Ранее: часть первая
Пока Ленин сидит в Финляндии, ЦК уничтожает его революционные письма, чтобы они не попали в другие партийные организации, настроенные более радикально. Другие послания Ильича, предназначенные для печати в партийных изданиях, начинают подвергаться цензуре, что Ленин сразу же замечает. Он понимает, что ЦК саботировал его требования и ведет свою игру.
К этому моменту вождь мирового пролетариата уже почти два месяца жил в подполье. После разгрома партии в Июльском восстании Ильич не пожелал внять советам сопартийцев — вместо того, чтобы оправдываться в суде, залёг на дно в Разливе. Шалаш он делил с Зиновьевым (о чём последний оставил чувственные воспоминания). Но наступил август, начинался охотничий сезон, и оставаться в шалаше было опасно. Ленина решили переправить в Финляндию. Формально эта маленькая страна еще считалась частью России, но на деле она и в спокойные дореволюционные времена пользовалась значительной автономией, а теперь и вовсе ушла в свободное плавание. Временное правительство с трудом контролировало петроградские улицы — в далёком Гельсингфорсе его власть превращалась в чисто номинальную.
Финские товарищи подсобили Ильичу, переодев своего вождя в рабочего и под видом кочегара переправив на паровозе. О связях большевиков и той поддержке, которой они пользовались: достаточно сказать, что в Гельсингфорсе Ленин скрывался на квартире начальника городской милиции Густава Ровио. Более того, господин полицмейстер служил у Ильича мальчиком на побегушках, ежедневно доставляя другу рабочих свежие газеты. Переписку Ленин тоже вел через служебные каналы господина Ровио.
Поскольку соратники пересылали Ленину на содержание рубли, а в Финляндии уже вошли в оборот марки, полицмейстер поначалу сам ходил менять одну валюту на другую. Однако вскоре счел это неуместным, поскольку к менялам тогда относились с подозрением, в местной прессе шла шумная кампания на эту тему. Ровио начал посылать за деньгами своих подчинённых. Всё ради Ильича.
Кроме того, финский полицмейстер выправил Ленину фальшивый паспорт, снабдил краской для бровей и париком, и даже отвел Ильича к профессиональному гримеру, когда тот собрался переезжать в другое место. Впрочем, это были лишние предосторожности — в благословенной Финляндии предводителю большевиков ничего не грозило.
Через некоторое время Ленин перебирается в Выборг, откуда ему удобнее осуществлять связь с Петроградом. Именно в это время он шлет соратникам письмо с требованием немедленно готовиться к вооруженному восстанию.
Заметив, что соратников убедить пока не удается, Ильич сосредотачивает все внимание на морячках. Верный Смилга, командующий всеми финскими гарнизонами, а также Центробалт, готовый вписаться в любую движуху, переходят на сторону лично Ильича. Отнюдь не случайно, что кандидатом в Учредительное собрание Ленина выдвигали именно от Балтийского флота. На тот момент он был более надежной опорой для дела революции, чем собственная партия.
Ленин начинает действовать в обход ЦК. Он напрямую связывается с финскими отрядами и Цетробалтом и призывает их к восстанию. Такой радикализм находит у морячков горячую поддержку.
Но в этот момент немцы начинают неожиданное наступление на Балтике (т. н. Моонзундская операция) — революционные матросы, перебившие офицеров, не в силах им воспрепятствовать. Ильич в ужасе, поскольку опасается, что Керенский сдаст Петроград немцам, что задушит революцию в зародыше. Вождь большевиков начинает с удвоенной энергией готовить восстание. После саботажа со стороны ЦК Ленин отправляет новое письмо, на этот раз не только в ЦК, но и в Петроградский и Московский комитеты партии. Ильич отлично знает, что активисты в комитетах настроены значительно радикальнее верхушки партии, и что если низовой актив удастся подбить на восстание, ЦК ничего не сможет противопоставить этому мощному давлению:
«У нас в ЦК и в верхах партии есть течение или мнение за ожидание съезда Советов, против немедленного взятия власти, против немедленного восстания. Надо побороть это течение или мнение. Иначе большевики опозорили себя навеки и сошли на нет, как партия… „Ждать“ съезда Советов есть идиотизм, ибо съезд ничего не даст, ничего не может дать!.. Мы имеем тысячи вооруженных рабочих и солдат в Питере, кои могут сразу взять и Зимний дворец, и Генеральный Штаб, и станцию телефонов, и все крупные типографии… Если бы мы ударили сразу, внезапно, из трех пунктов, в Питере, в Москве, в Балтийском флоте, то девяносто девять сотых за то, что мы победим с меньшими жертвами, чем 3 — 5 июля».
Кроме того, чтобы усилить свои позиции, Ленин впервые прибегает к откровенному шантажу (позднее он еще раз провернет этот трюк с подписанием Брестского мира), громогласно заявляя о намерении покинуть ЦК в случае отказа:
«Видя, что ЦК оставил даже без ответа мои настояния в этом духе с начала Демократического совещания, что Центральный Орган вычеркивает из моих статей указания на такие вопиющие ошибки большевиков, как позорное решение участвовать в предпарламенте, как предоставление места меньшевикам в президиуме Совета и т. д. и т. д. — видя это, я должен усмотреть тут „тонкий“ намек на нежелание ЦК даже обсудить этот вопрос, тонкий намек на зажимание рта, и на предложение мне удалиться. Мне приходится подать прошение о выходе из ЦК, что я и делаю, и оставить за собой свободу агитации в низах партии и на съезде партии».
Впрочем, никаких официальных заявлений Ленин не подавал, он изначально рассматривал это только как грязный трюк для достижения своих целей.
Кроме того, Ильич пишет пропагандистское воззвание «К солдатам, крестьянам и рабочим», в котором обвиняет Керенского в контрреволюционных устремлениях:
«Товарищи! Знайте, что Керенский ведет опять переговоры с корниловскими генералами и офицерами, чтобы вести войска против Советов рабочих и солдатских депутатов, чтобы не дать власти Советам!.. Идите же все по казармам, идите в казачьи части, идите к трудящимся и разъясняйте народу правду».
Ленин был мастером шантажа и интриги, он умел искусно стравить между собой врагов и конкурентов — собственно, это и позволяло ему эффективно руководить такой странной компанией, как партия большевиков. Ильич попал в точку. Московский партийный комитет был настроен весьма радикально, и его лидер Ломов-Оппоков (между прочим, двоюродный брат Грушевского, того самого, который был председателем Украинской национальной Рады) сразу же горячо поддержал призывы Ильича. А у Петроградского комитета к ЦК имелись старые счёты, питерцы тоже заняли сторону вождя.
Теперь ЦК находился под тройным давлением: с одной стороны Московский комитет, который грозился последовать призывам Ильича и начать действовать вперед столицы, с другой стороны примерно то же самое заявляли в Петроградском комитете, с третьей стороны давил сам Ленин.
Узнав о саботаже и самоуправстве ЦК, Московский и Петроградский комитеты партии потребовали созыва совместного заседания ЦК с их участием. Теперь у Ленина было два крепких союзника. Видя такой поворот, часть ЦКистов бросила свою первоначальную позицию и перешла на платформу большинства, поддержав ленинское предложение о восстании.
В самом скором времени должен был открыться предпарламент — предтеча будущего Учредительного собрания. ЦК решал, как быть с участием в этом формально ничего не значащем органе, где большевики к тому же имели не так уж много мандатов. Троцкий активно призывал к бойкоту, и большинство под его влиянием сошлось во мнении, что участвовать не надо. Против робко выступал один только Каменев.
Одновременно с заседанием ЦК шло заседание Петроградского партийного комитета — там обсуждалось письмо Ильича, которое большевистская верхушка утаила от рабочих. Заседание было закрытым, пускали по спискам. Перед питерцами выступил Юкка Рахья — пламенный финский большевик и родной брат ленинского телохранителя и доверенного лица Эйно Рахьи.
Юкка заверил собравшихся, что финские большевики рвутся в бой, вся финская армия уже давно под большевиками, осталось дать сигнал. Дескать, надо только свистнуть, и революция получит десятки тысяч преданных бойцов, готовых выступить в ту же секунду. Рахья вселил в делегатов оптимизм. Правда, выступавший следом Володарский призвал не форсировать события и дождаться следующей революционной вспышки в Европе — предполагалось, что она произойдёт очень скоро. С похожим посылом выступил Лашевич, что вызвало возмущение Рахьи.
«Я думал, мы тут все революционеры, но теперь вижу, что ошибался», — негодовал он.
Финна поддержал Лацис, будущий знаменитый кровавый чекист, заявивший, что немецкое наступление развивается таким образом, что грозит потерей всего Балтийского флота, а без морячков большевики просто не смогут захватить власть, поэтому действовать надо поскорее.
Несмотря на некоторый раскол, Петроградский комитет все же начал претворять в жизнь ленинский план подготовки восстания и даже назначил ответственных за контакты с воинскими частями столичного гарнизона, чтобы выяснить, на чью поддержку можно рассчитывать.
Это, в свою очередь, вызвало недовольство в ЦК. Принципиально важный вопрос пыталась решить нижестоящая организация, через голову старших и даже не уведомив их. Как только в ЦК узнали о заседании питерцев, сразу созвали своё собственное, экстренное.
Тем временем открылся Предпарламент, и большевики решили громко хлопнуть дверью. Троцкий зачитал пламенное воззвание:
«Петроград в опасности, революция в опасности, народ в опасности. Правительство усугубляет эту опасность. Правящие партии усугубляют ее. Только сам народ может спасти себя и страну. Мы обращаемся к народу: да здравствует немедленный, честный, демократический мир, вся власть Советам, вся земля народу, да здравствует Учредительное собрание!»
Это было особенно забавно, если учесть, что прежде большевики громче всех кричали «Долой Учредилку». Но в этом и заключался весь Ленин, с его калейдоскопической сменой тактик и лозунгов.
После этого фракция большевиков демонстративно покинула зал под свист и улюлюканье остальных участников Предпарламента. Впрочем, этот демарш не сильно напугал собравшихся. Скорее, его сочли очередным демонстративным хулиганством.
В этот же день Ленин возвращается в российскую столицу. Как и в случае с бегством двухмесячной давности, ему вновь помогают финские товарищи, доставившие Ильича в целости и сохранности. Теперь Ленина всюду сопровождает товарищ телохранитель из числа финских коммунистов — Эйно Рахья. Надо отметить, что благодаря более поздней пропаганде, в частности, фильму «Ленин в Октябре» 1937 года выпуска, роль ленинского телохранителя закрепилась за товарищем Василием Васильевым. Васильев действительно был охранником Ленина, но лишь одним из. В самые ключевые моменты революции Ленина сопровождал именно товарищ Рахья.
После демарша большевиков на открытии Предпарламента Керенский потихоньку, вполсилы начинает готовиться к вооруженному восстанию. В частности, он потребовал от командующего Петроградским военным округом Полковникова перебросить самые разложившиеся части из столицы на фронт, а в столицу, наоборот, перевести фронтовые. Но ничего не вышло — разагитированные части наотрез отказывались подчиняться приказам и выносили резолюции о недоверии Временному правительству. Не помогли даже уговоры делегатов, присланных солдатскими комитетами с фронта.
И вот 10 (23) октября в квартире неверной жены меньшевика Суханова-Гиммера состоялось конспиративное заседание. Обсуждали революцию. Суханова, сама большевичка, воспользовалась отсутствием мужа-меньшевика и привела домой стаю большевиков. Ей-богу, для России было бы лучше, если бы она водила домой толпы альфонсов.
В этом судьбоносном заседании принимали участие Ленин, Зиновьев, Каменев, Сталин, Троцкий, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Коллонтай, Бубнов, Сокольников и Ломов-Оппоков. Позже американский журналист Джон Рид запустил миф, ставший весьма популярным — якобы большинство членов ЦК голосовало против восстания, но внезапно в квартиру ворвался тогдашний «сотник парасюк» и заявил, что ничего не выйдет — революция все равно будет, рабочих не остановить. Но это именно что легенда. Во-первых, заседание было строго конспиративным (настолько конспиративным, что Ленин пришел на него в образе протестантского пастора, в парике и без бороды, а Зиновьев, наоборот, отрастил бороду) и никаких сумасшедших рабочих туда не пускали. Во-вторых, ЦК под давлением со стороны Петроградского и Московского партийных комитетов уже смирился с идеей вооруженного восстания.
Появилась резолюция, которой в дальнейшем руководствовались все большевики:
«ЦК признает, что как международное положение русской революции (восстание во флоте в Германии, как крайнее проявление нарастания во всей Европе всемирной социалистической революции, затем угроза мира империалистов с целью Удушения революции в России), так и военное положение (несомненное решение русской буржуазии и Керенского с К° сдать Питер немцам), так и приобретение большинства пролетарской партией в Советах, — все это в связи с крестьянским восстанием и с поворотом народного доверия к нашей партии, выборы в Москве), наконец, явное подготовление второй корниловщины (вывод войск из Питера, подвоз к Питеру казаков, окружение Минска казаками и пр.) — все это ставит на очередь дня вооруженное восстание.
Признавая, таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководиться этим и с. этой точки зрения обсуждать и решать все практические вопросы».
Против выступили лишь двое членов ЦК — Зиновьев и Каменев. Они считали, что преждевременное выступление только погубит дело, в Петрограде часть солдат и рабочих может и поддерживает большевиков, но о любви народных масс говорить пока рано. А неудача выступления может очень дорого обойтись не только революции в России, но и мировой революции, и поэтому не стоит форсировать события, пока рабочий класс в более прогрессивных странах еще не сказал своё слово.
Здесь Каменев с Зиновьевым были даже большими ортодоксальными марксистами, чем сам Ленин, потому что классический марксизм как раз предполагал, что восстание начнется в первую очередь в созревших для этого капиталистических странах и главным кандидатом на революционное первенство всеми марксистами безоговорочно считалась Германия, с ее передовой социал-демократией и многочисленным пролетариатом.
Свою позицию Каменев и Зиновьев обозначили на следующий день в письме, разосланном во все крупные большевистские организации:
«Говорят: 1) за нас уже большинство народа в России и 2) за нас большинство международного пролетариата. Увы! — ни то, ни другое неверно, и в этом все дело.
В России за нас большинство рабочих и значительная часть солдат. Но все остальное — под вопросом. Мы все уверены, например, что если дело теперь дойдет до выборов в Учредительное собрание, то крестьяне будут голосовать в большинстве за эсеров. Что же это — случайность? Солдатская масса поддерживает нас не за лозунг войны, а за лозунг мира. Это крайне важное обстоятельство, не учтя которого мы рискуем все наши расчеты построить на песке. Если мы, взявши власть сейчас одни, придем (в силу всего мирового положения) к необходимости вести революционную войну, солдатская масса отхлынет от нас. С нами останется, конечно, лучшая часть солдатской молодежи, но солдатская масса уйдет.
Перед историей, перед международным пролетариатом, перед русской революцией и российским рабочим классом мы не имеем права ставить теперь на карту вооруженного восстания все будущее. Ошибкой было бы думать, что теперь подобное выступление в случае неудачи привело бы только к тем последствиям, как 3 — 5 июля. Теперь дело идет о большем. Дело идет о решительном бое, и поражение в этом бою было бы поражением революции. <…>
Против этой губительной политики мы подымаем голос предостережения».
На том же заседании большевики создали Политбюро, в которое вошли Ленин, Зиновьев. Каменев, Троцкий, Сталин, Сокольников и Бубнов. Правда, значительную роль этот легендарный орган начнет играть только через несколько лет.
Одновременно Петросовет, который уже на 90% принадлежал большевикам, принимает решение о создании военно-революционного комитета, которому предстоит курировать силовую часть мятежа. Разношерстный ВРК объединял представителей ЦК большевиков, Петросовета, различных «военок», Центробалта, петроградских фабзавкомов и красногвардейцев. Кроме того, в руководящий состав ВРК входили двое левых эсеров, сошедшихся с большевиками по вопросу о революции и передаче власти в руки Советов. Имелось несколько анархистов. Словом, это был надпартийный орган.
Председателем ВРК стал левый эсер Павел Лазимир. Однако он был фигурой чисто символической, вероятно, в рамках каких-то договоренностей с левыми эсерами или на случай неудачи. Главную роль в петроградском ВРК играли Троцкий, Антонов-Овсеенко (тоже человек Троцкого) и Подвойский — один из руководителей большевистской «военки».
Любопытно, что при ВРК сформировали несколько отделов, вплоть до следственного, который возглавлял будущий нарком юстиции Стучка. Отделом агитации руководил Молотов.
Таким образом, у большевиков возникло сразу несколько центров подготовки революции — свежесозданный петроградский ВРК и давно уже существующая Военная организация при ЦК, которая отметилась радикальными, но отнюдь не самыми удачными действиями в ходе июльского восстания. Теперь «военка» стремилась оставить рычаги влияния в своих руках и воспринимала ВРК как надпартийный конкурирующий орган. Чтобы не создавать путаницы и двоевластия, «военку» было решено сделать второстепенной организацией и переподчинить ВРК, который благодаря этому стал главной революционной организацией большевиков.
Ленину удалось сломить сопротивление ЦК, заручиться поддержкой партийных комитетов и усмирить верхушку партии. Один только Каменев при поддержке Зиновьева по-прежнему упрямо отказывался поддержать идею о вооруженном революционном выступлении.
Первоначально надежды революционного характера возлагались на Съезд советов Северной области, который открывался через несколько дней после исторического заседания ЦК. Ленин отправил съезду письмо с революционными призывами:
«Флот, Кронштадт, Выборг, Ревель могут и должны пойти на Питер, разгромить корниловские полки, поднять обе столицы, двинуть массовую агитацию за власть, немедленно передающую землю крестьянам и немедленно предлагающую мир, свергнуть правительство Керенского, создать эту власть. Промедление смерти подобно».
Не получилось — на этот раз дело тормозил ВРК. В отличие от «военки» июльского образца, которая пыталась нестись вперед паровоза и как в омут с головой кидалась в революцию, ВРК был крайне осторожен и теперь сдерживал Ленина, постоянно отодвигая восстание под предлогом того, что подготовка ещё не окончена.
Против немедленного восстания также выступали левые эсеры. Как и часть большевиков, они возлагали большие надежды на второй Съезд Советов, который должен был открыть свою работу через несколько недель.
Разумеется, приготовления большевиков не могли остаться тайной, и практически вся печать, как левая, так и чуть более правая, едва ли не ежедневно публиковала информацию о подготовке мятежа. Знали о готовящемся выступлении и министры Временного правительства, этот вопрос несколько раз обсуждался на заседаниях. Однако сам Керенский был спокоен. Во-первых, он почему-то уверился в том, что его популярность позволит легко разгромить революционеров, как это уже случилось в июле. Во-вторых, Николай Кишкин — один из министров и доверенных людей Керенского (любопытно, что позднее Кишкин спокойно жил при советской власти и даже некоторое время входил во Всероссийский комитет помощи голодающим) заверял председателя, что сил достаточно для подавления мятежа, но не для превентивного удара. В этом была некоторая логика — атака Временного правительства выглядела бы выступлением против революции и левых сил вообще, что сразу давало большевикам новые ресурсы, и к тому же расшатывало отношения с меньшевиками и эсерами. А вот если большевики начинали первыми, получалось, что это Керенский защищается от сумасшедших радикалов.
Вскоре, 15 октября по старому стилю, открывается заседание Петроградского комитета, на которое съезжаются уполномоченные от всех районных комитетов города. Представители большинства районов откровенно признаются, что настроение масс и особенно солдат безразличное и они не горят желанием устраивать ещё одну революцию. Однако горячие северные парни, латыши и финны, стучат кулаком по столу и орут, требуя немедленно выступить с оружием в руках. В числе самых активных — Смилга, Лацис и братья Рахья. Петроградский комитет принимает резолюции о желательности восстания, но подчеркивает, что условия для мятежа еще не сложились, и, может быть, не сложатся еще как минимум год. То есть Ленину удалось убедить партию в необходимости вооруженного захвата власти, но значительная часть актива все еще выступала против немедленного захвата.
Ильич, разумеется, не в восторге от полученной информации. На следующий день он созывает подпольное заседание ЦК в расширенном составе. Друг рабочих, недовольный постоянными апелляциями к настроениям трудящихся, впервые открыто заявляет, что «слушать быдло вообще не надо»:
«Настроением масс руководствоваться невозможно, ибо оно изменчиво и не поддается учету. Власть нужно брать тотчас, каждый потерянный день может оказаться гибельным. История не простит, если мы теперь не возьмем власти».
В этом был весь Ленин. Полгода он ныл соратникам про необходимость завоевать любовь масс, про то, что нужно обязательно учитывать их чаяния, а как только дошло до дела, прямо заявил, что ему плевать на толпу, которая сама не знает, чего ей нужно.
Теперь притормозить пыталась уже «военка». Крыленко честно признал, что большая часть петроградского гарнизона за большевиками не пойдет. Главный агитатор Петроградского комитета Володарский говорил, что никто не откликнется на призыв большевиков, но массы могут выйти по призыву Съезда советов, поэтому надо дождаться его открытия.
Зиновьев и Каменев выдвинули встречную резолюцию, в которой предлагали отказаться от любых попыток вооруженного восстания до созыва второго Съезда советов. Ленин настаивал на своем. В голосовании победила резолюция Ильича, но оно показало, что в ЦК, «военке» и даже Петроградском комитете курс партии не поддерживают очень многие — примерно треть из 25 участников заседания.
При этом значительная часть сторонников ленинской платформы выступила просто в поддержку абстрактной революции, а не в пользу немедленного вооруженного выступления. В бой кроме Ленина рвались в основном пламенные латыши и финны.
Каменев и Зиновьев потребовали созыва пленума. Еще одна группа противников восстания (Рыков, Ногин) выступила с предложением опубликовать заявление Каменева и Зиновьева в большевистской прессе. И тем, и другим отказали. В знак протеста Каменев подал заявление о выходе из ЦК.
Оскорбленные товарищи идут на весьма опасный шаг и публикуют протест в газете Горького «Новая жизнь»:
«Ввиду усиленного обсуждения вопроса о выступлении я и тов. Зиновьев обратились к крупнейшим организациям нашей партии в Петрограде, Москве и Финляндии с письмом, в котором решительно высказались против того, чтобы партия наша брала на себя инициативу каких-либо вооруженных выступлений в ближайшие дни. Должен сказать, что мне не известны какие-либо решения нашей партии, заключающие в себе назначение на тот или другой день какого-либо выступления. Подобных решений партии не существует. Все понимают, что в нынешнем положении революции не может быть и речи о чем-либо, подобном „вооруженной демонстрации“. Речь может идти только о захвате власти вооруженной рукой, и люди отвечающие перед пролетариатом, не могут не понимать, что идти на какое-либо массовое „выступление“ можно, только ясно и определенно поставив перед собой задачу вооруженного восстания.
Не только я и тов. Зиновьев, но и ряд товарищей-практиков находят, что взять на себя инициативу вооруженного восстания в настоящий момент, при данном соотношении общественных сил, независимо и за несколько дней до съезда Советов было бы недопустимым, гибельным для пролетариата и революции шагом.
Мы полагаем, что наша обязанность сейчас, в данных обстоятельствах, высказаться против всякой попытки брать на себя инициативу вооруженного восстания, которое было бы обречено на поражение и повлекло бы за собой самые гибельные последствия для партии, для пролетариата для судеб революции. Ставить все это на карту выступления в ближайшие дни — значило бы совершить шаг отчаяния, а наша партия слишком сильна, перед ней слишком большая будущность, чтобы совершить подобные шаги отчаяния».
Письмо в газете, близкой к меньшевикам, в котором фактически открыто проговаривались планы большевиков на вооруженное восстание (хотя, как уже говорилось, ни для кого в Петрограде они секретом не были), вызвало у Ленина приступ ярости. Ильич пишет письмо «К членам партии большевиков», в котором требует наказать предателей:
«Когда мне передали по телефону полный текст выступления Каменева и Зиновьева в непартийной газете „Новая Жизнь“, то я отказался верить этому. Но сомнения оказались невозможны, и я вынужден воспользоваться случаем, чтобы доставить это письмо членам партии к четвергу вечером или к пятнице утром, ибо молчать перед фактом такого неслыханного штрейкбрехерства было бы преступлением.
Да ведь это в тысячу раз подлее и в миллион раз вреднее всех тех выступлений хотя бы Плеханова в непартийной печати в 1906–1907 гг., которые так резко осуждала партия! Ведь тогда шло дело только о выборах, а теперь идет дело о восстании для завоевания власти!
Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их. Я говорю прямо, что товарищами их обоих больше не считаю и всеми силами и перед ЦК и перед съездом буду бороться за исключение обоих из партии.
Пусть господа Зиновьев и Каменев основывают свою партию с десятками растерявшихся людей или кандидатов в Учредительное собрание. Пусть строят они себе такую партию; наша рабочая партия большевиков от этого только выиграет».
Но ЦК отказался поддержать Ленина. Зиновьев отправил Комитету письмо, в котором пояснил, что не давал Каменеву разрешения выносить сор из избы, тем более в непартийной печати. В итоге ЦК просто исключил Каменева из своего состава. Точнее, ЦК утвердил его отставку, поскольку Каменев еще за несколько дней до письма отправил заявление о выходе из ЦК в связи с принципиальным несогласием по вопросу о революции. Из партии никого не исключили, а Зиновьев даже остался в Комитете. Обоим было сделано строгое внушение о недопустимости публичных выступлений против линии ЦК.
ВРК впервые собирается в полном составе 20 октября по старому стилю. На первом же заседании партийцы приняли решение направить делегатов от комитета во все петроградские гарнизоны. Момент был выбран исключительно удачно, Керенский своими попытками перевести самые радикальные части на фронт невольно заставил гарнизон симпатизировать большевикам. Если еще в начале октября солдаты были абсолютно безразличны к большевистским призывам и не поддержали бы захват власти, то теперь часть гарнизона, напуганная перспективой оказаться в окопах, готова была поддержать хоть Ленина, хоть чёрта лысого.
Уже 22 октября ВРК провозглашает себя главным выразителем интересов столичного гарнизона. Хотя подчинявшееся правительству командование Петроградского военного округа отказывается сотрудничать с представителями большевиков и выставляет их за порог, ВРК в одностороннем порядке провозглашает власть над гарнизоном и заявляет, что никакие приказы Временного правительства больше не действительны без подтверждения ВРК.
Пользуясь своим большинством в Петросовете, большевики начинают раздачу винтовок своим активистам под предлогом вооружения «рабочей милиции» на случай возможных атак «буржуазной контрреволюции», которая якобы готовит наступление со дня на день.
Итак, Временное правительство мало-помалу теряет влияние на Петроградский гарнизон, уже решивший исход одной революции. При этом подготовка к восстанию была видна невооруженным взглядом. Газета «Русская воля» вопрошала:
«Просто не верится, что, в то время как бунтари так открыто бросают преступный вызов, власть ходит вокруг да около, собирает сведения и ждет, приведут ли большевики свои угрозы в исполнение или не приведут».
Горький, в те дни сопереживавший эсерам и меньшевикам, восклицал:
«Все настойчивее распространяются слухи о „выступлении большевиков“. Могут быть повторены отвратительные сцены 3–5 июля. Значит, снова грузовые автомобили, тесно набитые людьми с винтовками и револьверами в дрожащих от страха руках, и эти винтовки будут стрелять в стекла магазинов, в людей, куда попало. Будут стрелять только потому, что люди, вооруженные ими, захотят убить свой страх. Вспыхнут и начнут чадить, отравлять злобой, ненавистью, местью за все темные инстинкты толпы, раздраженной разрухой жизни, ложью политики, — люди будут убивать друг друга, не умея уничтожить своей звериной глупости… Одним словом, повторится та кровавая бессмысленная бойня, которую мы уже видели и которая подорвала во всей стране моральное значение революции, пошатнула ее культурный смысл. Весьма вероятно, что на сей раз события примут еще более кровавый и погромный характер».
Керенский сохранял спокойствие, надеясь на фронтовые части. Действительно, на фронте большевики имели меньше влияния, и бывший присяжный поверенный рассчитывал сыграть на противоречиях между фронтовиками и тыловиками, поскольку первые весьма отрицательно относились ко вторым, особенно после того, как те отказались сменить их на фронте. Но Ленин и это предусмотрел — он собирался сразу же, буквально в считаные часы после захвата власти, объявить о немедленном переходе к мирным переговорам, лишив Временное правительство единственного козыря. Керенский, полагаясь на заверения своих министров, не понимал, что превратился в голого короля. Армия, которая была окончательно добита сначала гучковской чисткой, а потом изгнанием корниловцев, в лучшем случае могла отнестись к Керенскому нейтрально и остаться в стороне, а в худшем — ненавидела его либо за левизну (недобитые правые офицеры), либо, наоборот, обвиняла в правом уклоне (распропагандированная солдатская масса).
Такая кардинальная перемена — результат стечения двух обстоятельств. Во-первых, Керенский совершал ошибку за ошибкой и утопил сам себя. Во-вторых, у большевиков был блестящий дуэт Ленина и Троцкого. Революция — целиком и полностью заслуга этих двоих. Ленин наплевал на все партийные предубеждения, на идеологию, мораль, политические привычки, и сделался радикальным макиавеллистом. Он чуть ли не каждую неделю менял курс партии, выдвигал новые лозунги и оплевывал старые, потом доставал старые лозунги и оплевывал новые, и этот процесс был бесконечным. Ильич вертелся, как бешеный, умудряясь бить ошалевших конкурентов их собственным оружием. Временное правительство он бил Учредительным собранием (керенщина готовит нам новую корниловщину, оттягивает созыв Учредительного собрания, товарищи, все на защиту завоеваний революции!), анархистов бил их же собственным призывом грабить награбленное (товарищи крестьяне, вставайте и идите захватывать землю у тех, у кого ее больше!), эсеров бил крестьянами (деревня начала захватывать землю, а значит эсеры ничего не могут ей предложить!), меньшевиков — рабочим контролем на фабриках (меньшевики обещают рабочий контроль, а сами якшаются с фабрикантами и буржуазией!). Большинство заявлений Ленина — абсолютно беспринципная и вероломная ложь, но благодаря этой лжи ему удалось расколоть партию эсеров, отколоть часть актива от меньшевиков и привлечь на свою сторону анархистов, готовых вписаться в любую движуху против государства (Ильич обещал отмирание государства, этот тезис даже был включен в первую конституцию РСФСР).
Троцкий же взял на себя практические моменты подготовки к революции. Он по нескольку раз в день выступал на всевозможных митингах (особенно часто — в цирке), и его кудри настолько примелькались, что в те дни его знала каждая петроградская собака. Меньшевик Суханов-Гиммер, тот самый, жена-большевичка которого организовала легендарное заседание ЦК, вспоминал о почти магическом влиянии Троцкого на толпу:
«Троцкий знал, что делал. Вся суть была в настроении. Снова были повторены рецепты против голода: солдат, матрос и работница, которые реквизируют хлеб у имущих и бесплатно отправят в город и на фронт…
— Советская власть отдаст все, что есть в стране, бедноте и окопникам. У тебя, буржуй, две шубы — отдай одну солдату, которому холодно в окопах. У тебя есть теплые сапоги? Посиди дома. Твои сапоги нужны рабочему…
Вокруг меня было настроение, близкое к экстазу. Казалось, толпа запоет сейчас без всякого сговора и указания какой-нибудь религиозный гимн… Кто — за?.. Тысячная толпа, как один человек, подняла руки. Я видел поднятые руки и горевшие глаза мужчин, женщин, подростков, рабочих, солдат, мужиков и типично мещанских фигур. Троцкий продолжал говорить. Несметная толпа продолжала держать поднятые руки. Троцкий чеканил слова:
— Это ваше голосование пусть будет вашей клятвой — всеми силами, любыми жертвами поддержать Совет, взявший на себя великое бремя довести до конца победу революции и дать землю, хлеб и мир!
Несметная толпа держала руки. Она согласна. Она клянется…»
Видя, что большевики уже открыто посягают на управление Петроградским гарнизоном, 23 октября (5 ноября) Керенский наконец начинает действовать. По итогам совещания с армейской верхушкой он распорядился, чтобы начальник штаба петроградского военного округа Багратуни выдвинул Петросовету ультиматум: либо большевики отказываются от права вето на распоряжения штаба округа, либо их принудят к этому силой. Багратуни высылает Петросовету ультиматум, после чего приказывает юнкерам прибыть на Дворцовую площадь для «защиты революции».
Вечером того же дня об этом узнают большевики. В ночь на 24 октября (6 ноября) во всех районных штабах и комитетах звонит телефон. На проводе Троцкий. Он взволнованно сообщает, что Керенский начал выступление против большевиков, поэтому всем уполномоченным лицам необходимо немедленно явиться в штаб военно-революционного комитета в Смольный. До революции остаются считаные часы.
Далее: часть третья и последняя
