В июле 1918 года произошло событие, которое радикальным образом изменило всю последующую историю советской страны. Восстание левых эсеров — единственных союзников большевиков, с которыми они согласны были хоть немного поделиться властью — положило конец коалиции и на 70 лет превратило СССР в страну с тоталитарной однопартийной системой. Для сравнения: даже в КНДР до сих пор существует три партии, а в Китае еще больше. Почти во всех европейских социалистических странах формально сохранялась многопартийность, поэтому Советский Союз в данном случае уместно сравнивать не с союзниками по соцблоку, а с такими прогрессивными государствами, как Лаос, Албания, Эритрея и Верхняя Вольта.
Восстание левых эсеров до сих пор остается загадкой для многих исследователей. Почему эсеры, почти полностью взявшие под контроль Москву, не попытались захватить власть или хотя бы арестовать Совнарком? Против них тогда отказались выступать все красногвардейцы, кроме латышей. Почему большевики так мягко наказали эсеров за вероломное предательство, де-факто ограничившись только символическими мерами? Было ли это спланированное самим эсерами выступление или умелая большевицкая провокация, организованная, чтобы убрать друзей-конкурентов?
Вернемся для начала назад, чтобы понять расклад. До революции никаких левых эсеров не существовало. Была просто партия социал-революционеров — умеренно-левая и прокрестьянская. Но сразу же после февраля многие политические силы в погоне за массами полевели, и даже левые до революции эсеры по состоянию на середину 1917 года выглядели чуть ли не ультраправыми радикалами.
Из числа эсеров выделилось левое крыло, которое стояло значительно ближе к большевикам. В отличие от обычных эсеров, придерживавшихся принципов войны до победного конца и по большому счету равнодушных к интернационалу, левые эсеры были настроены на продолжение войны по другой причине — только в ней они видели способ разжечь общеевропейский пожар мировой интернациональной революции.
Лидером фракции был Кац (не шутка). Он взял себе псевдоним Борис Камков. До революции Кац-Камков жил в Европе (в том числе и Германии), был убежденным противником войны и примыкал по ряду позиций к большевикам (участвовал в Циммервальдской конференции), хотя и состоял в ЦК ПСР. Кац имел связи с немцами, причём на самом высоком уровне: ему позволялось подвергать революционной обработке русских военнопленных. Все это было организовано под крышей «Комитета помощи русским военнопленным». После революции Камков приехал в одном из пломбированных вагонов в Россию и сразу же внес раскол в ряды эсеров, выступив на конференции с резким осуждением войны. Он раскритиковал видного эсера Абрама Гоца (тоже не шутка) за чрезмерную патриотически-оборонческую позицию.
После того как попытки Каца пробраться в ЦК провалились, он ушел в раскол, переманив к себе группу видных, но находившихся на вторых ролях эсеров: Спиридонову, Натансона и Штейнберга.
Мария Спиридонова была одной из самых знаменитых террористок дореволюционного периода. За убийство советника тамбовского губернатора ей светила казнь, но в итоге виселицу заменили на каторгу. После революции Спиридонову освободили по настоянию Керенского — она немедленно отплатила своему благодетелю, переметнувшись к левым эсерам.
Марк Натансон был одним из старейших революционеров, совращавшим еще пламенных участниц народовольческого движения. На женских курсах когда-то училась девочка из хорошей семьи Ольга Шлейснер, которую модный революционный демократ соблазнил. А у Шлейснер была подруга-однокурсница Вера Корнилова. А у Корниловой была подруга Софья Перовская. Молоденьких институток быстро взяли в оборот — и вот они уже швырялись бомбами в царя и жили в коммунах. Натансон же уехал в Европу, где сблизился, уже много позднее, с большевиками и тоже принимал участие в Циммервальдской конференции «пораженцев». В Россию он вернулся в пломбированном вагоне.
Что касается Исаака Штейнберга, то непонятно, что он делал в этой тусовке революционеров и ниспровергателей старого быта. Это был хороший еврейский мальчик, выучившийся на адвоката и терпеливо исполнявший все предписания иудейской религии.
Левые эсеры обособились, но не стали сразу рвать с соратниками. Начались кулуарные переговоры с большевиками, которые рассчитывали переманить на свою сторону левых эсеров, расколов и ослабив своих главных конкурентов в борьбе за власть. В обмен на поддержку большевики обещали несколько мест в будущем правительстве. Лидеры левых эсеров, конечно, понимали, что они получат жалкие крохи (потому что не имели ничего — ни пехоты, ни сколько-нибудь заметного влияния), но от коалиции не отказались, рассчитывая переломить ситуацию в свою пользу и убедить Ленина, посулив ему поддержку революционного крестьянства, весьма прохладно относившегося тогда к большевикам. Фактически произошел размен: большевики взялись осуществлять в деревне левоэсеровскую аграрную программу, а эсеры, в свою очередь, отказались от лозунгов в пользу Учредительного собрания и одобрили его разгон. Впрочем, обещания ленинскую гвардию никогда не беспокоили — едва окрепнув, друзья рабочих сразу перешли обратно к своей собственной программе.
Левые же эсеры продолжали работу внутри партии, стараясь переманить к себе как можно больше актива. Из-за сложных внутрипартийных игр предводители раскольников то изгонялись из ЦК, то возвращались обратно, клятвенно обещая вести себя хорошо. По большому счету, весь успех левых заключался в том, что им удалось заручиться поддержкой большинства членов петроградской организации эсеров, целиком состоявшей из их сторонников.
Левые эсеры поддерживали революцию, и большевики даже включили некоторых в состав Петроградского военно-революционного комитета — этот орган, собственно, и занимался подготовкой вооруженного захвата власти в октябре 1917 года. Уже после переворота, будучи частью новой власти, хотя и на птичьих правах, левые эсеры стали проводить отдельные от эсеров съезды и выделились в отдельную партию. Правда, в Учредительное собрание они шли по одному списку с эсерами (времени изменить списки просто не хватило), однако в самом УС они были представлены отдельной группой, впрочем, немногочисленной.
Поскольку партия формировалась практически на ходу, в результате кулуарных договоренностей, толком не выработав даже внятную политическую программу (к левым эсерам уходили либо из-за недовольства правыми эсерами, либо из карьерных соображений), в ЦК левых эсеров не было единства взглядов даже по ключевым вопросам. Позиция партии постоянно менялась, иногда разворачиваясь на 180 градусов. Но не будем забегать вперед и вернемся к Учредительному собранию.
Во время голосовании на кандидатуру председателя Учредительного собрания большевики в порядке глума и троллинга выдвинули в противовес эсеру Чернову левую эсерку Спиридонову. Верные ленинцы изначально не поддерживали идею созыва собрания — и поняв, что проиграли, сразу настроились на его разгон. Большевики, таким образом, не могли выдвинуть никого из своих членов (тогда получилось бы, что они признают Собрание), а вот Спиридонова подходила идеально, как бывшая эсерка и перебежчица, к тому же член другой партии. Впрочем, победить на голосовании ей так и не удалось, и председателем стал Чернов.
Левые эсеры поддержали разгон Учредительного собрания, их даже не пришлось уговаривать. Натансон вообще сам предложил большевикам разогнать УС — к огромной их радости. Тем не менее, несмотря на подобное отношение к «учредилке», большая часть левых эсеров хотела создания однородного социалистического правительства, то есть представительства всех левых социалистических партий. Но в итоге переговоры по этой теме зашли в тупик. Большевики не желали делиться властью — не только потому, что были большевиками, но и потому, что делиться было попросту не с кем. Ни у одной партии (кроме эсеров, которых левые радикалы считали правыми) не было сколько-нибудь значимой силы за спиной. Ну не договариваться же большевикам с меньшевиками-интернационалистами, которых 15 человек на всю страну? Пока шли переговоры, большевики сформировали первый Совнарком, однако левые эсеры туда не вошли, требуя включения в него и других социалистов.
Когда идея однородного правительства была окончательно похоронена, левые эсеры все же решили остаться с синицей в руках и в декабре 1917 года вошли в состав нового СНК. Если бы решал один Ленин, никаких левых эсеров к Совнаркому и близко не подпустили бы, но в те благословенные времена он еще вынужден был оглядываться на мнение ЦК, а ЦК имел привычку время от времени откровенно хамить вождю пролетарской революции. Большевики принялись формировать коалицию.
Кроме того, левые эсеры вошли в состав ВЦИК (законодательного и контролирующего органа), и поначалу даже составляли там большинство. Однако в СНК левым эсерам досталось немного, все ключевые посты застолбили за собой большевики. По этому вопросу предельно доступно и ясно высказался Лев Давидович Троцкий:
«Незачем было устраивать восстания, если мы не получим большинства в правительстве: если они этого не захотят, ясно, что они не хотят нашей программы. Мы должны иметь 75%. Ясно, что мы не можем дать права отвода, точно также мы не можем уступить председательства Ленина; ибо отказ от этого совершенно недопустим».
ПЛСР пришлось довольствоваться второстепенными должностями наркомов: юстиции — Штейнберг, земледелия — Колегаев, почт и телеграфов — Прошьян, дворцов республики — Измайлович, городских и земских самоуправлений — Трутовский, имущества — Карелин (и без портфеля — Алгасов).
Хорошо заметно, что остальные наркоматы, за исключением двух-трех, в этом списке не только третьестепенные, но и откровенное фиктивные, созданные на коленке, для вида: наркоматы дворцов республики (зачем тут наркомат?), городских и земских самоуправлений (которые в любом случае заменялись советами и расформировывались). В общем, получилось по классической ленинской формуле: по форме верно, а по сути — издевательство. Несколько левых эсеров получили посты заместителей наркомов-большевиков.
Друзья рабочих делиться властью не планировали, но со своими врагами они предпочитали расправляться по частям и с привлечением союзников (на другой день эти союзники неизменно сами превращались во врагов). Жена Свердлова вспоминала:
«Как и Ильич, Яков Михайлович считал, что доверять левым эсерам полностью нельзя, хотя блок с ними в настоящее время и необходим. Он говорил, что сама по себе партия левых эсеров и особенно ее головка крайне ненадежны».
Кроме СНК левые эсеры были представлены и в ВЧК. Не на первых ролях, разумеется, но были. Видным левым эсером был чекист Яков Блюмкин, который возглавлял отдел по борьбе с международным шпионажем (и набирал туда одних только эсеров). Стоит отметить, что самому товарищу Блюмкину на тот момент было всего 18 лет, так что вряд ли он попал в ЧК за заслуги. Биография его очевидным образом сфальсифицирована, и даже возраст известен только с его собственных слов, веры которым немного.
Самым высокопоставленным чекистом из левых эсеров был Вячеслав Александрович (на самом деле его звали Петр Дмитриевский), имевший пикантную кличку «Пьер Оранж». Товарищ Оранж еще до войны стоял на позициях, близких к большевистским, но несмотря на свои ультралевые убеждения, партию эсеров почему-то так и не покинул. Он резко взлетел после революции и в начале 1918 года был назначен заместителем председателя ВЧК, то есть замом Дзержинского.
Достаточно скоро шаткая коалиция большевиков и левых эсеров начала трещать по швам. Первым поводом для конфликта стал Брестский мир. Это был один из тех случаев, когда левые эсеры буквально за месяц изменили свою позицию на прямо противоположную. В 1917 году они были убежденными сторонниками подписания мира и активно агитировали за него (одно из главных отличий от простых эсеров). Их представители были в составе советской делегации на Брест-Литовских переговорах. Но как только дело дошло до подписания договора на немецких условиях, эсеры возмутились и сделались приверженцами революционной войны.
Такой резкий финт они объясняли примерно так: мы-де выступали за демократический мир без аннексий и контрибуций, но такой мир, который предлагают немцы — невозможен и чудовищен, он уничтожит русскую революцию и погубит все дело. А потому нужно вовлекать массы трудящихся в революционную войну с Германией, иначе никакой мировой революции так и не произойдет.
Стоит отметить, что это была не такая уж и экзотическая позиция. Ее придерживались и многие большевики, поскольку Германия считалась передовой пролетарской страной, и мир фактически означал уничтожение революционных перспектив в центре Европы. Без немецких товарищей не случится революции в других странах, а значит и мирового пожара тоже не будет, и молодой советской республике придется жить в окружении врагов.
На историческом голосовании во ВЦИК большинство эсеров выступает против подписания Брестского мира или воздерживается. Но отдельные отщепенцы нарушают партийную дисциплину и поддерживают предложение Ленина (например, Спиридонова, которая всегда тяготела к большевикам).
Также читайте: Брестский мир. Подробный рассказ о самом позорном и немыслимом договоре в русской истории
На чрезвычайном Съезде Советов в марте 1918 года левые эсеры снова выступили против Брестского мира. Кац заявил:
«Все наши силы, которыми располагаем, все то влияние, которое мы имеем, … бросим на весы, чтобы оказать вооруженное сопротивление нажиму империализма… Как правительственная партия, мы не имели бы права предпринимать шагов к нарушению этих условий; как партия политическая, не ответственная за ратификацию, мы берем на себя смелость утверждать, что мы сделаем все от себя зависящее, чтобы оказать вооруженное партизанское сопротивление на всех фронтах».
Следом выступил эсеровский нарком юстиции Штейнберг, который огласил итоговую резолюцию партии:
«При создавшихся после ратификации договора условиях партия отзывает своих представителей из Совета народных комиссаров. Вместе с тем партия левых социалистов-революционеров считает своим долгом подчеркнуть, что, поскольку Совет народных комиссаров будет проводить в жизнь программу Октябрьской революции, партия обещает ему свое содействие и поддержку».
Левые эсеры в знак протеста против ратификации Брестского договора демонстративно вышли из состава СНК. Громкая декларация оказалась половинчатой: с одной стороны, эсеры ушли со своих постов в правительстве, с другой, обещали в дальнейшем поддерживать большевиков, если они не будут совершать контрреволюционных поступков. Очевидно, что эсеры просто решили вывести себя из-под мощного имиджевого удара, связанного с чудовищным Брестским миром и остаться как бы в стороне, а потом, в случае чего, вновь появиться на политической арене как партия с незапятнанной контрреволюционными делами репутацией. Они логично предполагали, что дела у большевиков плохи, и им будет очень стыдно за этот мир. К тому же партия оказалась на грани раскола, и Ленину с огромным трудом удалось продавить нужное ему голосование.
Вторым расхождением стал продовольственный вопрос. Левым эсерам после бесславного конца обычных эсеров достался в наследство контроль за частью региональных советов. Партия в первую очередь опиралась на крестьян и соответствующим образом вела работу в деревне. У большевиков на селе не было вообще ничего — крестьян они не считали за людей, а ячейки имели только в городах.
К весне 1918 года стало ясно, что большевики полностью провалили работу в деревне, где были сильны эсеровские настроения. В ответ друзья рабочих решили переломить ситуацию — чтобы у левых эсеров не было никакого шанса хоть как-то влиять на политику, выкручивая правительству руки через поставки хлеба. Птенцы Ильича решили создать комитеты бедноты, которые при помощи доброго пролетарского слова и винтовки заберут хлеб у тех, кому он не нужен. Поскольку нищих всегда больше, чем середняков и зажиточных (еще до революции в деревне было страшное аграрное перенаселение), большевики резонно рассчитывали, что создание комбедов убьет сразу трех зайцев: во-первых, удовлетворит низменные анархические инстинкты населения, во-вторых, даст бесплатный хлеб для распределения, в-третьих, станет поводом для разрыва с левыми эсерами и ослабит их позиции в деревне.
Эсеры действительно стали возмущаться введением комбедов, «карательных отрядов» и «комитетов деревенских лодырей», как они их называли. Апогеем мирного противостояния союзников стал 5-й Съезд Советов, на котором левые эсеры получили треть всех мест. Могли бы получить и больше, если бы не большевистские комбеды, отбившие у эсеров часть крестьянских мест.
На съезде эсеры снова осудили Брестский мир и обвинили большевиков в карательной политике в деревне, потребовав упразднить комбеды. Спиридонова обвинила ленинцев в том, что в условиях начинающегося голода они отправили в Германию 36 вагонов хлеба. И хотя Свердлов прямо на съезде подтвердил этот факт, выступивший чуть позже Ленин назвал этой гнусной клеветой и заявил, что левые эсеры «пали в ужасное болото обмана и лжи».
Следом выступил Троцкий, пообещав вычистить «провокаторов и наемников империализма» из всех органов, а также стереть с лица земли всех, кто противится решениям власти. Эту резолюцию он предложил поставить на голосование (с предсказуемым исходом, учитывая численный перевес большевиков). Эсеры же сочли эту попытку заставить их высечь самих себя оскорбительной и демонстративно покинули зал под свист и улюлюканье большевиков.
Большевики начинали видеть в левых эсерах если не угрозу, то по крайней мере помеху. В рамках политики военного коммунизма планировалось сломать деревню об колено и частично выморить. Единственной силой, способной организовать крестьян на сопротивление (не стихийное, а более-менее организованное), были как раз левые эсеры, еще сохранявшие влияние в региональных советах. Поэтому большевики сознательно принялись вытирать об эсеров ноги и провоцировать их на полный разрыв, помимо всего прочего исключив левых эсеров из ВЦИК.
На прошедшем практически одновременно со Съездом Советов съезде ПЛСР было принято решение препятствовать губительной для революции политике большевиков в деревне и способствовать разрыву Брестского мира.
6 июля эсеры сделали первый шаг, убив немецкого посланника Мирбаха. Предполагалось, что это возмутит немцев и заставит их разорвать мирный договор — никаких других вариантов, кроме войны, не останется и мировая революция будет спасена. Хотя Блюмкин числился кадровым сотрудником ЧК, ему требовалось разрешение на посещение немецкого посланника. Получить его можно было у Дзержинского, но это могло поставить под удар внезапность акции. Поэтому подписи Дзержинского и Ксенофонтова подделали. Блюмкину помогал левый эсер Николай Андреев, которого тот устроил в ЧК фотографом.
Дальше было одно из самых неумелых и непрофессиональных политических убийств в истории. Блюмкина потом стало модно изображать суперагентом, но никаких талантов в этом деле он не проявил. Во-первых, Мирбаха, к которому чекисты напросились по срочному делу, убили в присутствии нескольких свидетелей из немецкого посольства. Во-вторых, горе-штурмовики настолько спешили убежать, что забыли в посольстве свои мандаты, выписанные на их настоящие имена. В-третьих, они настолько неумело метнули бомбу, которая должна была посеять панику и суматоху и позволить им скрыться, что взрывом самому же Блюмкину едва не оторвало ногу — он вынужден был ковылять до лазарета и не смог принять дальнейшее участие в восстании (по другим данным, ногу он повредил, выпрыгнув из окна).
Любопытно, что несмотря на неразбериху первых минут, когда все метались в панике, Ленин уже сделал однозначный вывод: покушение на Мирбаха осуществили левые эсеры. Троцкому он сообщил об этом по телефону почти сразу же, хотя на тот момент еще никто не мог знать ничего определенного. Ильич сразу же приказывает подавить мятеж, хотя никакого мятежа ещё, собственно, нет.
Лацис получает указание сменить ненадежные караулы у театра, где идет съезд, а также взять в заложники всех левых эсеров, находящихся в здании. Отметим, что с момента убийства прошло несколько часов — ничего еще не известно, а левые эсеры пока не предпринимают никаких активных действий, инициатива с самого начала у большевиков.Дзержинский отправляется на Большой Трехсвятительский переулок, где находится штаб чекистского отряда левых эсеров и где предположительно скрывается Блюмкин. В это время туда же прибывают несколько членов ЦК ПЛСР, успевших покинуть здание Большого театра. Кроме того, в штабе расквартирован отряд Попова. Попов — классическое дитя революции, балтийский матрос, сколотивший банду «братишек», стихийных анархистов. По непонятной причине он примкнул к левым эсерам и привел с собой весь отряд.Что касается делегатов Съезда советов, то они пришли в Большой театр, ни о чем не подозревая — там их и арестовали. Большевики просто вышли из зала под предлогом обсуждения какого-то вопроса, а эсеров оставили внутри под охраной. Арестованные даже не подозревали ни о каком восстании.Тем временем Дзержинский приехал в штаб левых эсеров. Блюмкина он там не нашел, зато объявил находившимся там членам ЦК, что они арестованы. «У тебя пистолетик-то есть?», — поинтересовались у него эсеры. Было бы странно, если бы вооруженный отряд вот так запросто позволил прибывшему с малочисленным сопровождением Дзержинскому арестовать своих лидеров. В итоге под арестом оказался сам Железный Феликс, и на этом его участие в подавлении восстания завершилось.Тем временем прибыли другие члены ЦК — они сообщили штабу, что вся фракция в Съезде Советов арестована. Моряки Попова в качестве ответной любезности решили арестовать в дополнение к Дзержинскому еще несколько чекистов. В штаб-квартире ВЧК братишки нашли удачно подвернувшегося Лациса, которого и взяли под арест. Позднее арестовали и председателя Моссовета Смидовича.
Чтобы объяснить свои действия, левые эсеры отпечатали листовки, в которых говорилось:
«ЦК ПЛСР предупреждает население гор.Москвы, что всякие попытки темных и контрреволюционных сил, белогвардейцев, германских и союзных провокаторов и шпионов, правых эсеров и меньшевиков, направленные к низвержению советской власти, будут подавляться беспощадным образом… ЦК ПЛСР категорически заявляет, что ни к какому захвату власти он не стремится, а произвел убийство Мирбаха в целях прекратить в дальнейшем завоевание трудовой России германским капиталом».
По стечению обстоятельств, караул, в тот день дежуривший в ВЧК, состоял из левых эсеров, которых не успели убрать — некоторые большевики даже решили, что чекисты в полном составе переметнулись к врагу.
Еще одна проблема заключалась в том, что большевиков некому было защищать. Солдаты гарнизона не испытывали желания стрелять в «братьев-рабочих» и были ненадежны. Латыши годились, но они в это время пьянствовали на Ходынке, отмечая праздник Лиго. Ленин вызвал к себе их командира Вацетиса и разыграл перед ним драматичную сцену — мол, все пропало и вот-вот будет последний бой. Вацетис потом с недоумением вспоминал, что Ильич явно сгущал краски. Изрядно запугав брата-интернационалиста и отпустив его, Ленин тут же пришел к наркомам и с хохотом и прибаутками заявил им, что опасаться, в сущности, нечего и вся ситуация под контролем.
За ночь большевики собрали латышей и подтянули к штабу артиллерию, причем Ленин с удовольствием посоветовал бить прямо в окна, невзирая на то, что в штабе находился арестованный Дзержинский и другие большевики. Ни о каких переговорах и речи не шло.
Весьма характерно, что когда большевики стянули к штабу войска, эсеры попытались уладить конфликт мирным путем, послав парламентеров. Они заявили, что тоже выступают за советскую власть, никакого мятежа нет, а есть только незначительные расхождения по отдельным вопросам. Посланцы просили по крайней мере объяснить, в чём их обвиняют, но Вацетис их прогнал.
После этого большевики предложили эсерам унизительный ультиматум: безоговорочная капитуляция, разоружение и сдача. Эсеры не согласились. Тогда латыши начали бить по штабу из артиллерии. Обороняющиеся пытались отстреливаться, но по большому счету серьезной перестрелки не получилось. Потеряв 14 человек убитыми, несостоявшиеся мятежники сдались. Латыши потеряли одного человека.
По всему городу началась облава на левых эсеров. К 8 июля, когда все было кончено, большая часть актива партии уже сидела за решеткой. Латышей за верность вознаградили «пакетом денег». Всех эсеров, сохранивших какие-либо посты членов ПЛСР, убрали.
Что касается чекистов, то их поначалу вообще хотели временно распустить. Дзержинского отстранили на два месяца по собственному желанию, заменив его Петерсом, который был профессионалом (как-никак приехал из Англии, а не по тюрячкам сидел). Не то чтобы Железный хотел покинуть пост, просто выглядел по итогам этой истории очень бледно: пригрел в ЧК змей, попал впросак с арестом. Тех эсеров из ЧК, которые хоть как-то засветились в восстании, по горячим следам расстреляли 8 июля. Через несколько дней партия левых эсеров была окончательно запрещена. 11 июля восстание поднял левый эсер (впрочем, в партии он не состоял) Муравьев, командующий Восточным фронтом РККА, но это уже в чистом виде самодеятельность — тем более что сам Муравьев был исключительным авантюристом и пройдохой. Большевики поступили просто: пришли на заседание губернского Совета и без разговоров застрелили мятежника. На этом восстание и закончилось.
Любопытно, что все остальные лидеры эсеров отделались либо символическим, либо очень мягким наказанием — для большевиков это было нетипично. Камков получил три года, но почти сразу освободился. Спиридонова получила год и немедленную амнистию за заслуги перед революцией. Прошьян заочно приговорен к 3 годам. Саблину дали год и тоже амнистировали. Главного виновника всей этой каши, Якова Блюмкина, приговорили за убийство Мирбаха к 3 годам и тут же амнистировали — приняв обратно в ЧК (!). Его соратник Андреев, сбежавший на Украину, получил такой же срок. Попов присоединился к Махно.
Впрочем, судьбы участников восстания сложились предсказуемо. Саблин примкнул к большевикам, командовал бригадой в годы Гражданской войны, в 1937 был расстрелян (в звании комдива). Блюмкина расстреляли в 1929-м за участие в троцкистском заговоре. Прошьян умер от тифа в конце 1918 года, Андреев — в 1919 году. Камков несколько раз попадал в тюрьму и был в ссылке, расстрелян в 1938 году. Попов попал в плен и был расстрелян в 1921 году. Спиридонова несколько раз была в ссылке. В 1937 году приговорена к 25 годам заключения. В 1941 году, во время немецкого наступления, вместе с другими политическими заключенными Орловского централа была расстреляна в ближайшем лесу. Выжил только хитроумный Штейнберг — отошел от политики, жил то в Германии, то в Британии, то в Австралии и в конце концов благополучно умер в США в 1957 году, пережив и соратников, и противников.
Как объяснить это странное восстание эсеров, так похожее на августовский путч 1991 года? Есть как минимум три версии.
1) Официальная советская: восстание левых эсеров — гнусный контрреволюционный мятеж, беспримерная и наглая авантюра с целью свержения народовластия. Версия откровенно сомнительная, поскольку восставшие не предпринимали никаких действий по захвату власти, не арестовали СНК, не захватывали почты и телеграфы, не перерубали связь — словом, вместо революции заперлись в своем штабе и сидели там.
2) Попытка восстания действительно была, но активными ее исполнителями и вдохновителями были несколько человек, а большая часть эсеров вообще ничего не знала. Не совсем понятно, кто именно принял решение об убийстве посла. Никаких документов и постановлений ПЛСР на этот счет нет, а Блюмкин в своих показаниях сообщал, что получил указание действовать от одного из членов ЦК, не называя его по имени. Вполне возможно, что это была самодеятельность одного или двух человек (наиболее вероятные кандидаты — Прошьян и Спиридонова).
3) Попытка кого-то из большевиков сместить Ленина. Самая сомнительная версия, всплывшая уже в период Большого террора. Якобы это был коварный замысел Троцкого. Впрочем, версия появилась в те времена, когда в СССР на Льва Давидовича вешали все: от черносотенных погромов до фашизма.
4) Наиболее реальная версия — попытки восстания не было, а убийство Мирбаха было организовано с целью разрыва отношений с немцами и провокации революционной войны. Никаких других целей никто не ставил, ни о каком восстании не было и речи, оно даже не планировалось. Эсеры не понимали, что происходит и почему их арестовывают, а действия отряда Попова больше всего похожи на самооборону. Сами эсеры воспринимали происходящее как недоразумение и верили, что скоро все наладится. Большевики же просто обернули ситуацию в свою пользу.
5) Версия не основная, но имеющая право на существование — большевики устроили глобальную провокацию, использовав революционный задор эсеров, чтобы иметь предлог для расправы с ними и сосредоточить в своих руках единоличную власть. В пользу этой версии может свидетельствовать необычайная мягкость, с которой они обошлись с руководителями восстания, фактически не наказав их. Кроме того, большевики еще накануне 5-го Съезда Советов начали готовиться к аресту делегации левых эсеров. Об этом вспоминал комендант кремля Мальков, писавший, что за день до открытия съезда внутри Большого театра, где проходил съезд, были расставлены усиленные посты латышских стрелков — самой лояльной большевикам военной силы. Кроме того, стрелки оцепили и прилегавшие к театру улицы. Весьма осведомленная жена товарища Куусинена приводила в своих воспоминаниях любопытный эпизод:
«Многие эсеры были расстреляны после того, как Ленин заявил, что убийство посла явилось прелюдией к восстанию против большевистского режима. Однако вскоре я узнала, что на самом деле эсеры не были виновны. Когда я однажды вернулась домой, Отто был в своем кабинете с высоким бородатым молодым человеком, который был представлен мне как товарищ Сафир. После того, как он ушел, Отто сообщил мне, что я только что видела убийцу графа Мирбаха, чье настоящее имя было Блюмкин. Он был сотрудником ЧК и вот-вот собирался уехать за границу с важным поручением от Коминтерна. Когда я заметила, что Мирбах был убит социалистами-революционерами, Отто разразился громким смехом. Несомненно, убийство было только лишь поводом, чтобы убрать эсеров с пути, поскольку они были самыми серьезными оппонентами Ленина».
Так или иначе, большевики умело воспользовались ситуацией, чтобы расправиться со своими союзниками и главными конкурентами слева. Партии левых эсеров не хватило элементарного политического опыта (она просуществовала меньше года) для борьбы против большевиков, матерых игроков, привыкших к циничным закулисным комбинациям. Разгром левых эсеров позволил большевикам сосредоточить в своих руках абсолютную власть и удерживать ее на протяжении последующих 70 лет. Теперь им не приходилось ни к кому прислушиваться и идти на компромиссы. Период с 6 по 8 июля стал одной из развилок, определивших путь страны на многие десятилетия вперед.
