Октябрьский переворот 1917 года привёл в смятение значительную часть российского общества и при этом вызвал у противников большевиков довольно вялую реакцию. Хотя волна восстаний началась почти сразу, советской власти удавалось довольно быстро локализовать и подавлять мятежи. Белое движение поначалу оставалось разрозненным и не шло дальше глухого недовольства.
А потом восстал чехословацкий корпус — большое, хорошо вооруженное и крепко сбитое соединение, растянувшееся к тому же от Поволжья до Тихого океана. Мятеж чехословаков оживил антибольшевистские силы на востоке России и дал им время и повод для консолидации. Именно с чехов началась полномасштабная гражданская война с фронтами, правительствами и политикой. Кем на самом деле были чехословацкие легионеры: несостоявшимися спасителями России или предателями, продавшими красным Колчака? Попробуем разобраться.
Чешская дружина
С самого начала Первой мировой войны чехи на территории Российской Империи проявили завидную организованность. Самые социально и политически активные из них сформировали Чешский национальный комитет. Уже в день официального объявления войны этот комитет принял обращение к Николаю II, объявив об обязанности чехов помочь своим русским братьям. 7 сентября делегация даже добилась аудиенции у императора и передала ему меморандум, гласивший, среди прочего, что «свободная и независимая корона Святого Вацлава (князь и святой покровитель Чехии, живший в X в.) скоро будет сиять в лучах короны Романовых…»
Поначалу энтузиазм братьев-славян был встречен довольно прохладно. Военное руководство России настороженно относилось к организованным «снизу» движениям, но всё же позволило чехам, как гласил приказ военного министра В.А. Сухомлинова, «сформировать в Киеве один или два полка или в зависимости от числа добровольцев батальон хотя бы из двух рот». В бой их бросать не собирались — это была слишком ценная пропагандистская карта. Чехам полагалось всячески демонстрировать единство славянских народов в борьбе против германцев.
Уже 30 июля Совет министров принял решение о формировании Xешской дружины в Киеве — потому что именно там находился центр чешской диаспоры России и самая многочисленная её часть. Весь август добровольцы с охотой записывались в ряды. В подразделение вошли российские чехи прежде всего из Киевской губернии, но и из других регионов тоже. Параллельно учредили фонд Чешской дружины, занимавшийся снабжением, госпиталями и заботой о семьях бойцов.
Чехи испытывали подлинный и вполне искренний национальный подъем: казалось, что ещё немного, и могучий русский брат даст им независимость. Собственные вооружённые силы, пусть и набранные из подданных русского царя под русским командованием, давали серьезные основания для создания собственного государства. Начальник военного управления чехословацких легионов Рудольф Медек позднее говорил: «Существование же Чешской армии определенно сыграло бы решающую роль в решении вопроса о восстановлении независимости Чехии. Следует заметить, что возникновение Чехословацкой республики в 1918 году напрямую зависело от существования боеспособной Чешско-словацкой армии».
К сентябрю 1914 года Чешская дружина (один батальон) уже действовала как воинское подразделение в составе русских вооружённых сил. В октябре она насчитывала около тысячи человек и вскоре отправилась на фронт в распоряжение 3-й армии под командованием генерала Р. Д. Радко-Дмитриева.
Офицерский состав был русским — в России просто не нашлось достаточного количества чехов с опытом и высшим военным образованием. Подобное положение изменится только в годы Гражданской войны.
Корпус военнопленных
Всю войну чехословаки по другую сторону фронта массово сдавались в плен. Идея австро-венгерского правительства раздать оружие народу, считавшему себя угнетённым, оказалась не самой удачной. К 1917-му из 600 тыс. военнопленных со всего русско-австрийского фронта порядка 200 тысяч были чехословаками. Впрочем, многие продолжали воевать на стороне австро-венгров, в том числе будущий генеральный секретарь компартии Чехословакии Клемент Готвальд и сын будущего первого президента Чехословакии Ян Масарик.
Русское командование относилось к пленным с подозрением. Кроме того, в начале войны императорская армия не слишком нуждалась в живой силе. Но в марте 1915 года по указанию Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и по многочисленным ходатайствам различных общественных организаций в состав Чешской дружины начали принимать военнопленных чехов и словаков. К концу 1915 года формирование удвоило свою численность и развернулось в Первый чехословацкий стрелковый полк имени Яна Гуса. Через год полк вырос до четырёх тысяч человек и превратился в стрелковую бригаду. Тут были и минусы: разношёрстная масса подданных Австро-Венгрии размыла дружину, до того состоявшую из идейных сторонников России. Позже это выйдет боком.
После Февральской революции братья-славяне заметно активизировались. В мае 1917-го в России появилось отделение Чехословацкого национального совета. Совет всю войну заседал в Париже под руководством Томаша Гаррига Масарика. Об этом человеке поговорим подробнее — его роль в формировании независимой Чехословакии сложно переоценить. Университетский профессор Масарик до Первой мировой был депутатом австрийского парламента, а затем стал активным деятелем подпольной организации «Мафия», стремившейся к независимости Чехословакии.
Будущий отец нации был женат на Шарлотте Гарриг (её фамилию он взял вторым именем), родственнице успешного американского предпринимателя Чарльза Крейна, большого ценителя восточноевропейской культуры. По своим политическим взглядам Масарик был либеральным националистом, ориентировавшимся на страны Запада. При этом ему хватало дипломатического чутья и умения применить реальную обстановку себе на пользу. Так, в письме министру иностранных дел Великобритании Э. Грэю в мае 1915 года он, как бы уступая славянофильскому общественному мнению, отмечает: «Чехия проектируется как монархическое государство. За республику в Чехии ратуют лишь несколько радикальных политиков… Чешский народ — это необходимо решительно подчеркнуть — является народом полностью русофильским. Русская династия в какой бы то ни было форме была бы наиболее популярной… Чешские политики хотели бы создания чешского королевства в полном согласии с Россией. Желание и намерение России будут иметь решающее значение». После свержения русского самодержавия ситуация резко меняется. Династия Романовых политически капитулирует в полном составе, а к власти приходят демократические силы разного рода и ориентации. В новых условиях чехословаки (несмотря на все заявления, в основном демократы) получают большую поддержку правительства, чем при царе.
Чехословацкие войска неплохо показали себя во время июньского наступления Керенского (пожалуй, больше такого ни про кого не скажешь). Во время Зборовского (в Галиции) сражения 1–2 июля 1917 года Чехословацкая стрелковая бригада разбила чешскую и венгерскую пехотные дивизии, почти в 2 раза превышавшие ее по численности. Эта победа не могла изменить плачевно-демократическое положение на фронте, однако произвела фурор в российском обществе. Временное правительство решило снять действовавшие ранее ограничения на формирование воинских частей из пленных. Чехословацкая бригада получила признание, почёт и славу — как одна из немногих боевых единиц, добившихся хоть какого-то успеха в том позорном году.
Вскоре разросшаяся бригада была развёрнута в 1-ю Гуситскую стрелковую дивизию. Уже 4 июля 1917 года, при новом главнокомандующем Лавре Корнилове, появилась и 2-я Гуситская дивизия. Наконец, в сентябре-октябре 1917 года по приказу начальника штаба Верховного главнокомандующего Николая Духонина начал создаваться Чехословацкий корпус из 3 дивизий, одна из которых, впрочем, существовала лишь на бумаге. Это было серьезное соединение — примерно 40 тыс. штыков. Во главе чешских частей поставили русского генерал-майора Владимира Шокорова. В августе 1918-го всех чехословаков на территории России мобилизовали, и корпус вырос до 51 тыс. человек.
Октябрьский переворот резко изменил положение дел. Руководство Чехословацкого национального совета, с одной стороны, заявило о поддержке Временного правительства и о готовности продолжать борьбу с немцами, с другой — постановило не вмешиваться в политические дела России. Большевистское правительство никакой особенной любви к союзникам прежнего режима не питало, с немцами воевать не собиралось, и чехословакам пришлось просить помощи у Антанты. В декабре правительство Пуанкаре принято решение об организации автономной чехословацкой армии («легиона»). Чехов переподчинили французскому командованию, и французы сразу же приказали им отправляться на Западный фронт морским путём: либо через Мурманск и Архангельск, либо через Владивосток.
Несколько месяцев у большевиков и чехословаков ушло на налаживание постоянных отношений (это делалось через отдельные отряды на местах, вертикаль власти в этот момент была довольно иллюзорной). Чтобы не ссориться с красными, чехословацкое руководство разрешает коммунистическую агитацию и отказывается от предложений белых генералов и Милюкова выступить против большевиков. Некоторые чехи вообще решили поддержать красных в российской междоусобице (например, Ярослав Гашек, будущий автор «Швейка») — за мировую революцию пожелали сражаться 200 человек.
Тогда же в Чехословацком национальном совете появляется немало социалистов из числа военнопленных, что в значительной степени предопределило политическое лицо этого органа в последующие годы. Основной задачей совета становится эвакуация корпуса из России во Францию морским путём и переброска на Западный фронт. Путь через Мурманск и Архангельск сочли слишком опасным из-за угрозы наступления немцев, поэтому предпочли окружной, через Дальний Восток. Разоружить организованную делегацию чехословацких гостей было проблематично, поэтому заключённый 26 марта 1918 года договор стыдливо позволял легионерам сохранить часть оружия «для самозащиты от покушений со стороны контрреволюционеров», причём военнослужащие формально перемещались не боевым порядком, а «как группа свободных граждан». Взамен большевики потребовали уволить всех русских офицеров как контрреволюционный элемент. За это Совнарком обязывался оказывать легионерам всяческое содействие по пути. На следующий день пришла телеграмма с разъяснением: «часть оружия» означала одну вооружённую роту из 168 человек, один пулемёт и по несколько сотен патронов на винтовку. Всё остальное надлежало под расписку сдать в Пензе специальной комиссии. В конце концов красные получили 50 тыс. винтовок, 1200 пулемётов, 72 орудия.
Правда, по словам командира западной группы корпуса Станислава Чечека, многие солдаты прятали оружие, а он сам, как и многие другие офицеры, одобрял их действия. Три полка корпуса вообще не разоружились, потому что к началу восстания просто не успели доехать до Пензы. С требованием об отставке русских офицеров получилось примерно то же самое: уволили всего 15 человек, а большинство (включая, например, командира корпуса Шокорова и его начштаба Дитерихса) осталось на прежних должностях.
В авангарде контрреволюции
Несмотря на заинтересованность большевиков в скорейшей переброске корпуса к морю, чешские эшелоны постоянно задерживали и загоняли в тупики — навстречу сплошным потоком шли поезда, набитые венграми и немцами, после Бреста ехавшими из плена обратно в свои армии. В этом была логика: пленных уже накачали красной пропагандой агитаторы, Совнарком надеялся, что дома они разожгут пожар мировой революции.
К апрелю движение корпуса совсем остановилось: во Владивостоке высадились японцы, в Забайкалье наступал атаман Семёнов, немцы требовали своих пленных обратно как можно скорее, общий хаос достиг последней степени. Чехи начали опасаться (небезосновательно), что красные выдадут их немцам. К маю 1918 года чехословацкие эшелоны растянулись по всей Транссибирской магистрали от Пензы до Владивостока.
А дальше произошёл челябинский инцидент. Русские принимали в нём самое опосредованное участие: какой-то венгр на какой-то станции кинул в какого-то чеха некий железный предмет. Товарищи обиженного бойца сняли мадьяра с поезда и линчевали. За это их арестовала местная красная власть. Легионеры не оценили такого обращения и начали громить советские учреждения: освободили пленников, разоружили красногвардейцев и захватили склад с оружием. На складе в числе прочего нашлась артиллерия. Ошеломлённые друзья рабочих не оказывали сопротивления. А дальше, поняв, что раз уж пошло такое веселье, то нужно резать последнего большевика, мятежные чехи связались с соратниками на других участках Транссиба. Случилось полномасштабное восстание. Гражданская война на востоке началась.
Легионеры избрали Временный исполнительный комитет съезда чехословацкого войска, который возглавили 3 командира группировок — Станислав Чечек, Радола Гайда и Сергей Войцеховский (русский офицер, потом он станет четвертым человеком в военной иерархии независимой Чехословакии). Командиры решили разорвать отношения с большевиками и двигаться на Владивосток, если потребуется — то с боями.
Большевики отреагировали на события не сразу — 21 мая были арестованы находившиеся в Москве представители Чехословацкого национального совета Макса и Чермак. Им пришлось приказать легионерам разоружиться. Однако чехословацкий исполком велел войскам продолжить движение. Какое-то время стороны пытались найти компромисс, но безуспешно. Наконец, 25 мая Троцкий отдаёт чёткий приказ о разоружении корпуса. Работникам железной дороги предписывается задерживать его эшелоны, вооруженным легионерам грозят расстрелам на месте, а «честным чехословакам», сложившим оружие — «братской помощью». Самые безумные красногвардейцы искренне пытались исполнить указание наркома, но это было бесполезно. Легионеры перешли свой Рубикон.
Белый генерал Константин Сахаров так описывал значение чехословацкого восстания в своих мемуарах:
Самое выступление было преждевременно, оно сорвало тайную работу белогвардейских организаций, творящуюся тогда подпольно на всем пространстве России, сорвало в тот момент, когда дело было еще не подготовлено, не объединено и положение еще не созрело.
Есть основания считать, что генерал лукавит. «Белогвардейское подполье» на востоке России в этот момент было малочисленно, и отдельные его ячейки зачастую не имели никакой связи между собой. Не факт, что они вообще решились бы восстать, не подвернись под руку чехословаки, просто пытавшиеся выбраться из обезумевшей России.
С тактической стороны положение легиона было довольно уязвимым — отсутствовала налаженная связь между эшелонами, красные легко могли рассечь чехов и разбить их по частям. Братьев-славян спас революционный хаос и общая бесполезность красноармейских командиров: большевики банально растерялись — у них не было ни плана, ни организации, ни сколько-нибудь надежных войск. К тому же местное население уже успело попробовать прелестей военного коммунизма и не горело желанием помогать друзьям рабочих. В итоге советская власть, триумфально шествовавшая по стране после Октябрьского переворота, развернулась кругом и начала столь же триумфально отступать. Чехословаки взяли (или активно помогали взять) Пензу, Челябинск, Курган, Петропавловск, Новониколаевск, в начале июня — Самару и Томск, в июле — Тюмень, Екатеринбург и Иркутск. Повсюду просыпались офицерские кружки и другие антибольшевистские организации. В самом конце августа части чехословацкого корпуса соединились друг с другом и таким образом обеспечили себе контроль над Транссибом от Поволжья до Владивостока.
Разумеется, политическая жизнь тут же забила ключом. Всевозможные правительства и комитеты начали расти, как грибы. В Поволжье Комитет членов Всероссийского учредительного собрания, состоявший в основном из эсеров, создает Народную армию, поначалу похожую на вооружённые силы эпохи Керенского — с солдатскими комитетами и без погон. Командовать ей ставят чеха — Станислава Чечека. Чехословаки дерутся с этой армией бок о бок, наступают, захватывают Уфу, Симбирск, Казань. В Казани — огромная удача — в руки белых попадает часть золотого запаса России. Восточная контрреволюция почти не встречает сопротивления: красные как раз стянули всё более-менее боеспособное против Деникина, который после Второго Кубанского похода превратился в серьезную угрозу. Самыми злейшими врагами чехов (это отмечают сразу несколько авторов) были австрийцы и венгры — этих они вообще не брали в плен. С русскими красноармейцами поступали, как правило, несколько гуманнее.
Первую встречу с чехословаками в Поволжье довольно пристрастный к ним белый генерал Константин Сахаров описывает без тёплых чувств:
В первый же день действительность принесла разочарование; в легионерах поражала какая-то ненормальная суетливость, бегающие, беспокойные глаза и чересчур большая угодливость, — точно они спешили перед каждым русским принести заранее в чем-то извинения. Все чехи обращались тогда к нам, русским, прибавляя через каждое слово обращение «брат», и были приторно ласковы. Опытному солдатскому взгляду сразу же бросалось в этой массе легионеров отсутствие настоящей военной выправки, дисциплины и той простой молодцеватости, что свойственна настоящему воину, честному и храброму солдату. Толпы чехов, заполнившие приволжские города, больше напоминали лакеев, переодетых в военную форму.
Потом такой взгляд на братьев-славян прочно утвердится в белой мемуаристике. Но выправка выправкой, а поначалу братья-славяне довольно успешно воевали с Красной армией.
Из героев в каратели
Поволжье — это ключевой, хлебный регион, а с потерей Украины его значение возросло неимоверно. Понятно, что успешное наступление белых на этом направлении неимоверно встревожило красное командование. Вскоре Поволжский фронт Народной армии (русские и чехословацкие части под командованием Станислава Чечека) принял на себя удар усиленной группировки Красной армии. Казань оборонял чехословацкий отряд под командованием полковника Швеца. Столкнувшись с серьёзным натиском красных, в том числе отборных латышских частей, привыкшие к лёгким победам бойцы устроили бузу в духе солдатских комитетов. Они потребовали от командира увода в тыл. Начальник штаба Самарской группы войск Народной армии, Сергей Щепихин, так описывал эту сцену:
На перроне послышался шум, он усиливался, а Швец уже грозно кричал… Чечек не выдержал и без шапки выскочил на выручку. Швец вернулся в вагон красный от волнения и со слезой в глазах: «Сволочи! Не хотят драться… Я им покажу… Хлеб чужой жрать умеют! Мерзавцы..!» — всё это на чистейшем русском языке.
Комитет дивизии объявил Чечеку, что легионеры отвоевались, и что им надоела русская кутерьма. Они ждали союзников — союзников нет. Они ждали русской армии — русских нет! Их сознательно надувают, втягивают в междоусобную войну. Довольно, чехи хотят отдыхать — пускай их везут в Челябинск, на соединение с другими полками в Сибири.
Швец пытался увещевать своих легионеров, кричал им о предательстве, об общем славянском деле, о позоре, но тщетно. Он застрелился (чем заслужил у белых репутацию чуть ли не единственного честного чеха во всей этой истории).
После Казани о чехословаках как о боевой единице можно было забыть. Они уклонялись от сражений, зато с удовольствием набивали вагоны добром. Но это ладно — пока солдаты грабили, верхушка корпуса играла в политику, активно впутываясь во внутренние дела России. В сентябре 1918-го на Уфимском государственном совещании член национального совета Богдан Павлу потребовал передачи всероссийской власти бывшим членам УС из самарского Комуча. Простые солдаты и офицеры мало разбирались в политике, но беспрекословно подчинялись своим лидерам. В результате легионеры по наущению своих вожаков арестовывали мнимых реакционеров из Временного Сибирского правительства, давили на политиков, заставив их в итоге создать Всероссийскую директорию (абсолютно нежизнеспособный орган, зато внешне демократический и с красивым названием). Диктатура Колчака чехам не понравилась: они заявили, что «переворот в Омске от 18 ноября нарушил начало законности, которое должно быть положено в основу всякого государства, в том числе и Российского».
Решающим ударом по боевому духу легионеров стало объявление независимости Чехословакии: Национальный комитет провозгласил её в Праге 29 октября 1918 года. Теперь цель корпуса — создание национального государства — была достигнута, и солдаты не видели особенного смысла воевать дальше. Однако Антанта ещё надеялась употребить их для потенциального восстановления Восточного фронта против Германии. Что важнее, союзникам требовалась в России надёжная и послушная сила. Георгий Гинс, управделами в правительстве Колчака, указывает, что решение принимали в Париже (очевидно, национальный совет под контролем союзников), и мотив оставления корпуса в Сибири описывает так:
«Война с Германией ещё не была окончена. Предоставить тоннаж для перевозки 40 тысяч чехов во Францию представлялось затруднительным… Политический расчёт диктовал возвращение всех чехов к Волге для использования их военной силы против германских прислужников, большевиков, и восстановления преданной союзникам России».
В конце концов легионеры отошли восточнее и распределились вдоль Транссиба. Зоной их ответственности стал участок между Новониколаевском и Иркутском. Белое командование Сибири не препятствовало такой рокировке — это освобождало русские части, занятые в тылу. К тому же в тот момент обстановка на фронте не выглядела катастрофической.
В тылу чехословаки освоились: формально они боролись с партизанами (но без особенной охоты — недоброжелательные мемуаристы отмечают, что легионерам нельзя было поручить ни одного ответственного задания). На деле братья-славяне самозабвенно спекулировали — полный контроль над Транссибом давал им в этом смысле фантастические возможности. К чехам хлынул поток добровольцев — их прозвали «вспотевшими» за поспешность, с которой эти новые рекруты стремились укрыться от передовой в уютном тыловом войске.
Радола Гайда как зеркало чехословацкого восстания
Пока чехословацкое войско стремительно разлагалось как боевая сила, всходила звезда Радолы Гайды. Судьба этого человека достойна плутовского романа. В Гражданскую войну самые странные люди регулярно делали самые странные карьеры, но Гайда превзошёл всех.
Барон Будберг, руководитель колчаковского военного министерства, оставил весьма колоритное описание Радолы: «Здоровый жеребец очень вульгарного типа, по нашей дряблости и привычке повиноваться иноземцам влезший на наши плечи, держится очень важно, плохо говорит по-русски».
Генерал Морис Жанен, француз, главнокомандующий Антанты в России, отзывался о Гайде благосклоннее: «Молод с виду и, наверно, таков же и по годам… У него, несомненно… прирожденные военные способности, он дышит энергией, имеет ясный ум и открытый характер. Его требовательность по службе отталкивает от него чехов, которые не всегда терпеливы, с которыми трудно справиться и которые, прежде всего, крайне усталы и издерганы».
Такие полярные оценки — нормальное дело. Про Гайду вообще мало что известно точно — достаточно сказать, что нет даже единой версии о его происхождении. Считается, что он не Гайда, а Гайдль — Рудольф Гайдль, сын австрийца и черногорки. Другие источники называют Радолу чехом. В молодости Гайда работал фармацевтом в Чехии, служил в австро-венгерской армии и с началом войны был мобилизован в чине прапорщика, но воевать не захотел — сдался в плен черногорцам и перешёл к ним на службу. Однако черногорская армия вскоре была разбита. Замаячила перспектива плена и расстрела за дезертирство. Гайду выручила дружба с русскими офицерами — те сделали ему документы врача, и он после долгих мытарств оказался в России, где вступил в чехословацкий корпус.
В битве при Зборове, прославившей чехословаков, Гайде довелось командовать? по одним данным? батальоном, по другим — полком, и поскольку действия были успешны, его заметили и наградили. Военная карьера Рудольфа-Радолы пошла в гору. К началу восстания он уже был командиром новониколаевской группировки (около 2 тыс. человек). Вскоре Гайда (в 26 лет!) стал генерал-майором. Молодой легионер имел репутацию удачливого вождя и для многих белых лидеров выглядел хорошей компромиссной кандидатурой на пост главнокомандующего. Ещё в сентябре 1918 года бывший председатель Временного Сибирского правительства Пётр Вологодский писал Совету министров Уфимской директории, претендовавшей на всероссийскую власть, что именно Гайде следует передать командование вооруженными силами («как чех, он будет пользоваться тем иммунитетом, которого нельзя обеспечить русскому военачальнику при создавшейся обстановке захвата, обнаружившейся продажности»). Георгий Гинс указывал, что Гайда активно поддерживал Омское правительство, и намекал на возможное увеличение объёмов помощи от Антанты (например, американцы вообще заявляли, что намерены помогать в России чехам, а не русским). Оба предположения не оправдались.
Тем не менее Гайда переходит на русскую службу (и тут же получает совершенно непомерные почести). В январе 1919 года ему поручена важнейшая миссия — командование Сибирской армией на одном из двух направлений удара — на Вятку и Казань. Первоначальный успех весеннего наступления не удалось закрепить во многом из-за личных амбиций юного генерала — он не счёл нужным выполнять приказ Колчака о переброске части своих войск на помощь Западной армии Михаила Ханжина, из-за чего началось общее отступление. Легионер, очевидно, прельстился возможной славой освободителя России и переоценил свои способности.
Колчак слишком поздно решил наказать зарвавшегося иностранца, отстранил его от командования и на всякий случай ненадолго арестовал. Вскоре Гайда отправился в резерв Чехословацкого корпуса и вылетел из русской армии. Позднее он умудрился поучаствовать в эсеровском восстании во Владивостоке (в меру позорная история — для подавления этого мятежа оказалось достаточно одной учебной инструкторской роты). Радола был арестован, но по ходатайству друзей из Антанты отпущен и, наконец, отбыл из России. Георгий Гинс подчеркивал противоречивую роль этого персонажа в происходивших тогда событиях: «История Гайды — это история иностранной интервенции, олицетворённой в одном человеке: хорошее начало, добрые побуждения, затем самоуверенность, вмешательство в чужие дела, предъявление требований, игнорирование хозяев, наконец, открытое выступление против власти и окончательный разрыв».
Бесславный исход
Пока Гайда геройствовал, основная часть чехословацкого корпуса по большей части занималась карательными операциями против красных партизан, заодно уничтожая и целые деревни. 1 февраля 1919 года корпус легионеров получил название «Чехословацкая армия в России», что, впрочем, не добавило ему боеспособности. Русское военное командование вело с чехами переговоры о возвращении на фронт и уже согласилось на предварительные условия, но чехословацкие политики в итоге настояли на сохранении прежнего порядка вещей. Более того, в ноябре Богдан Павлу и Вацлав Гирса подписали меморандум, бросавший множество упрёков колчаковскому правительству. Среди прочего, в нём говорилось:
В настоящий момент пребывание нашего войска на магистрали и охрана её становятся невозможными просто по причине бесцельности, равно как и вследствие самых элементарных требований справедливости и гуманности… Под защитой чехословацких штыков местные русские военные органы позволяют себе действия, перед которыми ужаснётся весь цивилизованный мир. Выжигание деревень, избиение мирных русских граждан целыми сотнями, расстрел без суда представителей демократии по простому подозрению в политической неблагонадёжности составляют обычное явление, и ответственность за всё перед лицом народов всего мира ложится на нас: почему мы, имея военную силу, не воспротивились этому беззаконию.
Чехословаки заявили, что они вправе немедленно покинуть территорию России и более не участвовать в местных разборках.
Когда в конце 1919 года началось массовое отступление колчаковских сил на Восточном фронте, Транссиб стал дорогой жизни для огромного количества беженцев, не имевших оснований рассчитывать на милосердие красных. Отступали гражданские и военные, но хозяевами магистрали были чехословаки. Они захватывали поезда (причём не заботясь об их состоянии, чем зачастую приводили паровозный парк в негодность). Составы с беженцами загоняли в тупики, и там людей ждала голодная смерть. В конце концов легионеры получили в народе прозвище «чехособаки».
Ещё одной жертвой недавних освободителей стал верховный правитель России Александр Колчак. Его железнодорожный состав в конце 1919 года неоднократно задерживали именно чехи — в какой-то момент эшелон оказался в Нижнеудинске. В близлежащем Иркутске в это время взял власть эсеро-меньшевистский Политцентр, потребовавший от Колчака передать полномочия Антону Деникину. Верховному правителю был обещан безопасный проезд, но с заменой его личной охраны на чехословаков. Адмирал принял эти условия, но от расправы не спасся. 15 января 1920 года чехословаки выдали Колчака Политцентру, а эсеры отправили верховного правителя в тюрьму. Уже 21 января эсеры и меньшевики уступили власть в Иркутске большевикам. Те допросили адмирала и приговорили его к расстрелу.
Немалая доля заслуги в этом неприглядном деле принадлежит Яну Сыровому, чешскому генералу, гарантировавшему безопасность Колчака. В начале Первой мировой войны он оказался в Варшаве и там пробовал записаться добровольцем в русскую армию, но в итоге вступил в Чешскую дружину, стал офицером, участвовал в битве у Зборова. После начала мятежа осуществлял общее командование легионами.
Считая Сырового человеком, который предал Колчака и белое движение, генералы Владимир Каппель и Сергей Войцеховский (бывший сослуживец Яна, в начале восстания руководивший челябинской группировкой чехословацкого корпуса) намеревались вызвать чеха на дуэль (слишком лестная участь для подобного персонажа). Бесстыдство Сырового было столь очевидным, что к русским генералам присоединился польский капитан Ясинский-Стахурек, к вызову добавивший открытое письмо, в котором предупреждал:
Но Вы жестоко ошибаетесь, генерал, если думаете, что Вы, палач славян, собственными руками похоронивший в снегах и тюрьмах Сибири возрождающуюся русско-славянскую армию с многострадальным русским офицерством, пятую польскую дивизию и полк сербов и позорно предавший адмирала Колчака, безнаказанно уйдете из Сибири. Нет, генерал, армии погибли, но славянские Россия, Польша и Сербия будут вечно жить и проклинать убийцу возрождения славянского дела.
В Чите русские офицеры наградили Сырового 30 серебрянными двугривенниками.
Выдача Колчака стала своеобразной платой легионеров за возможность беспрепятственно покинуть Россию. Большевики тут же начали с чехословаками переговоры. Стороны обменивались пленными, эшелон с золотым запасом обещали отдать Советской России, когда последний легионерский состав уйдет из Иркутска. В декабре 1919 года начался исход кораблей с чехами из Владивостока. По общим подсчётам, легионеры вывезли более 70 тыс. человек своих, включая гражданских, а потери составили около 4 тыс. человек.
Жизнь после войны
Вернувшись в Чехословакию, легионеры начали строить новую жизнь. Их высокопоставленные командиры почти автоматически попали в военную и политическую элиту республики под крылом западника Масарика, ставшего первым президентом (позднее он получил прозвище Tatíček — «батюшка»). Кроме того, бывшие легионеры основали Легиабанк, вскоре ставший одним из самых крупных банков Чехословакии. Новорожденная республика принялась лавировать между Западом и набирающим внешнеполитический вес СССР, вновь противопоставляя себя нарастающей немецкой угрозе.
Россия же в обеих своих ипостасях, советской и эмигрантской, прокляла чехословацких легионеров: одни — за интервенцию и пособничество империалистам, другие — за предательство белого дела. Сами чехословаки очень хорошо понимали, что сделали. Ещё в разгар войны в корпусной газете вышла карикатура: чешский часовой стоит у костра, который лесному партизану-коммунисту кажется белым, а русскому офицеру, смотрящему с другой стороны — красным.
Со второй половины 2000-х в РФ пошла мода на памятники военнослужащим чехословацкого корпуса (Екатеринбург, Челябинск, Красноярск, Владивосток). Это не спонтанный процесс: в 1999 году было заключено «Соглашение между Правительством Российской Федерации и Правительством Чешской Республики о взаимном содержании военных захоронений» (правда, там речь идёт именно о могилах). Любопытен пафос этих памятников, который явно выходит за рамки чисто мемориальных функций. Так, надпись на челябинском памятном знаке гласит: «Здесь покоятся чехословацкие солдаты, храбрые бойцы за свободу и самостоятельность своей земли, России и всего славянства. В братской земле отдали жизни за возрождение человечества. Обнажите головы перед могилой героев!»
Как там писал барон Будберг, «по нашей дряблости и привычке повиноваться иноземцам»? Что до Чехии (и остальных восточноевропейских стран, пострадавших в своё время от красных), то в их судьбе есть злая ирония. Поляки, финны и прибалты заключили когда-то с большевиками по сепаратному миру. Чехи и вовсе продали большевикам восточное белое движение. Кто виноват в том, что пражскую весну в 1968-м давили танки? Брежнев? Сталин? Да нет — чешские генералы Радола Гайда и Ян Сыровой.
