Сегодня исполняется 100 лет со дня Октябрьской революции — главного события ХХ века, резко изменившего не только судьбу России, но и многих других стран. Захват власти произошел буднично, без спецэффектов и фейерверков. Переворот не заметили — и никто в здравом уме не стал бы утверждать, что большевики утвердятся у власти на 70 с лишним лет.
О технике переворота, о том, как именно он происходил, известно мало. В советское время большевики не горели желанием писать учебник по свержению действующей власти. Но и совсем молчать об этом было нельзя — всё-таки главное событие в советской истории и главный государственный праздник. Поэтому информацию давали дозировано, с упором на эффектные символы типа взятия Зимнего дворца. А вот о том, что предшествовало этим событиям, госпропаганда предпочитала не говорить, ограничиваясь сказочными историями про речи с броневиков и шалаш в Разливе.
Революция превратилась в миф, и в коллективном сознании утвердилась причудливая картина, имеющая с реальностью мало общего — голодные «трудящиеся», по официальной версии, выслушали проникновенную речь Ильича о свободе, вдохновились, взяли вилы и прогнали эксплуататоров — толстого царя в короне и помещиков в цилиндрах.
Разумеется, со стопроцентной точностью восстановить ход революции просто невозможно. Для этого недостаточно источников — даже у большевиков существовал секретный архив, хранившийся отдельно от архива ЦК, о котором знали только несколько наиболее посвященных членов партии. И этот архив, по официальной версии, «потеряли» сразу после революции. Передали на хранение ответственному человеку, тот уехал в Екатеринбург, а там Колчак. Ну, зарыл товарищ чемодан в землю, а потом забыл, где. Что хранилось в этом секретном архиве, можно только догадываться.
Тем не менее ход событий можно восстановить более-менее достоверно. Например, можно смело утверждать, что приход большевиков к власти совершенно точно не был предрешен, дело могло сорваться в любой момент, и мало кто верил, что удастся взять власть, и еще меньше верили, что ее удастся удержать. И только готовность не останавливаться ни перед какими преступлениями ради удержания власти и позволила им сохранить ее.
Мы разберем все важнейшие моменты революции: ее подготовку начиная с весны 1917 года, непосредственную операцию по захвату власти, колебания внутри партии по поводу взятого курса и тому подобные вопросы, выходящие за рамки легенд про землепашцев с вилами.
Начало 1917 года. Ленин живет в Швейцарии и тоскует о том, что его поколение уже никогда не увидит революции. А ведь каких-то 10 лет назад она была так близка. Но начавшаяся Первая мировая война окончательно похоронила социалистическое движение, расколов его на непримиримых сторонников войны, которых во всех странах оказалось большинство (их называли либо социал-патриотами, либо оборонцами), и сторонников превращения империалистической войны в гражданскую. Эти люди, прозванные циммервальдистами (по названию Циммервальдской конференции, на которой они озвучили свою программу), мгновенно стали в социалистической среде меньшинством и изгоями. Их главной силой была маргинальная партия российских аутсайдеров — РСДРПб, которая даже в Российской Империи имела лишь несколько тысяч активных сторонников. Окончательно авторитет Циммервальдской конференции был подорван в 1917 году, когда случайно выяснилось, что один из ключевых деятелей конференции, швейцарский социал-демократ Роберт Гримм, от имени русских революционеров тайно сносился с немецким правительством на предмет сепаратных переговоров. Самое смешное, что сам Гримм при этом никогда не придерживался взглядов циммервальдской левой группы. Чтобы не выставлять ленинскую гвардию совсем уж негодяями или идиотами, советская пропаганда позднее объясняла поступок Гримма тем, что он просто слегка запутался из-за своих искренних и безграничных пацифистских убеждений.
Итак, социалистическое движение было безнадежно расколото, прежние соратники насмерть возненавидели друг друга, многолетние труды пошли прахом, надежды на революцию не было. Внезапно в феврале 1917 года в Петрограде начинаются уличные беспорядки, которым поначалу никто не придает значения. Затем, воспользовавшись отсутствием императора в столице, Государственная дума возглавляет эти беспорядки, а группа высокопоставленных военных вынуждает царя отречься от престола.
Эмигрантская диаспора в Швейцарии, довольно крупная, встречает эти новости с восторгом. Ленин и группа его ближайших сторонников сразу же решают ехать в Россию. Однако единственный возможный для них путь — через Германию: союзники вряд ли официально пропустят циммервальдистов через свою территорию. Впрочем, можно было попытать счастья на тропах контрабандистов, но это идея еще более фантастичная, чем поездка через враждебную Германию.
И тут из небытия очень вовремя всплывает старый друг Парвус-Гельфанд, один из главных участников революции 1905 года, позднее скомпрометированный работой на германские спецслужбы. Парвус знал, что Ленин будет рваться в Россию, и по своим каналам предложил немецким чиновникам организовать эту поездку. Немцы дали добро, Парвус вышел на Ганецкого-Фюрстенберга — человека большевиков в Стокгольме. Ганецкий занимался решением вопросов с вип-персонами, которые не желали быть замеченными, а также всевозможными финансовыми вопросами. Парвус предложил ему связаться с Лениным на предмет поездки в Россию.
Ленин перспективе обрадовался, но велел выяснить, откуда деньги и с чего вдруг такая любезность. Когда выяснилось, что за делом маячит тень Парвуса, Ильич поспешил отказаться как можно громче: он прекрасно понимал, что пользоваться услугами открытого немецкого агента — не самое лучшее начало политической карьеры в «свободной России». Уже сам по себе факт поездки через территорию вражеского государства в условиях войны был очень сомнительным шагом, а делать это на средства открытых немецких агентов — и вовсе крах.
Ленин обратился к Гримму с просьбой посодействовать в организации поездки на других условиях — немцы пропускают революционеров, а те в обмен обязуются добиваться передачи Германии такого же количества военнопленных. Вместе с Гриммом переговоры вел другой швейцарский социал-демократ Фриц Платтен. Судя по всему, Гримм вёл себя столь неосмотрительно, что от греха подальше его убрали от переговоров и не дали сопровождать революционеров — Швейцария была нейтральной страной и участие связанного с немцами швейцарского социал-демократа в столь щекотливом деле могло ей навредить.
Судя по всему, вопрос о перевозке русских революционеров был согласован заранее еще усилиями Парвуса, поскольку беспрецедентные переговоры завершились быстро, менее чем за неделю, несмотря на войну, неповоротливость бюрократической машины и сложность темы.
Все желающие могли проехать через территорию Германии в специально выделенном поезде. Часть вагонов поезда, а также багажное отделение, опечатали. При этом условия проезда были такими, что неясно, кто кому на самом деле делал одолжение: немцы революционерам, или революционеры немцам. Например, немцы не имели права проверять у пассажиров поезда паспорта и выяснять их личность, а также досматривать багаж. Все вагоны получали экстерриториальность — немцам не позволялось не то что досмотреть их, нельзя было даже зайти внутрь. Поезд сопровождали несколько немецких офицеров, не вступавших в контакт с пассажирами, а ответственным за всю схему назначался Платтен.
То, что немцы возлагали на пассажиров поезда определенные надежды, было ясно с самого начала. Платтен позднее вспоминал:
«К концу аудиенции господин Ромберг (посол) спросил меня, как я представляю себе начало мирных переговоров. На меня этот вопрос произвел тягостное впечатление, и я ответил, что мой мандат уполномочивает меня исключительно на регулирование чисто технических вопросов».
Ленин же в ответ на все вопросы делал каменное лицо и чеканно отвечал: нам совершенно не интересно, какими соображениями руководствуются немцы, пропуская нас, потому что мы руководствуемся интернационалистскими принципами прекращения войны.
Большая часть швейцарской диаспоры эмигрантов отказалась ехать через Германию, сочтя это неприемлемым, а к Ленину и его спутникам отнеслась враждебно. Как вспоминал Сулиашвили:
«В Цюрихе остановились на несколько часов. Цюрихская эмигрантская публика встретила враждебно. Нам кричали с перрона:
— Изменники! Предатели!
Мы не подходили к окнам и не отвечали. Так советовал Ленин».
В знаменитом пломбированном вагоне (на самом деле таких поездов было несколько, самым известным стал первый) приехали 32 человека: Ленин, Крупская, Сокольников, Цхакая, Сулиашвили, супруги Усиевичи, Зиновьев с женой и сыном, бывшая жена Зиновьева Раввич, Абрамович, супруги Мирингофы, Инесса Арманд, Константинович, «Харитонов» (судя по всему, псевдоним), Сафаров, Мартошкина (или Морточкина), Бойцов, Линде, Гребельская, Сковно, Слюсарева, Розенблюм, Ельчанинов, Шейнесон, Гоберман, Айзенхуд, Поговская и ее маленький сын Роберт. Всего 31 человек. 32-м ехал нелегал Радек, австро-венгерский подданный, который на русского революционера не тянул ну совсем никак, даже учитывая пёстрый этнический состав этих друзей свободы. Список пассажиров, кстати, взят не из сумрачных конспирологических источников, а из книги «Неизвестный Ленин», автор которой очень симпатизирует Ильичу. Известный еще с 1917 года список пассажиров «пломбированного вагона», представленный Бурцевым, практически не отличается, но называет лишь 29 фамилий.
Впрочем, это не так уж важно — в конце концов, далеко не все пассажиры внесли сколько-нибудь значительный вклад в революцию. Любопытно, что именно в этом поезде зародились первые смутные очертания будущей советской системы. Ленин не переносил табачный дым, его спутникам приходилось курить в единственном туалете. Тогда Ильич нарезал всем пропусков, разделив их по категориям. Те, кому попасть в уборную требовалось по физической нужде, получали пропуска первой категории, те, кто хотел покурить — второй, и при этом последние не должны были слишком засиживаться.
На каждой станции собирались толпы немцев — поглазеть на революционеров, которые привезут им мир на востоке и победу Германии. Усиевич вспоминала:
«Днем полиция отгоняла публику подальше, не давая ей подходить к вагону. Но поодаль народ все же собирался группами и днем, и даже по ночам и жадно смотрел на наш вагон. Нам махали издали руками, показывая обложки юмористических журналов с изображением свергнутого царя».
Радек описывает похожие случаи:
«Во Франкфурте поезд стоял дольше, и платформа, на которой он задержался, была оцеплена военной стражей. Вдруг цепь была прорвана, и к нам ворвались германские солдаты, услыхавшие о том, что проезжают русские революционеры, стоящие за мир. Всякий из них держал в обеих руках по кувшину пива».
Немцы, желая произвести впечатление и заранее задобрить революционеров, которые могут кардинально изменить расклад сил на фронтах, кормили социалистов по-королевски, учитывая чрезвычайно скверную продовольственную ситуацию в стране после трех лет войны:
«Худенькие, изжелта-бледные, прямо-таки прозрачные девушки в кружевных наколках и передничках разносили на тарелках огромные свиные отбивные с картофельным салатом. Но ведь мы знали из газет и из сообщений изредка приезжавших в Швейцарию из Германии людей, как голодает немецкий народ, до какой степени физического истощения он доведен. Да и достаточно было взглянуть на дрожащие от голода руки девушек, протягивающих нам тарелки, на то, как они старательно отводили глаза от еды, на их страдальческие лица, чтобы убедиться, что давно уж в Германии не видят ничего подобного».
Доехав до порта, пассажиры погрузились на корабль, где всех, за исключением пяти человек, накрыла морская болезнь. В Швеции революционеров встречали как мировых знаменитостей — едва они сошли на берег, к ним ринулись журналисты из десятков местных и международных изданий. Делегацию русских революционеров встречал лично мэр Стокгольма, после чего в их честь был дан банкет, о котором Радек со смехом вспоминал:
«Ганецкий заказал для всех нас ужин, которому предшествовали, по шведскому обычаю, закуски. Наша голытьба, которая в Швейцарии привыкла считать селедку обедом, увидев громадный стол, заставленный бесконечным количеством закусок, набросилась как саранча и вычистила все до конца, к неслыханному удивлению кельнеров, которые до этого времени привыкли видеть за закусочным столом только цивилизованных людей».
В Швеции друзья рабочих снова погрузились в поезд и через Финляндию прибыли в Петроград, где Ильич сходу устроил митинг, поразив своим радикализмом не только социалистов, но и многих своих соратников. С этого момента начинается мистическое преображение большевиков. В Россию Ленин сотоварищи ехали практически без копейки денег, расходы по большей части оплачивал либо Платтен, либо немцы. В Стокгольме Ленину пришлось клянчить у Ганецкого три тысячи, с которыми вождь мирового пролетариата и приехал в Россию. Еще несколько тысяч нашлось в петроградской кассе.
На эти деньги, особенно в условиях уже начавшейся бешеной инфляции, было трудно разгуляться. Однако большевики, как сказочный герой, начали расти не по дням, а по часам. Буквально с нуля они создали мощнейший пропагандистский аппарат и затопили все вокруг своей пропагандой. За каких-то 2–3 месяца им удалось наладить бесперебойный выпуск нескольких десятков ежедневных (!) изданий различной направленности (для солдат, для крестьян, для рабочих) общим тиражом в сотни тысяч экземпляров.
Маргинальная партия, страдающая от безденежья, в кратчайшие сроки наладила такое исполинское производство. Ведь надо было найти массу авторов, найти типографии, оплатить печать, найти разносчиков и доставщиков газет (которые чаще всего приходилось раздавать вообще бесплатно, в пропагандистских целях). Откуда деньги на все это великолепие?
Противники большевиков убеждены, что не обошлось без финансовых вливаний со стороны Германии. Сторонники большевиков искренне верят, что это все помощь трудящихся, которые несли каждую копеечку в партию. Очевидно, что второй вариант выглядит куда безумнее первого, однако гарантированных подтверждений сотрудничества с немцами тоже нет, поскольку германская революция своих «царских архивов» не раскрывала, а секретный архив большевиков удачно потеряли сразу после революции.
Параллельно с ЦК большевики разворачивают еще один руководящий орган — появляется Военная организация при ЦК, также известная как «военка». Этот орган курировал пропаганду в армии и отвечал за издание главного на тот момент большевистского издания — «Солдатской правды», которая распространялась в армии. Ленин хорошо понимал, что власть будет у того, кто контролирует огромный 60-тысячный петроградский гарнизон, а распропагандировать солдата — вчерашнего крестьянина — раз плюнуть, особенно в новых условиях, когда царя нет, в армии «демократия», и на фронт солдат не хочет. Большая часть тиража «Солдатской правды» распространялась в столице, на фронт уходило немного. Руководили военкой Невский-Кривобок и Подвойский.
Первая проба сил состоялась уже в мае. Группа распропагандированных военкой солдат напала на сторонников Временного правительства на их собственной демонстрации, были жертвы. Петросовет осудил «предательские действия большевиков», но Ленин поспешил откреститься от несвоевременного выступления.
Большевики провалили выборы в первый Всероссийский съезд советов, проиграв и эсерам, и даже меньшевикам, и получив всего 10% мест. Однако пропаганда партии вовсе не была направлена на победу на выборах. Есть популярное заблуждение — якобы Ленин стремился увести за собой народ, переманить его на свою сторону. На практике такой цели никто не ставил. Большевики прагматично работали только с теми, кто мог принести им осязаемую пользу — солдатами и матросами. Хотя партия всегда позиционировала себя защитницей интересов пролетариата, с февраля по октябрь 1917 года пролетариат был второстепенной целью. Трудящиеся требовались скорее «для картинки» и для изображения народной поддержки на митингах.
Нет, сам Ленин часто и с удовольствием выступал на митингах перед трудящимися, но главную и незримую работу тайно делали люди, чьих имен история не сохранила. В Петроградском гарнизоне во всех соединениях начиная от роты и выше формировались ячейки, которые занимались пропагандой на самом низовом уровне и через личный контакт вовлекали солдат в революцию. Похожим образом большевики пытались действовать и среди рабочих на заводах, но там у них была сильная конкуренция с эсерами и меньшевиками. А вот армия фактически осталась без опеки — вся государственная пропаганда там сводилась к призывам воевать до конца во имя союзнического долга. Многомиллионная солдатская масса никому не принадлежала, кроме большевиков с солдатами никто активно не работал — разве что только на фронте.
Главной целью большевиков, несомненно, был Петроград. Но военки создавались всюду, где для этого имелись возможности: в городах с крупными гарнизонами, на фронтах. Каждая военка издавала свою отдельную газету для солдат, а подчас и несколько. Как можно было выстроить циклопическую пропагандистскую структуру на несколько тысяч рублей из партийной кассы?
В мае 1917 года в Россию прибывает Троцкий — ключевая фигура будущей революции. Прямо с вокзала Троцкий приезжает в Петросовет (параллельный Временному правительству орган власти с социалистическим уклоном) где ему сразу же предоставляется место с совещательным голосом. В память о былых заслугах — Лев Давидович уже был председателем аналогичной организации в 1905 году.
До революции Троцкий не примыкал ни к кому, лавируя между большевиками и меньшевиками и регулярно получая упреки и от тех, и от других. К 1917 году он возглавлял «межрайонцев» — фракцию, занимавшую промежуточное положение между большевиками и меньшевиками и объединявшую часть последних и некоторых большевиков с нестандартными для партии взглядами. Ленин и Троцкий были знакомы почти 20 лет, однако их отношения были далеки от идеальных, а временами скатывались к откровенной вражде. Троцкий в публицистике именовал Ленина «неряшливым адвокатом», «паразитом», «Максимилианом Лениным» (по аналогии с Робеспьером), и обвинял в рейдерском захвате «Правды». В ответ Ленин ругал его «Балалайкиным», «мерзавцем» и «иудушкой».
Однако в 1917 году Ленину настолько не хватало людей, что ему приходилось звать в команду даже тех, кого он сам ненавидел и кто лично презирал его самого. Например, будущий глава ОГПУ и революционный нарком финансов Менжинский в 1916 году писал:
«Если Ленин бы на деле, а не в одном воображении своем получил власть, он накуралесил бы не хуже Павла I-го на престоле. Начудить сможет это нелегальное дитя русского самодержавия. Ленин считает себя не только естественным приемником русского престола, когда он очистится, но и единственным наследником Интернационала. Чего стоит его план восстановить свой интернационал, свой международный орден и стать его гроссмейстером!
Запахло революцией, и Ленин торопится обскакать всех конкурентов на руководство пролетариатом, надеть самый яркий маскарадный костюм. Ленин призывает к гражданской войне, а сам уже сейчас готовит себе лазейку для отступления и заранее говорит: не выйдет — опять займемся нелегальной работой по маленькой… Его лозунг „гражданская война“ — самореклама революционной вертихвостки и больше ничего. Конечно, чем дальше пойдет революция, тем больше ленинцы будут выдвигаться на первый план и покрывать своими завываниями голос пролетариата. Ведь ленинцы даже не фракция, а клан партийных цыган, с зычным голосом и любовью махать кнутом, которые вообразили, что их неотъемлемое право состоять в кучерах у рабочего класса».
А уже через несколько месяцев стал наркомом финансов. Похожая история была и с Красиным, который прямо в дни революции писал:
«Все видные большевики уже откололись от Ленина и Троцкого, но эти двое продолжают куролесить, и я очень боюсь, не избежать нам полосы всеобщего и полного паралича всей жизни Питера, анархии и погромов. Вся эта революционная интеллигенция, кажется, безнадежно сгнила в своих эмигрантских спорах и безнадежна в своем сектантстве».
Уже через несколько месяцев Красин стал наркомом промышленности и торговли. Революция так манила Ленина, что он был готов терпеть рядом с собой даже тех, кого раньше на дух не переносил.
Троцкий был ценен не только сам по себе. Заключив сделку с большевиками об объединении, он привел за собой Володарского, Карахана, Чудновского, Луначарского, Иоффе, Урицкого, Мануильского, и самое главное — Антонова-Овсеенко, который также сыграет большую роль в подготовке революции. Непосредственной подготовкой революции в большей степени занимались бывшие межрайонцы Троцкого, а не старые большевики.
К тому моменту уже появилась одна из самых загадочных и одновременно ключевых революционных организаций — Центробалт, Центральный комитет Балтийского флота. Именно эта коллегиальная организация из матросов («матросов») заправляла всем Балтийским флотом после убийства офицеров. Роль морячков принято недооценивать, а между тем Балтфлот был важнейшей силой. Одни только экипажи кораблей это 60–80 тысяч человек личного состава, а ведь есть ещё тяжелая артиллерия — это разве шутка? Да такая масса одной левой могла бы разметать Петроград. Морячки — публика очень специфическая.
Центробалт был коллегиальным органом, состоявшим из 33 человек, точный состав коллегии неизвестен, один состав постоянно сменял другой, и теоретически Центробалтом мог таким образом управлять кто угодно: от инопланетян до германских или британских адмиралов. Это, конечно, шутка, но исследований о Центробалте до обидного мало. А роль он играл очень большую. Сохранились воспоминания Гаральда Графа, которому довелось воочию наблюдать один из составов Центробалта:
«В столовой яхты, еще недавно роскошной, а теперь порядком загрязненной, сидело около 30 человек, весьма мало похожих на матросов. Это были какие-то дегенераты, с невероятными прическами, одетые, как придется. Часть из них сидела, развалясь, вокруг стола и нещадно дымила, другие полулежали на диванах возле стен. Председатель, читая рассматриваемые вопросы, часто путал содержание и немилосердно коверкал сложные слова. Когда дело шло о каком-то сложном техническом вопросе, члены „собрания“ слушали его рассеяно и такой вопрос проходил быстро, без прений и споров. Но стоило только зайти речи о понятной сфере, как о жалованьи, обмундировании, отпусках, кормлении, моментально из-за каждого пустяка поднимался сыр-бор: прения, споры и в конце концов — личная перебранка отдельных членов комитета».
В каноничной советской историографии Центробалт традиционно считается большевистской организацией, однако в первом его составе большевиками были лишь 6 человек из 33. Сами матросы были скорее стихийными анархистами, готовыми вписаться в любую движуху. Большевизм морячков сильно легендирован, на деле свой «большевизм» они наглядно продемонстрировали во время Кронштадтского восстания.
Председателем Центробалта официально считается Павел Дыбенко. Морячок он был так себе — пару лет служил электриком на одном судне, а накануне революции стал баталером на транспортнике под названием «Ща». Хорошее название и должность хорошая. Баталер — это кладовщик, то есть человек, ведавший запасами вкусняшек и водочки, предназначенными для матросов. Понятно, что для такой работы надо обладать весьма специфическими навыками.
Центробалт с момента своего появления всячески саботировал все распоряжения Временного правительства и с ним невозможно было ничего сделать. Большевики сразу же стали налаживать контакты с морячками. Матросы оказались идеальным объектом для агитации: замкнутое пространство с большими экипажами, надолго не отлучающимися с корабля, помноженное на изначальный стихийный анархизм. Большую роль в контактах с братишками играл Антонов-Овсеенко.
Моряки Центробалта должны были играть важную роль в неудавшемся июльском восстании. Они прибыли в Петроград, где собирались присоединиться к нескольким полкам из местного гарнизона, распропагандированного большевиками. Дыбенко готовился прибыть на заседание ВЦИК и объявить от имени морячков о переходе власти в руки Советов. Однако большая часть гарнизона не присоединилась к восстанию, мятежники после лихорадочной стрельбы разбежались, Дыбенко арестовали, а на следующий день Временное правительство нанесло ответный удар: штаб большевиков и всех их типографии разгромили, отряды Красной гвардии были разоружены. Большую часть лидеров арестовали, Ленину и Зиновьеву удалось скрыться, позднее Ленин перебрался в дружественную Финляндию. Из всех видных большевиков на свободе остались только Свердлов и Сталин. Партия была разгромлена и, казалось, уже не сможет восстановиться. Большевики настолько пали духом, что готовы были сдать неудачливого лидера властям. Большая часть вождей, включая Троцкого и Сталина, открыто выступила за то, чтобы Ильич сдался, и потом на суде доказывал, что он не германский шпион — дескать, обвинения вредят имиджу партии.
Пользуясь случаем, Керенский совершил маленький переворот, и последние министры-капиталисты покинули Временное правительство, которое стало полностью социалистическим по своему составу. Казалось, что Керенский всех победил и стал триумфатором. Однако это было начало конца. Он собственными руками вырыл себе яму, превентивно испугавшись угрозы справа.
К августу новый главнокомандующий армией Лавр Корнилов, имевший кое-какую популярность, рассматривался умеренными кругами в качестве главного спасителя России. В Керенского они не верили, видели всеобщий развал и считали, что страну спасет только военная диктатура. До сих пор неизвестно, действительно ли Корнилов намеревался выступить и захватить власть, или это была искусная провокация. Так или иначе, для борьбы с корниловской контрреволюцией Керенскому пришлось идти за поддержкой к недавно разгромленным большевикам — он не верил в лояльность петроградского гарнизона.
Керенский раздал оружие ранее распущенным отрядам Красной гвардии (в руки большевиков попало около 40 тысяч винтовок, которые очень пригодились им через несколько месяцев) и выпустил из тюрем всех арестованных лидеров большевиков. Навстречу войскам Корнилова были отправлены большевистские агитаторы. Но Корнилов так и не вступил в Петроград и даже добровольно сдался без всякой борьбы, а вот большевики не только вернулись к жизни, но и стали еще сильнее, поскольку борясь с Корниловым Керенский боролся с самим собой. Ликвидировав призрачную угрозу справа, Керенский оказался марионеткой в руках Советов, которые в соответствии с планом Троцкого все более большевизировались.
Платформа большевиков из ультрарадикальной превратилась в мейнстримную. Большевики, неделю назад считавшиеся маньяками, теперь выглядели спасителями революции, а Керенский — беспомощным ничтожеством и реакционером. Более того, в своей пропаганде большевики прямо обвиняли Керенского в том, что это он вдохновил выступление Корнилова против социалистов, надеясь расправиться с конкурентами, но в последний момент испугался, что сам Корнилов сместит его.
Тактика большевиков теперь заключалось в повсеместной и максимальной большевизации Советов, возникших после революции по всей стране. Система Советов была противоречивой и запутанной, фактически это были стихийные органы полувласти.
На заводах вместо Советов создавались фабрично-заводские комитеты, требовавшие внедрения рабочего контроля за производством. Поскольку большевики имели кое-какое влияние на пролетариев крупных городов, фабзавкомы по своему составу были преимущественно большевистскими.
Сразу после февраля Советы были преимущественно эсерскими и меньшевистскими, причем настолько, что в один момент большевики даже плюнули на них, отменив лозунг «Вся власть Советам» и переключившись на подготовку вооруженного захвата власти. Однако открывшееся после корниловского выступления окно возможностей позволило большевикам воспользоваться внезапно нахлынувшей популярностью и серьезно потеснить в Советах как эсеров, так и меньшевиков.
Всего два месяца назад большевики были агентами немецкого империализма и подлыми предателями революции, а теперь они становились главными спасителями молодой республики от «реакционного черносотенства», получили на руки оружие — все это благодаря Керенскому, успешно перехитрившему самого себя.
С укреплением большевистских сил в Советах Ленин (находившийся на нелегальном положении) в начале сентября предпринимает последнюю попытку договориться с социалистами и прийти к власти мирным путем. Он формулирует ее в статьях «О компромиссах» и «Задачи революции»:
«Теперь наступил такой крутой и такой оригинальный поворот русской революции, что мы можем, как партия, предложить добровольный компромисс — правда, не буржуазии, нашему прямому и главному классовому врагу, а нашим ближайшим противникам, „главенствующим“ мелкобуржуазно-демократическим партиям, эсерам и меньшевикам.
Лишь как исключение, лишь в силу особого положения, которое, очевидно, продержится лишь самое короткое время, мы можем предложить компромисс этим партиям, и мы должны, мне кажется, сделать это.
Компромисс состоял бы в том, что большевики, не претендуя на участие в правительстве (невозможно для интернационалиста без фактического осуществления условий диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства), отказались бы от выставления немедленно требования перехода власти к пролетариату и беднейшим крестьянам, от революционных методов борьбы за это требование. Условием, само собою разумеющимся и не новым для эсеров и меньшевиков, была бы полная свобода агитации и созыва Учредительного собрания без новых оттяжек или даже в более короткий срок.
Меньшевики и эсеры, как правительственный блок, согласились бы (предполагая компромисс осуществленным) составить правительство целиком и исключительно ответственное перед Советами, при передаче в руки Советов всей власти и на местах».
Компромиссом это предложение можно было назвать с очень большой натяжкой. Фактически Ленин предлагал социалистам создать недееспособное правительство, вынужденное во всем подчиняться большевизированным Советам. Это означало неминуемый, в перспективе нескольких месяцев, переход власти к большевикам. Компромиссом это называлось потому, что Ленин в дипломатичных выражениях предлагал конкурентам добровольно отказаться от власти, а не грозился арестовать и убить их. То есть постепенная передача власти большевикам, а не ее вооруженный захват. Почему Ильич так носился с идеей Советов? Да потому, что они были идеальны для разрушения системы. Советы могли парализовать все что угодно, опутать любую систему по рукам и ногам, при этом практически не существовало способов борьбы с ними из-за их децентрализованности. Советы были многочисленны, рассогласованы, но именно в этом и была их сила — они создавали хаос, тормозили любые приказы и распоряжения, они парализовали систему. Именно поэтому Ленин был готов так легко отказаться от власти — чисто тактический ход для усыпления бдительности. Главный кукловод Советов, он держал бы пистолет у виска любой власти, какой бы законной она себя ни считала.
Разумеется, это предложение было отвергнуто. Точнее, оно практически не рассматривалось, поскольку одновременно с ленинским предложением власти объявили о создании Директории — временного чрезвычайного органа власти во главе с Керенским и четырьмя министрами, которые должны были управлять страной до созыва нового коалиционного правительства (уже без кадетов и прочих умеренно правых).
Статья ошеломила многих большевиков, настроенных радикально, ведь Ленин в предыдущие месяцы только и твердил о необходимости вооруженного восстания, а в тот момент, когда обстоятельства явно благоприятствовали мятежу, внезапно начал мудрить.
Тем временем в начале сентября большевики одержали еще одну важную победу, захватив одну из главных цитаделей эсеров и меньшевиков — Петросовет. Петросовет возник еще в первые дни Февральской революции и сразу же стал параллельным Временному правительству органом власти. Приказ №1, разрушивший армию, был издан именно им. С постепенным полевением Временного правительства Петросовет стал терять свои прежние позиции, однако теперь, в условиях попытки справа «задушить революцию», а также тотального хаоса и коллапса, большевистская программа стала мейнстримом. Большевики попытались захватить Петросовет и превратить его в то, чем он являлся изначально — параллельный орган власти.
Большевикам 13 сентября впервые удается провести в Петросовете резолюцию о передачи власти Советам. Понимая, что состав Петросовета изменился, президиум из числа эсеров и меньшевиков (Чхеидзе, Дан, Церетели, Чернов и Гоц) подает в отставку в знак протеста. Пользуясь этим, большевики организуют перевыборы исполкома, благодаря чему получают до 90% мест, а новым председателем становится Троцкий. Одновременно аналогичные события происходят в Москве, где Моссовет схожим образом возглавляет большевик Ногин, и других крупных городах.
В ситуации, когда большевики набирают силу, а эсеры и меньшевики ее теряют, все стороны предпринимают последнюю попытку договориться. В конце сентября открывается Всероссийское демократическое совещание, собравшее делегатов, кажется, от всех. На совещание съехались делегаты от большевиков, эсеров, меньшевиков, казаков, солдат, крестьян, матросов, солдат, железнодорожников, врачей, женщин, учителей, профсоюзов, земств. Словом, это была попытка всем миром решить, как выбраться из дыры, в которую засосало всю Россию.
Более тысячи делегатов несколько дней решали, должно ли быть новое правительство демократическим — а может коалиционным? Брать ли в коалицию эсеров? Делегаты спорили до хрипоты и в конечном счете последняя попытка разобраться по-хорошему закончилась принятием половинчатых мер. В итоге договорились о создании Предпарламента, однако этот временный орган был пустышкой, не имел никаких полномочий и мог рассчитывать только на совещательную роль при Временном правительстве. Более того, эсеры и меньшевики по-прежнему упорно отказывались от предложений большевиков провозгласить власть Советов.
Большая часть большевиков приняла умеренную и компромиссную платформу Ленина и готовилась к долгим и нудным перепалкам на политических трибунах. Внезапно из Финляндии приходит известие, ошеломившее всех своей неожиданностью. Ленин требует немедленно начать подготовку вооруженного восстания. Сначала Ленин пишет латышу Смилге, возглавлявшему Комитет армии и флота Финляндии. Это, кстати, одна из ключевых должностей, поскольку финны никак не препятствовали работе большевиков в русских гарнизонах, а Временному правительству не хватало возможностей помешать — предполагалось, что эти гарнизоны станут ударной силой революции. В письме Ильич рекомендует в порядке частной инициативы взять на себя подготовку восстания:
«Общее политическое положение внушает мне большое беспокойство… (Керенский в ставке, явное дело, столковывается с корниловцами о войске для подавления большевиков и столковывается деловым образом). А мы что делаем? Только резолюции принимаем?.. По-моему, надо агитировать среди партии за серьезное отношение к вооруженному восстанию — для этого переписать на машине и сие письмо и доставить его питерцам и москвичам… Я думаю, Вам надо воспользоваться своим высоким положением, все внимание отдать военной подготовке финских войск + флота для предстоящего свержения Керенского… Зачем терпеть еще три недели войны и „корниловских подготовлений“ Керенского?»
Чтобы стало понятно, каким влиянием и доверием Ленина пользовался Смилга (чуть ли не самый недооцененный персонаж революции), достаточно сказать, что в годы Гражданской войны 26-летний Смилга был назначен главой Политуправления армии, то есть непосредственным начальником всех армейских комиссаров (а тогда комиссар значил едва ли не больше офицера). Связь Ленина, сидевшего в подполье, и верхушки большевиков осуществлялась через Смилгу — точнее, связным была его жена.
Одновременно Ленин пишет из Финляндии два письма в ЦК — «Марксизм и восстание» и «Большевики должны взять власть», в которых яростно требует немедленно начать подготовку к вооруженному захвату власти:
«Чтобы отнестись к восстанию по-марксистски, т. е. как к искусству, мы в то же время, не теряя ни минуты, должны организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки на самые важные пункты, окружить Александринку, занять Петропавловку, арестовать генеральный штаб и правительство, послать к юнкерам и к дикой дивизии такие отряды, которые способны погибнуть, но не дать неприятелю двинуться к центрам города; мы должны мобилизовать вооруженных рабочих, призвать их к отчаянному последнему бою, занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у центральной телефонной станции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооруженной борьбы и т.д.
Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки.
Могут, ибо активное большинство революционных элементов народа обеих столиц достаточно, чтобы увлечь массы, победить сопротивление противника, разбить его, завоевать власть и удержать ее. Ибо, предлагая тотчас демократический мир, отдавая тотчас землю крестьянам, восстанавливая демократические учреждения и свободы, помятые и разбитые Керенским, большевики составят такое правительство, какого никто не свергнет.
Вопрос в том, чтобы задачу сделать ясной для партии: на очередь дня поставить вооруженное восстание в Питере и в Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства. Обдумать, как агитировать за это, не выражаясь так в печати.
Почему должны власть взять именно теперь большевики? Потому, что предстоящая отдача Питера сделает наши шансы во сто раз худшими. А отдаче Питера при армии с Керенским и К. во главе мы помешать не в силах.
Нет аппарата? Аппарат есть: Советы и демократические организации. Международное положение именно теперь, накануне сепаратного мира англичан с немцами, за нас. Именно теперь предложить мир народам ≈ значит победить.
Взяв власть сразу и в Москве и в Питере (неважно, кто начнет; может быть, даже Москва может начать), мы победим безусловно и несомненно».
Ленин исходил из неверных предпосылок — он считал или по крайней мере утверждал, что Временное правительство якобы готовится сдать Петроград немцам, чтобы задушить революцию, и что англичане и немцы готовят сепаратный мир.
Неудивительно, что когда письма Ленина прочли в ЦК, все были ошеломлены и решили, что Ильич в Финляндии тронулся умом. Бухарин вспоминал:
«Письмо было написано чрезвычайно сильно и грозило нам всякими карами. Мы все ахнули. Никто еще так резко вопроса не ставил. Никто не знал, что делать. Все недоумевали первое время. Потом, посоветовавшись, решили. Может быть, это был единственный случай в истории нашей партии, когда ЦК единогласно постановил сжечь письмо т. Ленина».
ЦК впервые открыто не подчиняется решению лидера партии. Наиболее сильны позиции Зиновьева и Каменева, которые считают восстание несвоевременным и губительным. Даже председатель Петросовета Троцкий не согласен с немедленным восстанием, выступая за то, чтобы отсрочить его по времени хотя бы на несколько месяцев. Ленин, находившийся в Финляндии, оказывается в изоляции. ЦК уничтожает его революционные письма, чтобы они не попали в другие партийные организации, настроенные более радикально. Более того, другие письма Ленина, предназначенные для печати в различных партийных изданиях, начинают подвергаться цензуре в самых радикальных моментах, что Ленин сразу же замечает. Он понимает, что ЦК саботировал его требования и ведет свою игру.
Продолжение следует.
Далее: часть вторая
