Русско-английское сотрудничество и соперничество 1709-1721 годов: Финальная многоходовочка

Ништадтский мир

Прежде чем мы закончим, нам все-таки придётся остановиться еще на одном вопросе, от которого никуда не деться. Сейчас многие любят спрашивать? а какие права имели Петр и Россия на Прибалтику, и насколько действия царя были правильны с точки зрения законов и обычаев?

Давайте вкратце рассмотрим, например, историю Лифляндии, чтобы говорить предметно.

Итак: Лифляндия, или Ливония. Впервые какое-то упоминание про неё как про самостоятельное образование встречается в X веке, при этом ливонские князья платят дань как Великому Князю Владимиру Святославичу, а позже и Ярославу Мудрому, так и… шведским конунгам. То есть одновременно являются данниками и Киевской Руси, и шведов.

В XIII веке в эти края приходит Орден Меченосцев, основанный римским папой в 1202 году. Одновременно с ним продвигается сюда и Тевтонский Орден (основан в 1190 году в Нюрнберге, Бавария). Завоеванная Орденом земля становится пестрым лоскутным одеялом из епископств и собственно орденских земель, причем обоих Орденов. После Грюнвальдской битвы Тевтонский Орден ослаб, и в Лифляндии из остатков Ордена Меченосцев организовался Ливонский Орден — по сути, конгломерат орденских, епископских и ленных земель.

В 1558 году начинается Ливонская война, в 1561-м последний магистр Ливонского Ордена Готхард Кетлер признал короля польского и великого князя литовского Сигизмунда II Августа правителем Ливонии, и после длительной войны часть Лифляндии отошла Дании, часть — Швеции, часть — Литве, а часть осталась независимой и была преобразована в герцогства Курляндия и Семигалия. После польско-литовской унии завоеванные литовцами земли были переданы под главенство Варшавы и переименованы в польские Инфлянты. В результате польско-шведской войны часть польской Ливонии была завоевана Швецией и вошла в ее состав под названием Шведская Ливония.

А теперь вопрос на засыпку — кто имел больше прав на Ливонию?

Вернее, даже не так — а кто вообще имел на нее права?

Понятно, что если этот вопрос решать в судебном разбирательстве, процесс длился бы до сих пор, а поколения юристов, в нем участвующие, держались бы в первой десятке «Форбс» не одно столетие. Ибо права тут имеет даже Папа Римский, не говоря уж о России, Польше, Литве, Дании, Швеции, Франции (которая во времена Филиппа Красивого всерьез заявляла права на наследство тамплиеров), Баварии (Тевтонский Орден был основан именно там) и т.д., продолжать можно до бесконечности.

Так почему же Лифляндию признавали за Польшей или за Швецией? Ответ простой — по «праву сильного». Потому что именно Польша, Дания, Швеция (не имея в виду объединения стран в результате династических браков) в определенный момент могли завоевать Лифляндию и удержать ее под своим правлением.

Нет, конечно, потом те же шведские короли подводили под это юридическую базу — мол, ливонцы еще в незапамятные времена были данниками наших конунгов, поэтому мы владеем по праву. И поляки говорили — мол, Готхард Кетлер признал своим сюзереном литовского князя, а у нас уния с Литвой. Датчане в свою очередь возражали, что Швеция во времена Кальмарской Унии была датским лёном, поэтому всё, что принадлежит Швеции, должно принадлежать Дании. И все были правы. Ибо кто-то напирал на одно, а кто-то на другое.

Поэтому все разговоры о том, что Пётр как-то неправильно захватил Прибалтику, не по-европейски, не по-человечески — это разговоры в пользу бедных. Ибо везде и всегда, в том числе и в наше время, реальность живет отдельно, а международное право — отдельно. И когда вам говорят, что вы как-то неправильно захватили Прибалтику или вернули Крым — это говорят только потому, что повлиять эффективно на ход событий не могут.

Причем так действовали (и до сих пор действуют) все, без исключения. Поинтересуйтесь на досуге правовыми аспектами возникновения в Америке английских колоний. Или присоединением к США Техаса. Или почитайте о присоединении «французского» Эльзаса (на самом деле, истинно германская провинция). Никаким правом там и не пахнет, исключительно «право сильного».

Отметим этот важный момент — Петр действовал исключительно в тренде своего времени, ничем сверхординарным борьба за Прибалтику не была, и пропаганда по поводу земли «наших отчич и дедич» была абсолютно такой же, как и у других стран.

Так почему же Англия, Франция и другие страны говорили Петру, что это неправильно, что это «не присоединение, а аншлюс» и т. д.? Да по одной простой причине — «право сильного» подразумевает создание условностей и норм, которые исполняют слабые, но не обязательно исполнять сильному. То есть, проще говоря, нас проверяли на вшивость. Если ты побоялся и отступил — значит перешел в разряд слабых. Если смог не только завоевать, но и отстоять — добро пожаловать в элитный клуб сильных.

И Петр это прекрасно понял.

Однако давайте вернемся в 1721 год.

Итак, в Англии разразился финансовый кризис, который совпал с кризисом политическим — Стэнхоуп и Сандерленд ушли в отставку, кабинет правительства возглавили Роберт Уолпол и виконт Чарльз Тауншенд. Эти господа придерживались принципов «свободной торговли» и говорили, что Швеция и Россия должны решить свой спор о Прибалтике сами. Как мы помним, в 1720 году английских торговых судов на Балтике не было, но это не значит, что русская экспортная торговля встала. В этот год пришло 75 купеческих кораблей в Архангельск, среди них — 23 английских, наплевавших на ограничительные меры своего правительства.

Чуть забегая вперед — в 1721 году в Архангельск пришло 110, в Санкт-Петербург — 60 судов (из них 30 — английские, зафрахтованные комиссионерами Роял Неви для закупки пеньки; из 456 717 пудов пеньки, проданной на экспорт, на долю англичан пришлось 245 739 пудов, более половины), кроме того, в Нарву — 73 судна, в Ревель — 37 судов. То есть за 1721 год всего к нам пришло 280 кораблей разных наций, основными из которых были голландцы, англичане и гамбуржцы({{1}}).

В свою очередь Георг I и ряд его министров и послов настаивали на силовом решении проблемы, но войну объявить так и не решились, понимая, что в парламенте такое развитие событий просто не поддержат. Поэтому в 1721 году решено было послать очередную эскадру на Балтику «для защиты торговли». Шведам напуганные финансовым кризисом англичане более помогать не собирались, однако английский посол в Швеции Картарет по собственному почину ободрил нового короля Швеции Фредерика I({{2}}), что в случае военных действий англичане поддержат шведов флотом.

Как мы помним, король английский, выслав русского посланника из страны, фактически лишился возможности вести с Россией переговоры напрямую. Но свято место пусто не бывает, и на место Англии встала Франция. Из книги Молчанова «Дипломатия Петра Первого»:

«В октябре 1720 года Петр получил послание шведского короля, который просил начать мирные переговоры без посредников. Но почти одновременно фактический французский министр иностранных дел аббат Дюбуа настойчиво добивался по­средничества. Поскольку Франция в это время проявляла склон­ность к союзу с Россией, то в Петербурге хотя и скептически от­носились к этой склонности, сочли нецелесообразным отклонить просьбу Франции. Конечно, русские понимали, что французский посол в Швеции Кампредон своим посредничеством, несомненно, будет играть на руку не только Швеции, но и Англии. Но все же его согласились принять в Петербурге».

Итак, в феврале 1721 года в Петербург, загнав лошадей и утопив все кареты с багажом, прибыл французский посол Жак де Кампредон. Он имел четкие указания от Дюбуа — Финляндия, Лифляндия и Эстляндия должны отойти обратно Швеции. На подкуп русских министров была выделена гигантская сумма — 700 тыс. ливров, и французы не сомневались в успехе.

Русские дипломаты Толстой и Шафиров с удовольствием брали деньги, но на все разговоры о Прибалтике отвечали, что царь уже сообщил свои условия шведскому королю и ждет подписания договора. На возражения Кампредона, что политика — это искусство уступок и компромиссов, ему ответствовали, что царь и так «с барского плеча» отдает Швеции целое княжество — Финляндию. И сразу же переводили все разговоры на брачный проект между Францией и Россией — венчании цесаревны Елизаветы с королем Людовиком XV. Если бы Кампредон знал, что дипломаты берут деньги с ведома и по приказу Петра (более того — и делят в строгом соответствии с российским морским призовым правом, «яко вражеские товары, в бою взятые»), что позиция России уже давно обсуждена кулуарно — он бы, наверное, десять раз подумал о возможном неуспехе своей миссии.

Встреча с Петром у Кампредона состоялась на Адмиралтейской верфи — это был давно опробованный психологический прием царя. Посланники пробирались сквозь леса шпангоутов и килевых наборов, рискуя сломать себе шею; они не только зримо видели количество людей, работающих всего лишь на одной верфи, но обязательно — и спуск военных кораблей на воду. Так, мягко и ненавязчиво, им показывали силу России и бесперспективность войны с ней.

Царь пришел на встречу с рубанком в руке, в просмоленной матросской робе, весь в стружках и опилках. Далее опять предоставим слово Николаю Николаевичу Молчанову:

«Кампредон пытался разъяснить царю, насколько возрастет его слава, если он проявит великодушие и вернет Швеции завоеван­ные провинции. На это Петр со смехом ответил, что ради славы он охотно поступил бы так, если бы не боялся божьего гнева в слу­чае, если он отдаст то, что стоило его народу стольких трудов, де­нег, пота и крови. Два месяца хлопотал Кампредон в Петербурге и ничего не добился. Однако его „посредничество“ не пропало да­ром. Он смог понять, насколько могущественна теперь Россия. Его потрясло увиденное им необычайное зрелище: новые линейные ко­рабли один за другим спускались со стапелей на воду в разгар мо­розной зимы. Петр приказал вырубать огромные проруби, куда сходили корабли, чтобы освободить стапеля; здесь же немедленно закладывались новые».

Чуть позже сам Кампредон писал Дюбуа в отчете:

«Царь Петр выполнял обязанности барабанщика и плотника и постепенно, переходя из чина в чин, дошел до звания генерала и адмирала, соблюдая во всякой должности с самой крайней точностью повиновение и субординацию по отношению к высшим начальникам и дисциплине… Таким образом, с непостижимым трудом и терпением ему удалось образовать хороших сухопутных и морских офицеров, превосходных солдат, более чем стотысячную регулярную армию, флот из 60 кораблей, из которых 20 — линейные, причем ежегодно он увеличивает свой флот ста пятьюдесятью галерами. Уже видели, как с этими судами он пересекал Балтийское море и был способен в очень короткое время перевезти значительную армию во владения своих соседей. Я говорю: в очень короткое время, так как непостижимо, с какой быстротой тут исполняются подобные намерения».

Шведы же и русские собрали переговаривающиеся стороны в финском городке Ништадт (ныне У́усикаупунки). Переговоры проходили под грохот орудий. 9 мая в Зунды вошел флот Норриса (80-пушечные Sandwich, Dorsetshire, Chichester, 70-пушечные Suffolk, Prince Frederick, Bedford, Monmouth, Revenge, Buckingham, Elizabeth, 60-пушечные Medway, York, Defiance, Kingston, Nottingham, 60-пушечные Guernsey, Worcester, Dartmouth, Falmouth, Panther, Gloucester, Warwick и Gosport, плюс 4 фрегата, 2 бомбардирских кеча и 1 брандер), но бросил якорь у Борнхольма, где и простоял почти все лето. Только 29 августа он вышел к Эльфснабенну (островок в Стокгольмском архипелаге), где соединился со шведским флотом (6 линейных кораблей и 3 фрегата).

Русские же продолжили нападения, заставляя противника подписать выгодный им договор. Как мы уже писали в другой статье («Конец Северной войны»), 3 мая 1721 года из Гельсингфорса вышел Ласси с 30 галерами и 30 островскими лодками. 17 мая Ласси нагло прошел мимо Евле, где шведы сосредоточили 8000 солдат. 22 мая у Худвисваля сжег торговые суда шведов, высадил десант, обратил в бегство шведский отряд.

4 июня высадил десант в Хернесанде, 6-го — в Нурдмалинге, 8-го — подошел к Умео. 13 июня — у Питео.

…Всего около 17 десантов. Сожжено и уничтожено около 30 шведских торговых судов, 17 магазинов.

Фредерик I пробовал поговорить с английским послом Картаретом по этому поводу, но Картарет и сам был не в милости у нового правительства, поэтому честно сказал, что шведам придется договариваться по условиям мира с самими русскими, без какого-либо посредничества. И 30 августа 1721 года Ништадтский мирный договор был подписан. Основой его служил пункт 5, согласно которому (если отбросить все дипломатические условности) Петр покупал Прибалтику у Швеции, тем самым полностью легализировав свои претензии. Кроме того, Петр внес в договор пункт № 6:

«Его Королевское Величество Свейское о коммерции сим себе выговорил, что ему в вечные времена свободно быть имеет в Риге, в Ревеле и Аренсбурге ежегодно на 50 000 руб. хлеба покупать повелеть, который по учиненному засвидетельствованию, что оный или на е.к.в. счет, или от свейских от е.к.в. к тому именно уполномоченных подданных закуплен, не платя никаких пошлин или иных налогов, в Швецию свободно вывезен быть имеет; что, однако же, не о тех летах разуметься имеет, в которые за недородом или иными важными причинами е.ц.в. принужден будет вывоз хлеба генерально всем нациям запретить».

То есть Швеция получила преимущественное право закупки хлеба в Прибалтике на 50 тыс. рублей, даже если вдруг будет недород и Россия запретит экспорт хлеба заграницу.

Ништадтский мир закрепил за Россией место в клубе великих держав. Поскольку Прибалтикой Петр теперь владел не только по праву завоевания, но и по праву покупки, то есть она стала его собственностью, что «наши западные партнеры», свято чтущие законы частной собственности, вполне себе поняли.

Что же касается России и Англии — они начали осторожное и постепенное сближение позиций, и основой всего была торговля. Британцам нужны были наши ресурсы, нам нужны были колониальные и мануфактурные товары, серебро. В 1721 году вышел царский указ принимать оплату от иностранных «торговых партнеров» только в серебряных ефимках.

Уже в 1722 году в Архангельск пришло 60 судов, в Петербург — 119, в Ригу — 243, в Нарву — 113, в Ревель — 67, итого — 602 торговых корабля({{3}}). Только из Риги было вывезено 50 289 бревен, 40 167 досок, 2232 саженей дров, 49 160 пудов льна, 6500 пудов пеньки. Русский экспорт в Англию в 1700–1702 годах составлял 124 200 фунтов стерлингов, в 1720–1722 году — уже 145 200 фунтов стерлингов, в 1750 году — 459 400 фунтов стерлингов, в 1770-м — 1 100 000 фунтов стерлингов.

В 1726 году экспорт через один только Петербург составлял 2 403 тыс. рублей, импорт — 1 550 тыс. рублей. Положительное сальдо составило 853 тыс. рублей звонкой монетой. А ведь были еще Архангельск, Рига, Ревель, Аренсбург, Нарва…

Немного о том, что покупали у нас англичане в XVIII веке

Основными экспортными товарами России являлись пенька, лен, льняное семя, пеньковое масло, хлеб, сало, щетина, поташ, смола, лес, железо, льняные и пеньковые ткани, веревка, рыбий клей, мыло и юфть. На долю перечисленных товаров приходилось 96% в 1769 году, 85% — в 1790–1800 годах, 81% — в 1801–1825 годах.

Итак, пенька составляла 19% в экспорте России и по количеству являлась самым важным товаром для российского экспорта во второй половине XVIII в. Экспорт пеньки из России в Великобританию с середины 1760-х годов неизменно увеличивался, в середине 1800-х годов по сравнению с 1764–1767 годами увеличился в 2.6 раза. В 1809–1811 гг., когда русско-английская торговля официально была прервана, экспорт пеньки в Великобританию, по английским данным, составлял 2 175 000 пудов и достиг своей максимальной величины за весь период, начиная со времен Петра. Интересно, что во время «континентальной блокады» 1809–1811 годов импорт пеньки в Великобританию продолжался, причем даже увеличился. В этот период на долю Великобритании приходилось 78% в общероссийском экспорте пеньки.

Утренний Санкт-Петербург, середина XVIII века.

Лен составлял около 12% от всего экспорта России во второй половине XVIII в. В целом на протяжении 1764–1767, 1821–1825 гг. экспорт льна увеличился в 3,7 раза. Импорт льна в Великобританию из России постоянно увеличивался с середины XVIII века до середины 1810-х годов. Великобритании принадлежало 60.3% в экспорте льна из России во второй половине XVIII века, 81% — в первой половине XIX века. В 1809–1811 гг. Великобритания, по официальным английским данным, ввозила в среднем 1 164 000 пудов льна и ее доля достигала 75% от общероссийского экспорта льна.

В 1769 году доля сала составляла 5% от общероссийского экспорта. Затем в течение второй половины XVIII века она увеличивалась и в 1790-х гг. выросла до 12%. В течение первой четверти XIX века рост вывоза сала продолжался, на него приходилось 17% от всего экспорта России. Во второй половине XVIII и первой четверти XIX века экспорт сала из России постоянно рос, за исключением 1791–1795 и 1808–1811 годов. Темпы роста вывоза сала превышали темпы роста экспорта других товаров, кроме хлеба. С середины XVIII века до начала XIX века они выросли приблизительно в 14 раз. Причиной быстрого роста экспорта сала являлся рост спроса на сало (не в качестве еды, а для производственного пользования) в Англии. Экспорт сала в Великобританию с 1766 года стремительно увеличивался, за исключением 1791–1795 и 1808-1811 годов, и к 1825-му вырос в 63 раза. Великобритания ввозила в среднем 802 000 пудов сала, на нее приходилось 70% общероссийского экспорта этого продукта.

Доля лесоматериалов составляла около 4% общероссийского экспорта во второй половине XVIII века. Общероссийский экспорт леса с 1769 году до начала XIX века увеличился в 2 раза в серебряных рублях. Великобритания ввозила из России в основном мачтовые деревья, доски и тимберса, хотя и покупала много разных видов леса. Объем импорта русского леса в Великобританию в 1760–1795 годах был сравнительно постоянным, с конца XVIII века стал существенно увеличиваться, в 1806–1807 годах достиг максимальной величины. Англичане вывозили примерно 63% русского экспортного леса.

Доля железа в общероссийском экспорте составляла около 10% во второй половине XVIII века. Экспорт железа из России увеличивался с 1 400 000 пудов в 1760-х годов и достиг максимальной величины 2 900 000 пудов в 1791–1795 годах. То есть спрос Великобритании на русское железо вырос почти в 2 раза. После континентальной блокады спрос Великобритании на русское железо был незначительным, и хотя как новый потребитель на русское железо появились США, они не могли заменить Англию. Доля Великобритании снизилась, по английским данным, она составляла 85% во второй половине XVIII века и только 33% в первой четверти XIX века.

Это и есть то, что мы получили в результате Северной войны и завоевания Прибалтики. Важнейший торговый партнер, рынок сбыта и площадки для сбыта. Так что есть смысл сказать, что Прибалтика оказалась для нас одним из самых важных, если не важнейшим, приобретением в истории нашего государства.

Петр не только вывел нас к Балтийскому морю, но и встроил в международную систему отношений, в межгосударственный рынок, где мы являлись важной частью мировой торговли и мировой политики.

А что же это принесло Англии? Отличного поставщика, на ресурсах которого в известной мере было построено величие Британской империи. Это канаты из нашей пеньки скрипели на всех кораблях Роял Неви, наше сало уменьшало этот скрип, паруса были на 70 процентов сшиты из нашего льна, мачты и бушприты делались из нашего леса, от 30 до 50 процентов пушек, стоявших на мощных линкорах, были сделаны из уральского железа.

В заключение хотелось бы привести две цитаты. Первая написана в 1729 году английским торговым консулом Томасом Уардом:

«Хотя мы покупаем здесь (в России) вдвое больше, чем продаём, но необходимо принять в соображение, что кораблестроительный материал не потребляется в Англии, а содействует распространению её торговли во все страны света и привозу к нам издалека извлекаемых барышей, так что в расплате за этот материал принимают участие все нации, с которыми мы имеем торговые отношения».

Вторая — из книги Андерсона «Европа в XVIII веке: 1713–1789 годы»:

«Петр I открыл Россию для английских купцов. В 1734 году был подписан англо-русский торговый договор, который стал важнейшим коммерческим договором в британской истории. Англия получила ресурсную базу для своего дальнейшего развития, а Россия — возможность сбыта товаров и деньги для дальнейшей военной экспансии и технического развития.

Кроме того, Россия был вписана в правовое поле международной коммерции, и заработала себе репутацию надежного и хорошего поставщика, ибо никакие конфликты и охлаждения отношений до эпохи Наполеоновских войн не смогли поколебать растущую гигантскими темпами торговлю с Россией.

С этой точки зрения Россия и Англия прекрасно дополняли друг друга, и очень часто даже во внешней политике действовали единым фронтом».

А в 1766 году Россия прямо посодействовала Англии в том, чтобы своими протекционистскими относительно британцев тарифами скинуть с пьедестала крупнейшей торговой державы Голландию, подняв таможенные пошлины и акцизы для всех, кроме англичан. Наверное, очень тяжело представить, смогла бы Англия стать тем, кем стала, без России. Впрочем, как и Россия — без Англии.