На своей земле. Интервью с ополченцем из Славянска.

В бесконечных обсуждениях Новороссии на заднем плане остаются люди, рискующие в этой войне больше других. С точки зрения властей и общества Украины, которые весь год сражаются с российской интервенцией, их или просто нет, или они «ватники», достойные в лучшем случае пули или тюремной решетки. Эти люди родились в УССР, видели независимую Украину и порвали с ней ради России. В отличие от российских волонтеров, при падении непризнанных республик им некуда будет возвращаться. Именно о них украинские журналисты говорят: «Их нужно просто убить». Они — повстанцы, жители Донбасса, для которых борьба за свою землю — не метафора, а в буквальном смысле схватка за себя и свои дома.

С Артемом Дьяченко и его женой Эллой мы встретились в Перми. Этот пятидесятисемилетний мужчина за свои взгляды заплатил высокую цену: во время осады аэропорта Донецка он получил тяжелейшее ранение и потерял ногу. За время войны он прошел осаду Славянска, битву вокруг Саур-Могилы за Южный котел, сражения в пригородах Донецка. В момент, когда вы читаете эти строки, скорее всего, он уже вернулся в Донбасс.

***

Артем: Позывной мой «Погранец», звать меня Артем, фамилия Дьяченко. Родился я в городе Дружковка Донецкой области. Биография у меня богатая, до войны много где побывал, на севере работал, в морфлоте, даже мореходку в Киеве кончал. На шахте тоже поработал. А в последнее время был скульптором. Последние семь лет перед войной мы жили в Славянске.

 

Противостояние у нас началось еще с майдана, с Киева, когда там начали захватывать административные здания. Конечно, толчок дал Стрелков, но еще до Стрелкова у нас очень много было митингов. Крым дал нам крылья, вселил в нас надежду. Вначале ж не было никаких Новороссий, об этом даже никто не думал. Мы митинговали за Россию. Везде были только российские флаги. Уже месяц, как Стрелков вошел, а российский флаг все еще висел даже на нашем посту, у комендантской роты. А потом пришли, сказали «убирайте».

Элла: Мы уже один майдан перед этим пережили и видели результат. Чего он добивался — украинизации. Нас же никто не слушал. Даже при Януковиче нас никто не слушал. Буквально до майдана, незадолго, мы собирали подписи против вступления Украины в ЕС. Это нам не надо. Мы русские, зачем нам эта Европа с их чуждыми нам ценностями. Экономика наша, весь Донбасс был связан с Россией.

Мы ждали помощи. Наши парламентеры ездили в Крым, просили помочь как-то организоваться, но что придет Стрелков — никто не ожидал. Хотели как Крым. Ждали Россию изначально. Ждали, что Родина нас спасет, Родина нам подставит плечо.

Артем: Те, кто ходил на эти митинги, это были обыкновенные люди. Я, моя жена, знакомые, все неравнодушные. Некоторые, конечно, боялись. Мне супруга говорила еще в Славянске, давай останемся, не ходи, тебе что, больше всех нужно?

Элла: Когда оружие уже появилось, я ему говорю, ну давай уже уедем, ну страшно.

Артем: Я ей тогда сказал, ну давай, останусь, надену твое платье, платок. Вот как потом жить? Люди устали за эти двадцать с лишним лет украинизации. У нас на весь город не было ни одной русскоязычной школы. Были в некоторых школах русскоязычные классы. До Януковича учителям запрещали говорить на переменах по-русски. Опять же, героев этих начали прививать, вроде Бандеры, Шухевичу дали «героя». Кому это понравится? Уже сразу эти новые ценности каким-то душком попахивали. Нормальный человек видит же, что это вранье. Какие они герои, мой дед воевал с ними.

За Украину выступало очень мало людей. Среди моих знакомых, с кем я общаюсь, таких практически не было. Может быть, процент — два на весь город. Это мое, конечно, субъективное мнение, может, просто мне повезло, что я с такими не встречался, или они скрывались.

Местные милиционеры просто охраняли нас. Частично за нас были. Начальник милиции выступал за нас, против киевского переворота. А потом прислали с Бандерштадта нового, лояльного к власти.

Еще десятого числа у нас захватили облсовет наши будущие ополченцы. Как на западной Украине. Десятого числа было последнее украинское предупреждение, что будут брать штурмом, кто не спрятался, я не виноват, будут репрессии. Я начал искать людей. В Славянске очень хороший первый секретарь компартии, он действительно работал за Россию. Я к нему пришел, говорю, что, как — ну, я не мог сидеть просто. Вначале у нас коммунисты все эти демонстрации организовывали. Десятого числа я поехал к горсовету, там познакомился с ребятами. Мы пробыли там какое-то время, начали дежурить, охранять здание. Тогда еще не было никаких эксцессов.

Элла: Я ходила, листовки по ящикам раскладывала. Двенадцатого числа Артем был на работе, а по городу проехала машина с сиренами, предупредили, что управление внутренних дел занимают. Я помчалась к ГУВД, а там наши ребята, Стрелков, уже пришли, я там целый день пробыла на баррикаде.

Артем: 12 апреля я был на работе, в цеху. Я не мог этот день оставить, от меня зависело еще много людей. Я вообще не сразу присоединился к стрелковцам. Поначалу организовывал блокпосты. У меня машина была, «троечка». Ездил, смотрел, контролировал эти посты.

Потом под конец апреля я уже непосредственно пошел к Стрелкову под начало. Оружия у нас тогда не было никакого. Мы были с дубинами, у кого-то арматурины. У меня ружье было дедово, нычное, которое нигде не зарегистрировано. Наша задача была не держать оборону, предупредить. Как идет кто-то подозрительный, даем сигнал. Вначале мы просто стояли по секретам.

Элла: Правосеки пытались проехать. На Балбасовке двадцатого числа четверых человек убили. Ребята стояли, там убили мужчину 57 лет и троих молодых ребят. Они были ни с чем. К ним приехали на джипе и расстреляли.

Артем: Потом на Комбикормовом постреляли и сбежали. Потом спалили баррикаду возле ГАИ. Меня там не было, но ребята, из которых потом собрался наш взвод, говорили, что там шли люди в черной одежде, с оружием. У нас оружие было только то, которое захватили в СБУ и милиции местной.

Россиян я впервые увидел где-то в конце апреля, когда мы защищали горотдел. Блокпост выглядел очень просто: бочка, и мы около нее стояли, проверяли машины. Эллочка приходила, помогала, просто дежурила. А в конце апреля меня взяли в ополчение уже вроде как официально, дали задание.

В конце апреля на нашу сторону перешли украинские ребята с БТРами. Я с этими людьми общался, я даже когда уже был под Саур-Могилой, там были прикомандированы два танка — и один человек с них был как раз перешедший, не помню, откуда он был, но не с Донбасса точно. Вообще, люди были и харьковчане, командир взвода у меня был вообще со Львова, бывший офицер. Были люди с Одесской области. Была такая прослойка, но больше местных все равно.

Элла: Что началась война, это я поняла 2 мая, когда на город напали на вертолетах. Когда начали бомбить и установили блокаду. Я вышла на лоджию, там летели вертолеты, горели блокпосты, и с вертолетов стреляли просто по городу куда попало. Внучка 7 лет, вечером говорит: «Бабушка, там за окном какие-то красные мухи летают». Трассирующими они стреляли по городу. Вот это был страх.

Артем: Второго мая я просто стоял в секрете в посадке. Мы перекрывали направление движения, откуда ожидали наступления. Но так они там и не пошли. Ну, и началась блокада. Перекрыли дороги, вначале были пути, люди начали эвакуироваться. Вообще, эвакуацию наши пытались организовать. Автобусы детей вывозили.

Элла: Потом референдум был 11 мая, ну как, первый был референдум, народный, типа опроса, без документов, было три вопроса, с Украиной, независимость, или с Россией. И я пришла, и говорю, слушай, неужели можно, чтоб с Россией, а он говорит: «Тю, а вдруг пройдет!» И практически все, когда был этот опрос, голосовали за Россию, а потом, когда уже к 11 мая подошло, к референдуму, один был вопрос, за независимость, и как нам объясняли, вот если будет независимость, тогда мы сможем проситься куда захотим.

Народу пришло немеряно просто, очереди. Я пришла к открытию, уже люди были, а Артем был на службе, и звонит, привези паспорт мне на участок, чтобы я проголосовал. Уже очередь стояла со второго этажа на первый и на улицу. И это на каждом участке, очереди были невозможные. И все говорили, что хотят домой, в Россию. Так мечталось.

Потом я выезжала уже 5 или 6 июня, когда сильно стали бомбить, отец у меня был лежачий. Осталась одна дорога, и то какая-то нычная, по которой можно было выехать. И когда подъехала по дороге, по которой можно было выехать в Краматорск, наши выпустили, а на украинском блокпосту никого не пускали, ни в Славянск, ни из Славянска. Впереди стояла машина, и муж пытался жену вывезти. Их не выпускали при нас полчаса. Мы стали просить, чтобы выпустили. Отец у меня инвалид первой группы, он умер через три дня. Человек, который был со мной, стал просить, чтобы выпустили, у него диабет, закончились лекарства. И спрашивают: о чем вы раньше думали, чего сидели, почему не выезжали. Около часа ждали, нас выпустили без машины, но хорошо, что нас было кому забрать, из Краматорска приехал племянник. От этой машины до той машины ребята его на руках перенесли, и этот на машине вернулся.

Артем: Менялась обстановка в городе, перестал ходить транспорт, улицы пустые, воду отключили, электричество. Знаешь, как в Ленинграде в блокаду. Бабули с ведрами. А они просто молотили по городу, куда Бог на душу положит. Молотили куда ни попадя. Именно гадили. Я не понимаю. У меня есть товарищ, одноклассник, который за Украину. Говорили с ним, он: «Артемчик, ну как же Родина?», я ему говорю: «Куда стреляет твоя любимая Родина?!». Он говорит: «Ну, они ж не умеют». Я ему: «Ну так приедь, дубина, научи их стрелять, чтоб они стреляли не в школы, не в храмы!» Кто-то что ли со школы будет стрелять?

Реально гадили, раскатывали город. У них философия какая: нормальные выехали, а все остальные террористы.

Элла: Мне кажется, они целенаправленно били. Почему-то по школам, почему-то из пяти храмов в четыре они попали. По больницам били. Никаких позиций там не было. Первая школа, куда попали, это школа нашей внучки. 28 или 29 мая. Дети были на занятиях, 12 часов дня. Я была на рынке рядом.

Они по пожарке били, куда люди ходили за водой. Вот как воды не стало, люди стали на пожарку с ведрами ходить, туда, где скважина. Ну так они стали туда бить, куда люди стали ходить за водой. Это случайно? Я уверена, что это неслучайно.

Артем: Нам дали участок держать оборону у СБУ, я был все время в одном месте. Просился на Семеновку, где были активные действия, туда все просились. Но командир говорит: «Вот здесь сидите, не дергайтесь». Так я всю осаду охранял СБУ. Там, где я был, боевых действий не было, только мины прилетали, но прямого контакта не было. Да и вся война практически такая. Я был когда в центре протезирования, уже потом, у нас был парень, который в Чечне воевал, говорит, это совсем другая война, не такая, как в Чечне. Тут война как американцы любят, работает в основном артиллерия. А там больше было прямых столкновений.

С уголовщиной сталкиваться мне лично не приходилось. Были мелкие эксцессы, мы ездили, порядок наводили. Но именно с бандитами не сталкивался.

Вообще, дисциплина была жесткая. За вредные привычки наказывали, ни выпивки, ничего. За проступки окопы копали. У нас даже прокурор копал. Копали под постоянными обстрелами. Люди, конечно, все разные. Мародеров Стрелков расстреливал.

Я одного человека знал, не знаю, правда, неправда, но говорили, что его расстреляли, а он живой оказался. Даже контрольный выстрел в голову сделали, а он так и не умер. Отвезли в поликлинику, очухался. Так расстреляли, что ожил. Мы возмущались, честно говоря, чего человека расстреливать, его надо было в штрафники, с лопатой, или с гранатой на танк, он бы полез, реально. Это его за то, что он у какого-то буржуина машину отжал.

В конце концов, в июле нам сказали: «Прорываемся». Телефоны разбиваем. У кого техника —заправляемся, и ночью сваливаем. Вообще все в шоке были, я никогда не думал, что такое может быть. У всех был настрой стоять до последнего. Славянск сдать — в голову не приходило, все были поражены. Но приказ есть приказ. Выходили ночью, ехали без света, по тропам. Перед этим была разведка, проводники, они нас вывели. Украинцы не пытались нас преследовать. В Краматорске переночевали, потом отправились в Донецк.

В Донецке дали отдохнуть пару дней, немножко расслабились. Население относилось вот так (поднимает большой палец). Я стою, идет бабушка, банку молока, варенье принесет, люди деньги просто дают «Возьмите, ребята, на сигареты». И в Славянске, и в Донецке. В Донецке тех, которые не местные, кстати, почти не выпускали из помещений, строго был приказ.

И оттуда нас, наш Семеновский батальон, отправили на Мариновку. Это граница России — теперь уже с Новороссией.

Когда мы пришли в Донецк, никаких охотничьих ружей уже не было, правда, обмундирование было пестрое, кто во что горазд. Правда, не у всех были автоматы, очень у многих были СКСы. Пистолеты даже не у всех командиров были, у меня ПМ был из славянского горотдела, на него и командиры рангом выше с вожделением поглядывали. В Мариновке меня назначили командиром взвода.

«Военторг» когда заработал, я не знаю, у нас все было очень плохо с оружием, я так понимаю, это была политика выдавливания Стрелкова. Я в Дмитровке мог воочию увидеть, какая разница между нами, например, и «Оплотом». Небо и земля. Даже по продуктам. С продуктами, когда мы были на Мариновке, было вообще очень плохо, когда перекрыли Шахтерск, были даже в окружении, но слава богу, ВСУ нас кормили (усмехается).

На Саур-Могиле нам дали задачу держать оборону. Мы окопы вырыли. У нас был уже «Утес», «Мухи», был ПТУР. В роте «безоткатники». Бронетехники не было, потом уже появилась.

Мариновка, Дмитровка, Кожевня. Задача была границу держать. Это была середина июля. Мы пришли, Мариновку как раз зачистили, я в том бою за Мариновку не участвовал. Наших помолотило, а их там по посадкам лежало…

Я был на Мариновке в основном, потом Дмитровке, потом нашу роту разделили, и командир мой, «Кедр», послал нас формировать новую роту, обещали новых людей. Обстановка менялась все время, менялись задачи, цели. Мы перекрывали границу на случай прорыва со стороны Степановки. За Мариновским постом у них были позиции по оврагам, они оттуда молотили.

Российских войск не видел вообще, не контактировали никак. Через границу видели, машины ездят, ну, ездят и ездят. Но сам не видел, не общался, контактов не было.

Снабжение было ужасное, связи никакой не было. Собирались как-то заказывали сто километров провода, ну, двадцать первый век, тянуть провода, налаживать связь. Насчет денег — до сентября нам дали один раз в Славянске сто долларов. Никто нам ничего не платил, я-то пенсионер, какие-то деньги были. Я еще умудрился, у меня было 11 тысяч гривен на карте Приват-банка, я их раз-раз-раз, очень нам эти деньги помогли, мне помогли семью отправить, тем более у нас пацаны были, у которых семьи дома голодные, потом начали уже организовывать какой-то «сухпай». Так что Коломойский нам помог. Потом в Донецке я был, звонят мне из «Приват-банка», так и так, у вас там задолженность, изыскивайте возможность погасить. Я говорю, я вообще в ДНР, говорят, нас не волнует, рассчитайтесь. Отвечаю, хорошо, у меня есть АКМ, приеду в Киев — рассчитаюсь.

Вообще, там до сих пор магазинов не хватает, масла ружейного нету, формы нету. После меня уже людям делали операции под новокаином, под местным наркозом.

Конкретных боевых действий у нас под Саур-Могилой не было. Был один бой. Мы брали спецназ. Ну, чего там рассказывать. Прошла информация. Приехала машина собирать желающих на горячее дело, особых подробностей нет. Мы выехали, я и мой командир, выехали на Латышево. Там сбили самолет как раз перед этим. Летчик где-то приземлился, и вот этот спецназ — они его искали, а местные позвонили, сообщили, где они, в каком месте. И мы туда нагрянули. Вначале украм предложили сдаться, один даже вышел, сдался, а потом нервы у них не выдержали, и они на двух «Уралах» решили вырваться. Стрельба, пальба, ранили моего командира. Я его во время боя вытащил из-под огня. Вот, медаль за это получил. Их расколотили, несколько человек взяли в плен.

Видеоролик с уничтоженным «Уралом» украинского спецназа

Когда стояли на Мариновке, на нас БТР выскочил, подбили его, раненый слетел. У меня был замкомвзвода с Владивостока, он еще одевался так, знаешь, типажно, каска, очки, гранатомет, все дела. Когда мы пленного сбили с БТРа, он идет, а тот, бедный, аж присел. Его сбили, рука поломалась. Я говорю: «Пацаны, не трогайте», мы, славяне, никогда не были жестокие. Говорю, давайте его в штаб. Ну, документы вытащили, там три сберкнижки, карточки от «Приват-банка», «Це не моя вийна». Все, кто попадали в плен, говорили: «Це ни моя вийна». Я не воевал, просто мимо шел. Потом он давал интервью где-то даже. Ну, сказал, что нормально обращались. Из моих знакомых — уже потом, в больнице в Новошахтинске, общался с нашими людьми, которые были в плену, там был доброволец-россиянин. Попал в плен в Авдеевке, но ничего не говорил про плен страшного, правда, его быстро обменяли. В больнице только сняли у него гирю с ноги, сразу милиционеры приехали в госпиталь и забрали. Какие-то у него были там дела, ДТП, дело завели…

А когда мы были на Красной Заре, со стороны Мариновского поста приехал украинский БТР. Они собрались экипажем, у них командир не с Донбасса, с Черкасс, они решили переехать. Говорит, ну их нафиг. Он сверхсрочник, кстати, не просто солдат. Так я в Славянске видел, и тут, больше не видел, чтобы переезжали к нам. Там ведь тоже проблемы. Если он дезертирует, там семьи заклюют.

Украинцев мне жалко, они затуманенные, задурманенные. Мне не жалко тех, которые сознательные. А есть действительно затурканные, поймали в поле, пошел служить. Нет же черного-белого, все по-разному. Это им не оправдание, конечно…

Мой командир, он сам с Западной Украины, во Львове заканчивал войсковое училище, и там остались его однокурсники, сослуживцы, он созванивался с ними, и получилось, что там один его дружбан был со Славянска. Тот говорит: «Ой, Серега, ты меня пойми, дочка учится, кредиты, до пенсии осталось два года». Ну что, за это совесть продавать? Да, Порошенко им обещал тысячу гривен ежедневно, ну что, за это идти убивать. Но там и пропаганда работает. В Славянске еще когда были, слушаешь и видишь, что вокруг происходит, и начинают мозги свихаться, или ты дурак, или что. Реально мозги выкручивает. Террористы, бандиты… Я сравнивал, была возможность, российское ТВ и украинское. Украинцы говорили 90% лжи, россияне сгущали, приукрашивали, но не сильно. А там сплошная наглая, бессовестная ложь.

Убитых, слава богу, у нас не было. А были командиры взвода, у которых по четыре человека погибло. Это ж вообще ужас. Был взвод, там все друг друга знали. Мой взвод был такой сборный, я там никого до войны не знал. А вот у соседей… Был бой, на Кожевню мы ходили, и он потерял 4 человека двухсотыми, представь себе. И не просто кого-то, а людей, которых он давно знал, и семьи их знал. Вот это вообще страшно.

Медицина не была организована никак. Никаких госпиталей. Тащили раненых на горбу, на руках, много километров, кто сам доходил, кто как. Под Саур-Могилой я воевал на машине и вывозил с боя раненых, возил в Снежное, в больницу.

Добровольцев из России у меня во взводе, начиная со Славянска, было человек пять за все время. Потом, когда пришли на аэропорт, уже больше добровольцев с России было. Время они сами себе определяли. Когда стояли на Мариновке, когда была блокада, мы на границе были, три человека ушли через границу и уехали домой. Я не держал. Оружие сдал — и через границу. Были москвичи у меня, три человека. Нормальные пацаны, ну, как мне показалось, неформалы. Один был, у него какие-то мультики круглоголовые на плече выколоты, забыл, как эта фигня называется (анимешник?! — S&P).

Побуждения у них были нормальные — за славян, за родину. Был боец, который тоже за русский мир, мы стояли, он рвался в бой, чего тут стоим, хочу быть профессионалом, я говорю, мы тут тоже нужны, в разное время разные задачи. Конфликтов-то не было, нормально все было, но иногда строю, говорю, наш взвод — это как танк, все нужно, там бензобак, пушка, вот, мы все выполняем одну цель, у нас задачи разные. Я командир, ты стрелок, ты гранатометчик. Каждый на своем месте.

В августе нас командир собрал, спросил, есть ли желающие на Спартак. Дело нужное, меня поставили на Спартак комендантом. Кто желающие, их по другим ротам-взводам распределили. А меня поставили на Спартаке. Я там построил блокпост. На перекрестке поставили мешки, заграждение. Из тяжелого оружия у меня был РПГ-7, у моего взвода. Еще к нам была прикомандирована ЗУшка, пацаны плиты натащили, ну, и стояли там, проверяли машины. Были у нас перестрелки, здесь же Спартак, а там сразу Авдеевка. Как-то по нам начали стрелять, ну, ЗУшка выехала, как начала пулять и пулять. Надо было уходить… Укры, надо отдать должное, с первого раза бахнули прямо возле нас. Командира ЗУшки ранило, машину посекло, меня трошки черкануло.

А потом пришел приказ, меня сняли, и я ушел на аэропорт. Мы были по периметру аэропорта, держали оборону в самом конце полосы. Задача нашей роты была контролировать полосу. Там такие террикончики, мы там сделали укрепления. Мой взвод, и дальше рота разведки. Там, кстати, много россиян было. Но только добровольцы, ни одного контрактника я не видел.

Пока мы стояли там, полвзвода у меня ранили. Но Господь миловал: у меня во взводе убитых вообще не было. Я человек верующий, не сильно воцерковленный, но молился — причащался. Вот был товарищ у меня во взводе, реально верующий. Ребята вечером приходили, вместе молились. У меня шансов выжить было очень мало, вот стечение обстоятельств, как звенья цепи. Того-то, того-то не было бы — и все.

У аэропорта я вот это ранение и получил, потерял ногу. Как это было. Звонит мне командир, связь была по сотовому. И говорит, там, где рота разведки по соседству стояла, там, говорит, укры идут уже в атаку. Узнай обстановку. Я пошел, как раз я был с ними на стыке. Пошел на стык, слышу — бабах! В посадке раз, гляжу, стоит танк. Там сзади еще БТР прикрывал, там же не дураки тоже.

Но молодцы пацаны из разведроты, хорошо окопались, там и пленные у них бегали, работали. И вот танк по ним лупит, молотит. Я тогда пошел, и со мной замкомандира взвода, милиционер бывший, удивительно, но очень порядочный человек, он мне спас жизнь. У него был РПГ-7. И я говорю: «Давай, Виталик», «Капитан», ну, у него и звание капитан — пошли, будем что-то делать. Мы поползли по посадке, я пополз вперед, чтобы прикрывать его из автомата, а он за мной. Слышу, начали из АГСа, дух-дух-дух, я прям слышу, знаешь, пошла очередь, раз-раз — и мимо меня. Я лежу, Господи, атеистов на войне нет, раз, пронесло, и потом назад ду-ду-ду, опа, слышу — все. У меня был жгут. А я не знаю, что-то мне попался жгут, тонкий как карандаш, из эластичной резины. Если бы обычный жгут был, не знаю, остановил бы я кровь или нет. Антишока у меня не было. Потом меня тащили четыре часа ночью через посадки.

Виталий меня перебинтовал, вколол антишок, и меня тащили, носилок не было, палки посрубили, взяли два ремня, и на ремнях меня несли. Кстати, тоже, если бы не ремень, может, тоже меня бы не было. Осколок попал мне в ремень, флотский, черный, отец подарил, царствие Небесное, и, видимо, отрикошетил все-таки. Если бы не было ремня, все потроха бы вылетели.

В Донецк тащили меня под обстрелом, под минами. Крови потерял больше половины. Отвезли в Донецк. Я держался, конечно, зубы стиснул, и мне потом еще вкололи антишок. Ремни обрывались, меня роняли, потом по пахоте тащили. Там днем-то не ходили, потому что обстреливали, а вот ночью вынесли. Приехали, положили меня в городскую травматологию. Вспоминаю Донецк, трубки в носу, дышать не могу, сознание туманное, думал, попал в плен, думаю, пытать будут. Был в шоке, думал, всех поубиваю. Лечили за счет фонда Стрелкова «Новороссия». И протез от них же.

Если бы я знал свою будущую судьбу, все равно бы пошел, без сомнения, ни на одну секунду. А как иначе? Сможет ли Донбасс остаться с Украиной? Вряд ли. Есть чаяния людей. Политики, конечно, как-то договорятся, но думаю, уже даже политики это не смогут решить. Знаешь, говорят, «Вот братский народ…» — мы не братский народ, мы один народ. Был у меня друг, русин, у него мечта, слюни по бороде «Я сел в машину и поехал в Европу». А мне кажется, лучше жить с братом в каких-то тяготах и строить свое будущее, чем кому-то задницу подлизывать, богатому, в шелковых одежах и кружевных трусиках.

Я считаю, жизнь прожил нормально. У меня очень хорошие, добрые люди вокруг, мне очень повезло с семьей. Жена любящая, друзья. Люди мне говорят, герой, герой. Так просто получилось, что я оказался в такое время в таком месте. А так там обычные пацаны. Приходит такой и стоит насмерть. Особенно первая волна, когда вторая волна — некоторые уже от безысходности в ополчение пошли.

Ни о чем не жалею. Мне говорят за ногу, ну, потерял ногу, зато совесть не потерял.

Благодарим пермский клуб «Спутника и погрома» и лично Федора Новоселова за организацию интервью