Мягкая сила жестких стран
Термин «мягкая сила», очень популярный в последнее время, придумал профессор Гарвардского университета Джозеф Най в 1990 году, описывая ее, в противовес «грубой силе» (военной и экономической экспансии), как способность добиваться результатов с помощью сотрудничества и создания привлекательного образа той или иной страны.
Проще говоря, чтобы завоевать страну, необязательно вводить в нее войска, а достаточно лишь максимально широко и доходчиво объяснить, что у вас демократия, права человека, великая литература и лучшее в мире кино, и ждать, пока они прибегут к вам сами. Опубликованный ранее на «Спутнике и Погроме» текст про «хип-хоп-дипломатию» очень хорошо описывал один из вариантов этой мягкой силы.
К слову сказать, концепт «мягкой силы» сформулировал еще в тридцатые годы итальянский марксист Антонио Грамши, и у него она называлась «культурно-идеологической гегемонией».
А в 1934 году в Великобритании был основан «Комитет по отношениям с другими странами», позже переименованный в «British Council» — культурное представительство страны за рубежом.
Позже многие другие страны создали похожие организации по примеру Британии: «Alliance française» во Франции, «Instituto Cervantes» в Испании, «Pro Helvetia» в Швейцарии.
Все эти ведомства сегодня принято описывать именно как «soft power organisation» — агентов влияния, внедряющих свою культуру, создающих среди местных жителей привлекательный образ страны, с которой, случись что, местные не захотят воевать.
Даже во Вторую мировую находились люди, не верившие, что немцы, давшие миру Гете и Шиллера, способны на нацистские зверства. Это яркий пример культурной экспансии Германии и создания позитивного имиджа.
В 2007 году указом Владимира Путина был создан фонд «Русский Мир» — по задумке, такая же «soft power organization», должная объединить все русские культурные центры за рубежом. Сами же центры существовали и раньше, и самый большой из них, «Русский Дом науки и Культуры», работает с 1984 года и находится в Берлине.
Дальше я расскажу о трех аналогичных организациях, офисы которых я в разное время посещал: «British Council», «Goethe Institut» и «Русский Дом».
Великобритания: мы — музыка!
Вход в офис «British Council» в Берлине больше всего напоминает вестибюль «Information Retrieval» из культового фильма «Brazil» Тэрри Гильяма. У культурного представительства Британии тяжелая дверь, как в замке, и она закрыта — надо звонить и показывать лицо в камеру. Внутри — строгий, функциональный хай-тек. Хочется то ли вытянуться по швам, то ли запеть «Rule, Britania, rule the waves!»: офис культурного представительства бывшей империи посылает ясный и недвусмысленный месседж насчет того, кто здесь рулит.
Впрочем, все грозное впечатление разрушают снующие туда-сюда совершенно нестрогие молодые люди с гитарными чехлами: готовится какое-то музыкальное мероприятие.
Согласно любезно предоставленному финансовому отчету за 2013 год, оборот организации составил 781 миллион фунтов, из них государство финансировало 123 миллиона, остальное — частные инвестиции и собственная прибыль. Самая крупная сумма в прошедшем году была потрачена на популяризацию английской культуры в Восточной Азии: 184 миллиона, из них 83 — на Китай (всего офисы «British Council» есть в ста странах, причем во многих работают три-пять офисов. Одна десятая суммарного оборота на офис в Китае — это очень, очень много…).
В следующем году у Британии на Китай большие планы: радиопередача «The Selector» про британскую музыку с воздушной трансляцией на 6 китайских городов, программа «Artist in residence», где нескольких английских музыкантов разных направлений отправляют жить и работать в Китай, наконец, Англия решила прибрать к рукам крупнейший китайский рок-фестиваль «MIDI» («Mídí Yīnyuè Jié», это название фестиваля, популярный в электронной музыке протокол обмена тут ни при чем), поставив его хедлайнером группу Suede. Для понимания: артисты такого уровня этот фестиваль еще никогда не закрывали, да и вообще для многих топ-артистов Китай — все еще terra incognita.
То есть уже понятно, что, пока Путин качает газ в Китай и строит самолеты, китайцы учатся тому, что лучшая в мире музыка — английская. Искренне, кстати, рад за них.
Кроме рок-музыкантов, британцы катают по миру театры с современными интерпретациями классических спектаклей, напоминая, откуда родом Вильям наш Шекспир.
В 2013 на российских площадках «British Council» отметили столетний юбилей Бенджамина Бриттена, великого британского композитора, ненавязчиво напоминая, откуда есть пошел этот ваш Шостакович (его 14 симфония посвящена Бриттену).
Но все же, если сравнить долю инвестиций в литературу, выставки, перформансы, классическую музыку и музыку современную, видно, что огромный перевес — на стороне последней. Британия ясно говорит миру, что сегодня мы — музыка. И с этим трудно спорить.
Германия: мы — футбол, мы — мода
Вообще, если совсем честно, представлять миру английскую культуру — задача нетрудная. Агитировать учить язык Шекспира, на котором и так говорят все приличные люди, и слушать музыку из страны Битлз, Роллинг Стоунз, Секс Пистолз и Депеш Мод — это все равно, что убеждать в превосходстве автомобиля «Ягуар» перед автомобилем «Москвич». И так все ясно.
У менеджеров «Goethe Institut», являющего миру культуру немецкую, задача посложнее. Да, Германия — тоже страна великой и многообразной культуры, но в глазах мировой общественности всю ее однажды затмил один австрийский художник. С тех пор Германия попала в очень неудобное положение: она старается забыть, показать, что способна и на другое, но в мире пользуются популярностью исключительно вещи, о художнике нет-нет да напоминающие: группа «Rammstein», автомобили «Mercedes» и «Audi» (до и во время войны эта марка называлась «Horch»), одежда «Hugo Boss». И немец, если он встречается в кино, чаще всего тоже сами знаете кто.
«Министерство культуры ставило нам задачу, — рассказал один из некогда высокопоставленных руководителей Гете-института, ныне пенсионер, — сменить в общественном сознании образ немца — аскетичного нациста на немца жизнерадостного и витального, немца-бонвивана. Ничего более идиотского я за всю свою жизнь не слышал».
У Гете-института финансирование поскромнее, чем у английской организации, — 366 миллионов евро за 2013 год. Для такой суммы институт поражает своей разветвленностью. Индия: Нью-Дели, Колката, Мумбаи, Пуна, Бангалор; Индонезия: Джакарта, Бандунг, Сурабая (вы слышали про такие города вообще? А вот Германия хочет, чтобы там знали и любили немецкую культуру); в Буркина-Фасо есть офис, в Того есть, в Мьянме… Германия старается распространить свою культуру максимально широко.
Я был в нескольких офисах Гете-института по всему миру, и меня поразило ощущение его полной экстерриториальности: что в Петербурге, что в Бангкоке, что в Ханое — чистота и функциональность, унифицированный порядок и чуть заметный запах стирального порошка. Вьетнамец, только что соскочивший с мотоцикла, весь прокопченный выхлопом и запахами шалмана, где недавно питался, заходит туда, как в светлый мир высокой цивилизации.
В отличие от сурового учреждения бриттов, «Гете-институты» открыты и войти туда может каждый желающий.
Задача Гете-института — прежде всего продвижение в массы немецкого языка. Поэтому в каждом центре есть большая библиотека (и медиатека: автор статьи в конце 90-х именно в Гете-институте в Санкт-Петербурге услышал немецкий индастриал и электронику), языковые курсы и возможность получить международно признанный сертификат. Но есть задачи и поинтереснее.
«Я продвигал идею создать подразделение моды, — рассказывал мне тот же бывший руководитель, — немцы не воспринимаются как нация дизайнеров, вроде итальянцев или французов, но популярность немецкого дизайна, немецких вещей растет. Ну, и вторгнуться на поле французов тоже хотелось».
В то время мой собеседник как раз руководил отделением Гете-института в одном из французских городов. А эта идея переросла в проект «Create Europe», когда молодые дизайнеры через местное отделение Гете-института могли подать свои работы на конкурс дизайнеров. Конкурс заканчивался показом в Берлине, победителей оставляли там учиться.
Девочка из Мьянмы или Буркина-Фасо, хочешь воплотить свою мечту, хочешь быть Коко Шанель, Эльзой Скиапарелли? Германия поможет тебе!
Второе, уже вполне национальное направление — футбол, где немцы и вправду достигли впечатляющих высот. Гете-институт продвигает идею футбола как немецкого национального спорта. В разных странах, помимо спонсорства молодежных лиг и товарищеских матчей, Гете-институт устраивает выставки, посвященные футболу в искусстве, а в учебных материалах по немецкому языку огромное количество упражнений и заданий вертится вокруг все той же, вообще-то изначально английской, игры.
Опять же, вспомните про Джакарту и Того. Мальчик, ты любишь футбол? А кто это тебе подарил мячик? Какие у тебя красивые карточки с футболистами! А на каком они языке?
Россия: мы — совок!
Первое, что бросается в глаза при виде «Русского Дома Науки и Культуры» в Берлине, — магазины на первом этаже. «Rolex», «Patek Philippe», «Bucherer» — все окна огромного, серого и как будто пыльного здания отведены под витрины швейцарских часовщиков. Криминала тут нет: «British Council» тоже расположен в здании, на первом этаже которого магазин. Разница в том, что англичане снимают это помещение под свое представительство. «Русский Дом» же, наоборот, — полностью российская собственность — и сам сдает свои первые этажи.
Понять можно: финансирование «Русского Мира» (который объединяет все такие «русские дома» на планете) — 1 миллиард рублей в год, около 20 миллионов евро, — в 17 раз меньше, чем у «Гете-института». И в принципе получается довольно честный образ современной России. И это еще не самое плохое. Внутри все — намного хуже.
Прежде всего надо понять фундаментальную разницу между «Русским Домом» и, например, «British Council»: английское представительство рассчитано на аборигенов, желающих приобщиться к великой британской культуре. Они — миссионеры, агенты влияния, представители той самой soft power, объясняющей превосходство одной культуры над другой без помощи пушек. «Русский Дом» рассчитан на россиян, тоскующих по покинутому СССР и желающих иметь его кусочек на чужбине. Я не знаю, как иначе объяснить тот факт, что внутри этого здания навсегда застыл 1984 год, в котором здание и было построено.
На первом этаже — огромный холл с российским и немецким флагами и театральная касса, на стене — плакат с анонсом концертов Ирины Аллегровой. На втором этаже — ресторан «Калинка» с борщом и выстроившимися на полке в ряд Matrjoschka’ми.
— Петр Иваныч, может, че поинтереснее тут сделаем? Этого… дизайнера пригласим оформить?
— Да ты чего, Иван Петрович? Забыл, что бюджет на этот ресторан мы того… окультурили? Неча выеживаться, поставим матрех здесь — и нормально.
Есть книжный магазин с ассортиментом, примерно соответствующим ассортименту книжной лавки в Вологде. Большой кинозал, демонстрируются фильмы «Еще один год» Оксаны Бычковой и «Стыд» Юсупа Разыкова. Концерты — Иван Ожогин (кто это?), Олег Погудин (опять же, кто?). В фойе кинозала — фотовыставка «Сочи 2014».
На четвертом этаже — библиотека и кружки для детей-дошкольников и младших школьников. На стенах — детские рисунки, один из них особо пронзителен: карандашом, очень по-детски, изображены русские солдаты с карабинами и в шапках — по всей видимости, пограничники; они останавливают автомобиль с «мерседесовской» звездой на радиаторе, в котором сидит счастливая семья — папа-мама-я. Если подумать, в сюжете этой картины (перегонка «мерседеса» через границу мимо суровых солдат) схвачена вся неприглядная суть существования «русских немцев».
В витрине библиотеки, рядом с «Мойдодыром», лежит книга «Так закалялась сталь».
Перечислять эти подробности можно бесконечно. Можно язвить, потешаться, или, наоборот, наслаждаться винтажностью и теплым, ламповым ретро «Русского Дома». Если бы не одно «но»: эта организация представляет культуру нашей страны! Это — ее официальная витрина в Германии, и другой нет.
По сути, он представляет именно ту эпоху, когда Советский Союз не то что чужих — своих граждан не мог убедить в том, что в их стране кто-то еще хочет жить. И если у кого-то есть вопросы, почему распался СССР, «Русский Дом» дает очень наглядный ответ.
Утешением же может быть только то, что местные немцы туда и вправду практически никогда не заходят, — ну, если только за часами.
И все-таки
И все-таки русский soft power, безусловно, есть. И «Washington Post», и «Guardian» наперебой пишут об использовании Путиным комбинации жесткой и мягкой силы для достижения своих целей.
Многие западные интеллектуалы смотрят в сторону России с надеждой, как на лидера «правого поворота», имеющего ответ на то, в чем они сами безнадежно запутались.
Открытие Олимпиады-2014 — безусловно, ярчайшее проявление этой силы. Весь ее месседж был ясно считываем: Мы — Традиционное искусство!
Это же прочитывается в спонтанных, стихийно и случайно возникающих акциях, вроде вот этой:
На видео добравшиеся до Лондона евроукраинцы пытаются сорвать концерт Валерия Гергиева на Трафальгарской площади, машут флагами и пытаются кричать «ганьба» по-английски.
Картинка понятна: у русских в руках смычки, скрипки и виолончели, они несут миру красивую музыку, ради этого их позвали в Лондон.
У украинцев в руках флаги и палки, они орут, умудряясь два английских слова и один английский предлог выкрикнуть так, что слышен чудовищный акцент. И их сюда никто не звал.
Победы на Олимпиаде и в чемпионате мира по хоккею напоминают всему свету давно забытое «Мы — Спорт!» Немецкие газеты, кстати, очень тяжело переживали русскую победу в Олимпиаде и публиковали статьи с заголовками вроде «Русские атлеты, чтобы победить, вдыхают газ ксенон». Но и это — позитивный эффект. В ксенон, я думаю, не верит никто, включая автора, а вот факт, что русский в итоге сильнее и быстрее не-русского, оказался зафиксирован.
Наконец, Крым и трагические события последних дней в Донбассе сказали и продолжают напоминать миру главную, большую правду о русских: «Мы — Война!»
Крым был тем моментом, когда русская мягкая и вежливая сила прошла по лезвию ножа, так и не превратившись в жесткую. Моментом чистого восторга.
Донбасс же который месяц рвет шаблон европейцев, до сего времени полагавших евроинтеграцию «высшей ценностью». Ополченцы, которых с одной стороны уничтожают артиллерией и авиацией, а с другой стороны делают вид, что их нет, не хотят в Европу — они хотят в Россию и за это право бьются насмерть. И об этот факт разбился не один крепкий европейский лоб, высокомерно полагающий, что бежать можно только с Востока на Запад, но никак не наоборот.
Декамерон
В «Декамероне» Бокаччо был один рассказ о том, как некий господин хотел принять католичество, но для начала посетить Рим и Ватикан, чтобы увидеть сердце католической культуры. Друг господина, кровно заинтересованный в его конвертации, всячески его отговаривает, про себя понимая, что если тот увидит грязный и распутный Вечный Город и образ жизни тогдашних «правоверных» католиков, то забудет о католичестве раз и навсегда. Тем не менее, господин едет. Он возвращается в ужасе, долго терроризирует друга рассказами о том, до какой степени все в католичестве прогнило и обречено вот-вот рухнуть. Но вместо того чтобы обрушиться, оно растет и процветает, вопреки всем и всему. И именно поэтому он станет католиком.
Эта история вспомнилась мне сразу же после посещения «Русского Дома». В ней, как мне кажется, много горькой правды про русскую «мягкую силу», которая, как трава сквозь асфальт, прорастает вопреки. Русский soft power — это некая правда о Великой Нации, начинающая проступать сквозь ложь тех институтов, которые ее якобы представляют.
Это вот такие вот спонтанные выступления немецких журналистов на митингах:
Это плакаты «СиП» в Луганске:
Это вот такие вот граффити на стенах в Бруклине:
Это все то живое и настоящее, что прорывается не благодаря фонду «Русский Мир» и другим международным пилорамам, а с помощью отдельных людей, которые желают сказать максимально четко и громко: «Мы — есть!»
