12-го года должны занять в русском пантеоне Белой Руси одно из самых почётных мест.
До революции о белорусских партизанах, бивших дубиной народной войны армию двунадесяти языков, писалось немало. Приведём лишь пару примеров.
«Православные крестьяне-белорусы, составляющие коренную массу населения Минской губернии, совсем иначе относились к французскому владычеству, чем поляки. Для белорусов, этих вековых страдальцев за русскую народность и православие, владычество французов и торжество поляков являлось возвращением к столь ненавистному недавнему прошлому. Ещё двадцати лет не прошло, как они свободно вздохнули, избавившись от польско-католического гнёта, и теперь снова грозила им та же опасность; с другой стороны, их испытанное в горниле страданий национальное чувство никоим образом не могло примириться и с французским, иноземным и иноверным, владычеством. Вот почему неприятель, проходя по Минской губернии, на всём её пространстве встречал лишь опустелые деревни. Казалось, всё сельское население вымерло; оно бежало от ненавистных французов и поляков в глубь своих дремучих и болотистых лесов… В этой глуши, скрытые от чужих глаз, белорусские мужички по-своему обсуждали настоящее положение дел и принимали свои средства к борьбе с врагом. Здесь среди них мы встречаемся с первыми героями партизанской войны. Путь для французов был один определённый — из Минска через Борисов, Белыничи на Могилёв. Они двигались по безлюдной дороге, по опустевшим деревням; но десятки тысяч крестьянских глаз следили за их движением из чащи своих лесов. Стоило только отдельным французским солдатам неосмотрительно удалиться в сторону от движения армии, как они попадали в руки крестьян; расправа с ними была коротка: их беспощадно убивали» (Краснянский В.Г. Минский департамент Великого княжества Литовского. — Санкт-Петербург, 1902 г.).
«В деревне Михасинках [Витебской губернии] крестьяне столкнули пятнадцать человек французов с крутого берега в реку Волту. В деревне Вороньках [той же губернии] расположился было на ночлег сильный французский отряд, человек в пятьдесят. Об этом дано было знать в другие деревни. Собрались самые сильные и смелые мужики, вооружившись кто чем попало. Французы для своего ночлега избрали сарай, развели у самых ворот огонь, составили ружья в козлы, поставили двух часовых, и сами залегли на сено спать. Один из крестьян взялся было прислуживать французам, приносил им пищу, воду и высматривал положение французского отряда. Когда наступила полночь, и французы захрапели, крестьяне бросились в сарай, расхватали ружья и напали на французов; лишь часовой успел наповал убить одного крестьянина. Враги России были истреблены… В редких деревнях жители не делали своих расправ над французами. Тот только не убивал их, кто Бога боялся; а как сами французы в нашей Русской земле Бога не знали, то и не удивительно, что немногие из них на свою родину возвратились» (Шамшура М. Белорусские предания о 1812 годе. — Москва, 1890 г.).
Помимо крестьян-ополченцев уроженцами Белоруссии были десятки тысяч рекрутов, сражавшихся с французами в рядах русской армии. Сформированные на Витебщине четыре полка 3-й пехотной дивизии защищали на Бородинском поле знаменитые Багратионовы флеши, а 24-я дивизия, состоявшая из крестьян Минской губернии, храбро билась у батареи Раевского.
Как отмечалось выше, идеологи «незалежнай Беларусі» всеми силами пытаются заретушировать подвиги белорусских героев 12-го года, предпочитая «обелорусивать» польско-французские поражения. К сожалению, незалежная идеологическая политика властей РБ приносит свои плоды. В начале декабря 2014 года интернет-издание «Мой Полоцк» сообщило: «В Витебской области вандалы разбили мраморную плиту на памятнике русскому генерал-майору, герою Отечественной войны 1812 года Кульневу Якову Петровичу (1763 — 1812). Памятник стоит на месте предполагаемой гибели Я.П. Кульнева у деревни Сивошино Полоцкого района». Примечательно, что белорусские правоохранительные органы отказались расследовать данный инцидент.
Тот же самый принцип «обелорусивания» польской шляхты вот уже почти столетие применяется белорусскими самостийниками в отношении Польского мятежа 1863 года, цель которого состояла в восстановлении Польши в границах 1772 года (т. е. с Белой Русью в её составе). Руководителем мятежа на территории Белоруссии был Винцент Константы Калиновский; в начале XX века белорусские националисты переименовали его в «Кастуся» и при помощи советского агитпропа сделали одним из главных персонажей белорусской национальной героики. В русской историографии Калиновский традиционно рассматривался как польский мятежник, вопрос о его «белорусскости» в среде серьёзных учёных даже не поднимался. Собственно, о польском самосознании «белоруса Кастуся» недвусмысленно свидетельствуют многие исторические документы. Например, в «Письме Яськи-Господаря из-под Вильны к мужикам земли польской» Калиновский, обращаясь к жителям Белоруссии, писал: «…разве ж мы, децюки, сидеть будем? Мы, что живём на земле польской, что едим хлеб польский, мы, поляки из веков вечных».
Для нас героем 1863 года, несомненно, является глава Северо-Западного края — граф Михаил Николаевич Муравьёв-Виленский, сумевший за короткий срок подавить польский мятеж и сурово наказать его зачинщиков (в том числе «Кастуся»). Усмиряя поляков, граф Муравьёв опирался на белорусское крестьянство, которое снова, как и в 1812 году, выступило надёжной опорой русского престола. Из крестьян Северо-Западного края были сформированы сельские вооружённые караулы, сражавшиеся вместе с правительственными войсками против инсургентов. Особо отличившиеся крестьяне были награждены медалями «За усмирение польского мятежа». Так, 1 апреля 1866 года гродненский губернатор получил 777 медалей с лентой для вручения их чиновникам и крестьянам губернии. Из 754 награжденных в Волковысском, Гродненском и Пружанском уездах 516 исповедовали православие и 238 — католицизм; за исключением четырёх чиновников, все они были крестьянами различных волостей, которые служили в сельских вооруженных караулах.
Активное участие белорусских мужиков в подавлении польского восстания поставило точку в ведшейся более полувека дискуссии об идентичности Северо-Западного края. Если раньше многие российские чиновники и представители интеллигенции считали Белоруссию польской провинцией (основываясь на том, что высшее сословие в крае состоит из поляков), то после событий 1863 года Белоруссия стала восприниматься как исконно русская территория, подвергшаяся искусственному ополячиванию в период нахождения в составе Речи Посполитой. Л.М. Солоневич в «Кратком историческом очерке Гродненской губернии за сто лет её существования» (1901 г.) писал: «Последний польский мятеж открыл глаза на действительное положение вещей и русскому правительству, и русскому обществу. Простой народ остался верен русскому правительству и этою верностью заставил обратить внимание на свою национально-русскую старину, на своё право считаться русским не только в силу территориальной принадлежности к России, но и по существу — по историческим преданиям, вере, языку и чисто русскому укладу общественной и семейной жизни».
После усмирения мятежа граф Муравьев инициировал проведение в Белоруссии системных реформ, целью которых была деполонизация данного региона. Основные направления своей реформаторской деятельности Михаил Николаевич обозначил следующим образом:
«1) Упрочить и возвысить русскую народность и православие так, чтобы не было и малейшего повода опасаться, что край может когда-либо сделаться польским. В сих видах в особенности заняться прочным устройством быта крестьян и распространением общественного образования в духе православия и русской народности.
2) Поддержать православное духовенство, поставив его в положение независимое от землевладельцев, дабы совокупно с народом оно могло твёрдо противостоять польской пропаганде, которая, без сомнения, ещё некоторое время будет пытаться пускать свои корни…
3) В отношении общей администрации принять следующие меры: устроить таким образом правительственные органы в крае, чтобы высшие служебные места и места отдельных начальников, а равно все те, которые приходят в непосредственное соприкосновение с народом, были заняты чиновниками русского происхождения» (из «Записки о некоторых вопросах по устройству Северо-Западного края», поданной Государю Императору 14 мая 1864 года).
Следует отметить, что по своему содержанию реформы Муравьёва выходили за рамки господствовавшего в то время донационального сословно-династического мышления, логика которого предполагала задабривание правительством высшего сословия в лице польской шляхты, а не опору на низы общества, коими тогда являлись русское (белорусское) крестьянство и духовенство. По сути, глава Северо-Западного края стал первым русским реформатором, взявшим на вооружение принцип национализма. «Реформы М.Н. Муравьева, соответствовавшие критериям модернизации (образование, социально-экономическая и административно-правовая эмансипация), представляли собой политическую форму идеологии русского национализма, в качестве идеологов которого выступали М.Н. Катков, А.Ф. Гильфердинг и И.С. Аксаков. В качестве идейной мотивации для проведения реформ в пользу русского населения края эти публицисты и учёные указывали на общерусскую этническую солидарность, конкретным проявлением которой должно было стать восстановление исторической справедливости по отношению к угнетенному белорусскому народу», — пишет современный белорусский историк А.Ю. Бендин.
Осуществлённые графом Муравьёвым преобразования дали мощный импульс развитию западнорусской национальной идеологии, рассматривающей белорусов как субэтнос русского народа. Во второй половине XIX — начале XX веков в Белоруссии появилась целая плеяда выдающихся историков, этнографов и лингвистов, работавших в русле западнорусизма (М.О. Коялович, А.П. Сапунов, А.С. Будилович, Л.М. Солоневич, Е.Ф. Карский и др.).
Ведущим представителем западнорусского движения считается уже не раз цитировавшийся нами историк Михаил Осипович Коялович, уроженец Гродненской губернии, ставший в Санкт-Петербурге заслуженным ординарным профессором. Значение трудов Кояловича по белорусской истории очень точно определил один из его последователей, А.П. Сапунов: «… для русского общества знакомство с Белоруссией, по выражению И.С. Аксакова, — что-то вроде колумбова открытия Нового Света, и началось оно только в 60-х годах прошлого [XIX] столетия. Колумбом нашим явился белорус — проф. М.О. Коялович».
В своих работах Михаил Осипович последовательно отстаивал принадлежность белорусов к русскому народу, указывая на исконно русское самосознание жителей Западной Руси:
«Называю белорусов и малорусов вообще русскими… потому, что это слово постоянно встречается в памятниках местного происхождения и его употребляют и теперь все белорусы и многие малорусы. Замечательно, что даже в конце прошлого столетия называли себя (в памятниках) Русью и русскими униаты Вилейского, например, уезда Виленской губернии» («О расселении племён Западного края России», 1863 г.).
Крайне любопытна оценка Кояловичем современного ему положения дел в Белоруссии (речь идёт о начале 60-х годов XIX столетия):
«В настоящее время перед нами уже в надлежащей полноте логическое, естественное развитие народной западнорусской жизни. Произнесён приговор над политической, религиозной и социальной зависимостью западнорусского народа от Польши. Народ этот теперь стоит на прямом пути к восстановлению своего древнего единства с Восточною Россией. Но мы знаем, что этот шаг достался ему очень и очень дорого. Он потерял своё высшее и даже среднее сословие и остался в массе простых земледельцев, запертых на пути цивилизации сверху польскими панами, в середине евреями. Создать ему из себя свой верхний и средний класс людей, своих руководителей очень трудно, да едва ли и возможно. Ему необходима помощь со стороны того же восточнорусского народа, к которому он стремился в течение стольких веков. Из Великой России должна прийти Западной России подмога к образованию высшего образованного класса и среднего» («Лекции по истории Западной России», 1862 г.).
Благодаря реформам М.Н. Муравьёва к началу XX века в Белоруссии появилась своя интеллигенция, придерживавшаяся в основном западнорусских взглядов. Одним из главных рупоров западнорусской интеллигенции стала монархическая газета «Северо-Западная жизнь», основанная в 1911 году Лукьяном Михайловичем Солоневичем, которому оказывал протекцию сам П.А. Столыпин. По словам редакции газеты, её аудитория состояла из «белорусских штабс-капитанов: народных учителей, волостных писарей, сельских священников, врачей, низшего чиновничества», то есть выходцев из крестьянского сословия, которым граф Муравьёв открыл путь в образованные слои общества.
Из среды белорусского крестьянства вышел и Михаил Антонович Жебрак — офицер Русской императорской армии, геройски прошедший Русско-японскую и Первую мировую войны, затем — участник Белого движения на Юге России (полковнику Жебраку мы посвятили отдельную публикацию).
Последним по хронологии (но не по значению) героем русского пантеона Белой Руси мы считаем известного публициста и общественного деятеля Ивана Лукьяновича Солоневича, сына главного редактора «Северо-Западной жизни». В прошлом году в России вышел прекрасный документальный фильм о И.Л. Солоневиче, который называется «Последний рыцарь Империи». Данное название как нельзя лучше характеризует личность Ивана Лукьяновича.
До революции Солоневич учился на юридическом факультете Петербургского университета, работал журналистом в «Северо-Западной жизни» и «Новом времени», а также активно занимался спортом. Он был одним из организаторов минского русского спортивного общества «Сокол», а после переезда в столицу стал членом петербургского «Сокола». События Февраля 17-го были восприняты Солоневичем крайне болезненно. Во время Корниловского выступления он находился при атамане Дутове в качестве представителя от спортивного общества. Дутов со своими казаками должен был поддержать выступление в Петрограде. Представляя организованных и отлично тренированных студентов-спортсменов (около 700 человек), Солоневич просил Дутова выдать им оружие, однако атаман в этой просьбе отказал.
После захвата власти в Петрограде большевиками Солоневич вместе с братом Борисом бежал в Киев, где присоединился к Белому движению (добывал для белых штабов секретные сведения). В период эвакуации Русской армии Врангеля Иван Лукьянович заболел сыпным тифом, ввиду чего вынужден был остаться в Совдепии, чудом избежав расстрела в застенках одесской ЧК. В 1933 году за попытку побега из «социалистического рая» он получил 8 лет концлагеря, однако уже в следующем году сумел сбежать из Белбалтлага в Финляндию.
Оказавшись за границей, Солоневич немедленно начал работу над очерками о жизни в СССР, нахождении в концлагере и побеге из него. В 1935 году из этих очерков была составлена книга «Россия в концлагере», принесшая автору мировую известность. Гонорары за книгу позволили Солоневичу начать издание в Софии антибольшевистской газеты «Голос России», которая за несколько месяцев приобрела огромную популярность в среде русской эмиграции. Деятельность бывшего узника ГУЛАГа, разумеется, не осталась без внимания со стороны советской власти: 3 февраля 1938 года в редакции «Голоса России» прогремел мощный взрыв, в результате которого погибли жена Солоневича и его секретарь. Вскоре после этого правительство Болгарии под нажимом СССР запретило издание «Голоса России».
Весной 1938 года Солоневич переехал в Германию, откуда организовал выпуск нового антибольшевистского издания — «Нашей газеты». В первые годы жизни в Третьем рейхе он эпизодически сотрудничал с нацистскими властями, поскольку верил, что национал-социалистическая Германия поможет русскому народу свергнуть большевиков и восстановить в России монархию. При этом Солоневич предупреждал немецкое руководство: «Разумную цену освобождения от коммунизма русский народ уплатит с благодарностью, за неразумную — морду набьёт». Осенью 1941 года Иван Лукьянович окончательно убедился, что Германия не готова действовать «разумно», а потому порвал все контакты с нацистами, отказавшись от предложенного ему высокого поста в оккупационном правительстве Белоруссии. Это обусловило высылку Солоневича из Берлина в глухую деревушку в Померании с запретом заниматься политической и журналистской деятельностью.
После окончания войны Солоневич перебрался в Латинскую Америку, где провёл последние годы жизни, издавая монархическую газету «Наша страна» (выходящую по сей день) и работая над своими политическими сочинениями, главным из которых стал доктринальный труд «Народная монархия».
Называя себя «стопроцентным белорусом», Солоневич был последовательным сторонником идеи национального триединства велико-, мало- и белорусов. В книге «Россия в концлагере» есть очень интересный фрагмент, повествующий о взаимоотношениях Солоневича с украинским профессором, участвовавшим в насильственной «украинизации» 20-х годов и попавшим в концлагерь после завершения её активной фазы:
«Профессор Бутько, как и очень многие из самостийных малых сих, был твердо убеждён в том, что Украину разорили, а его выслали в концлагерь не большевики, а „кацапы“. На эту тему мы с ним как-то спорили, и я сказал ему, что я прежде всего никак не кацап, а стопроцентный белорус, что я очень рад, что меня учили русскому языку, а не белорусской мове, что Пушкина не заменяли Янкой Купалой и просторов Империи — уездным патриотизмом „с сеймом у Вильни або у Минску“ и что в результате всего этого я не вырос таким олухом Царя Небесного, как хотя бы тот же профессор Бутько.
Не люблю я, грешный человек, всех этих культур местечкового масштаба, всех этих попыток разодрать общерусскую культуру — какая она ни на есть — в клочки всяких кисло-капустенских сепаратизмов».
Далее Солоневич приводит весьма показательный диалог с профессором Бутько:
«— А всё потому, что вы великодержавный шовинист. Свой своему — поневоле брат. Все вы, москали, империалисты: и большевики, и меньшевики, и монархисты, и кто его знает, кто ещё. Это у вас в крови.
— Я ведь вам говорил, что великорусской крови у меня ни капли нет.
— Значит, заразились. Империализм — он прилипчивый.
— Летописец писал о славянах, что они любят «жить розно». Вот это, пожалуй, в крови. Можете вы себе представить немца, воюющего из-за какой-нибудь баварской самостийности? А ведь язык баварского и прусского крестьянина различается больше, чем язык великорусского и украинского.
— Что хорошего в том, что Пруссия задавила всю Германию?
— Для нас — ничего. Есть риск, что, скажем, Украину слопают так же, как в своё время слопали полабских и других прочих славян.
— Раз уж такое дело, пусть лучше немцы лопают. Мы при них, по крайней мере, не будем голодать да по лагерям сидеть. Для нас ваши кацапы хуже татарского нашествия. И при Батые так не было.
— Разве при царском режиме кто-нибудь на Украине голодал?
— Голодать не голодал, а давили наш народ, душили нашу культуру. Это у вас в крови, — с хохлацким упрямством повторял Бутько, — не у вас лично, вы ренегат, отщепенец от своего народа.
— Будет, Тарас Яковлевич, говорить так; вот у меня в Белоруссии живут мои родичи — крестьяне. Если я считаю, что вот лично мне русская культура, общерусская культура, включая сюда и Гоголя, открыла дорогу в широкий мир, почему я не имею права желать той же дороги и для моих родичей? Я часто и подолгу живал в белорусской деревне, и мне никогда и в голову не приходило, что мои родичи — не русские. И им тоже. Я провёл лет шесть на Украине, и сколько раз мне случалось переводить украинским крестьянам газеты и правительственные распоряжения с украинского языка на русский — на русском им было понятнее.
— Ну, уж это вы, И.Л., заливаете.
— Не заливаю. Сам Скрыпник принуждён был чистить официальный украинский язык от галлицизмов, которые на Украине никому, кроме специалистов, непонятны. Ведь это не язык Шевченко.
— Конечно, разве под московской властью мог развиваться украинский язык?
— Мог или не мог — это дело шестнадцатое. А сейчас и белорусская, и украинская самостийность имеют, в сущности, один, правда, не высказываемый, может быть, даже и неосознанный довод: сколько министерских постов будет организовано для людей, которые по своему масштабу на общерусский министерский пост никак претендовать не могут. А мужику — белорусскому и украинскому — эти лишние министерские, посольские и генеральские посты ни на какого чёрта не нужны. Он за вами не пойдёт. Опыт был. Кто пошёл во имя самостийности за Петлюрой? Никто не пошёл. Так и остались: «В вагоне директория, а под вагоном — территория».
— Сейчас пойдут все.
— Пойдут. Но не против кацапов, а против большевиков.
— Пойдут против Москвы.
— Пойдут против Москвы сейчас. Против русского языка не пойдут. Вот и сейчас украинский мужик учиться по-украински не хочет, говорит, что большевики нарочно не учат его «паньской мове», чтобы он мужиком и остался.
— Народ ещё не сознателен.
— До чего это все вы сознательные — и большевики, и украинцы, и меньшевики, и эсэры. Все вы великолепно сознаете, что нужно мужику, — вот только он сам ничего не сознаёт. Вот ещё — тоже сознательный дядя… — я хотел было сказать о Чекалине, но вовремя спохватился. — Что уж «сознательнее» коммунистов. Они, правда, опустошат страну, но ведь это делается не как-нибудь, а на базе современной, самой научной, социологической теории…
— Да вы не кирпичитесь.
— Как это не кирпичиться… Сидим мы с вами, слава Тебе Господи, в концлагере — так нам-то есть из-за чего кирпичиться… И если уж здесь мы не поумнеем, не разучимся «жить розно», так нас всякая сволочь будет по концлагерям таскать… Любители найдутся…
— Если вы доберётесь до власти — вы тоже будете в числе этих любителей.
— Я не буду. Говорите на каком хотите языке и не мешайте никому говорить, на каком он хочет. Вот и всё.
— Это не подходит… В Москве говорите на каком хотите. А на Украине — только по-украински.
— Значит, нужно заставить?
— Да, на первое время нужно заставить.
— Большевики тоже «на первое время» заставляют.
— Мы боремся за своё, за свою хату. В вашей хате делайте, что вам угодно, а в нашу — не лезьте…
— А в чьей хате жил Гоголь?
— Гоголь — тоже ренегат, — угрюмо сказал Бутько. Дискуссия была и ненужной, и безнадёжной…»
Как видим, отношение Солоневича к белорусской и украинской самостийности ровно такое, какое старается воспитать у своих читателей «Спутник и Погром». Позиции Ивана Лукьяновича и нашего скромного интернет-издания совпадают и в другом, более щекотливом, вопросе. В той же книге «Россия в концлагере» Солоневич пишет:
«Но как бы ни оценивать шансы „мирной эволюции“, мирного врастания социализма в кулака (можно утверждать, что издали виднее), один факт остаётся для меня абсолютно вне всякого сомнения. Об этом мельком говорил краском Тренин в „Последних Новостях“: страна ждёт войны для восстания. Ни о какой защите „социалистического отечества“ со стороны народных масс не может быть и речи. Наоборот, с кем бы ни велась война, какими бы последствиями ни грозил военный разгром, все штыки и все вилы, которые только могут быть воткнуты в спину красной армии, будут воткнуты обязательно. Каждый мужик знает это точно так же, как это знает и каждый коммунист! Каждый мужик знает, что при первых же выстрелах войны он в первую голову будет резать своего ближайшего председателя сельсовета,
председателя колхоза и т.д., и эти последние совершенно ясно знают, что в первые же дни войны они будут зарезаны, как бараны».
Надеемся, что воспоминания человека, прижившего в Совдепии первые 17 лет её существования, не оскорбляют ничьих чувств и не нарушают нормы Уголовного кодекса РФ о неприкосновенности культа победы в Великой Отечественной войне.
Напоследок несколько слов о Победе. Главными белорусскими героями традиционно считаются партизаны времён Второй мировой войны. Почему же мы не включили их в наш пантеон? Ответ прост: они являются героями советского, а не русского национального мифа. К 1941 году БССР представляла собой де-юре суверенную республику, в которой была проведена насильственная «белорусизация», призванная лишить белорусов русского самосознания. Соответственно, с нацистской Германией сражался уже не триединый русский народ, а три отдельные советские нации: русские (этот этноним в СССР стал применяться только к великорусам), украинцы и белорусы. «Национальная сознательность» белорусских участников войны доходила до того, что одна из действовавших на Гродненщине партизанских бригад была названа в честь Кастуся Калиновского. В этой связи нет ничего удивительного в том, что президент Лукашенко строит самостийную идентичность не на культе «белорусских бандеровцев», а на культе белорусских партизан, которые, как утверждает официальная идеология РБ, сражались за «независимость Республики Беларусь». (Работая преподавателем в одном из минских вузов, автор этих строк спрашивал своих студентов: «Сколько „наших“ погибло в период Великой Отечественной войны?» Все без исключения отвечали, что «каждый четвёртый» или «каждый третий», то есть молодое поколение белорусских граждан искренне считает «нашими» в той войне лишь уроженцев БССР).
Итак, резюмируем. В нашу версию русского пантеона Белой Руси входят: древнерусские просветители Кирилл Туровский и Евфросиния Полоцкая, обрусевший литовец Ольгерд, русские уроженцы Великого княжества Литовского и Речи Посполитой — Франциск Скорина, Пётр Мстиславец и Симеон Полоцкий, белорусские герои 1812-го и 1863-го годов, глава Северо-Западного края граф М.Н. Муравьёв-Виленский, основоположник западнорусизма М.О. Коялович, белогвардеец М.А. Жебрак и публицист-антисоветчик И.Л. Солоневич. На основе этого героического пантеона мы предлагаем воссоздавать русскую идентичность Белоруссии после её возвращения в состав России.
