Русская литература мертва?
Лев Пирогов
мериканский журнал Foreign Policy опубликовал коротенькую статью под обидным названием «Русская литература мертва?» Мы всегда приосаниваемся, когда на нас обращают внимание иностранцы (Достоевский называл это всемирной отзывчивостью), так что, естественно, не могли пройти мимо такого выдающегося события. Находящаяся на страже национальных интересов «Российская газета» так нежно отхлестала обидчиков, что у них, поди, случилась эрекция. Во мне мудрой объективности поменьше, чем в Павле Валерьевиче Басинском, так что я бы эту атмосферу партнёрства во имя прогресса чуть-чуть нарушил, если позволите.
Не то что внимательно прочитав, а даже просто пробежав глазами статью, нельзя не увидеть, что в ней зашифровано послание к русским писателям, обдумывающим житьё. Это не анализ, это скрытый манифест, message. Поэтому и название оканчивается на вопросительный знак, как бы приглашающий к диалогу. Статья так и требует от наших литераторов ответной реакции. Какой?
Приведём краткое содержание. Русские писатели измельчали. Последние их гениальные книжки — это «Доктор Живаго» и «Архипелаг ГУЛАГ», с тех пор ничего интересного не было. Где Наташа Ростова? Где Юрий Живаго, bleat’?
Автор обратился к специалистам. Дмитрий Быков, «ведущий российский критик и биограф of Pasternak», сказал, что великих книг завались (ещё бы он сказал что-нибудь другое. — Л.П.), просто переводят мало.
С ним не согласна биограф of Putin и журналист Маша Гессен. Рашкинские писатели стали плохо писать, объяснила она. «Общее культурное гниение поразило литературу».
Это были два тезиса, а теперь синтез — мнение некоей Наташи Перовой из якобы известного российского издательского дома «Глас». (Вы слышали про такой издательский дом? Интернет сообщает, что он базируется в Ростовской области, но об изданных им книгах сурово умалчивает.) «У американских читателей возникла аллергия на все русское, — сообщает эта Наташа. — В 1990-е всё русское встречали радушно, потому что мир возлагал на Россию большие надежды. Мы думали, что Россия будет реинтегрироваться в европейский контекст (кто думали, ростовские издатели? — Л.П.). Но она постепенно взялась за старое, и люди от нас отвернулись».
Дальше какой-то американский авторитет из Далласа, вероятно, тоже известный что твоя Наташа, берёт быка за рога: дело в том, что американцы ищут в русской литературе большие идеи и откровения (а нетути). Автор статьи ему поддакивает: русская литература опопсела. Раньше в ней находили жизненные модели и жизненную философию, от писателей ждали, что их жизнь будет более глубокой, чем жизнь простого смертного, сегодня писателей больше не обожествляют, ну и вот, короче, всё поэтому.
Финальный аккорд: «По крайней мере в России соблюдается право на публикацию — в сравнении с предшествующими столетиями последние 23 года были сравнительно свободны от цензуры. И пусть Россия сегодня входит в новый виток притеснений, писатели не преминут задокументировать каждый поворот гаечного ключа, а лучшие из них станут творцами классики».
Ну? Вы поняли, как пробиться на американский рынок? Документируйте повороты ключа, кретины! Пишите, как ужасно живётся вам на новом витке притеснений, и былое величие русской литературы возродится. Миру нужен новый «Архипелаг ГУЛАГ», а не вот это вот всё (не знаем, что).
Если допустить, что этого прозрачного намёка в статье нет, получится, что её автор — просто идиот, не умеющий сложить один и один. Дескать, во времена Пастернака и Солженицына была цензура — и была великая литература, а сейчас цензуры нет и это внушает мне, безмозглому болвану, надежду на литературное возрождение.
Но давайте будем людьми — станем считать, что автор статьи Мэтью Оуэн не безмозглый болван, а, напротив того, весьма башковитый. А значит, накал борьбы, несколько ослабший после встревоживших порядочную общественность телодвижений Путина в направлении литературы (встреча с писателями, объявление года литературы и какое-то мутное перераспределение ништяков между окормляющим изрядно-порядочных Федеральным агентством по печати и люто ненавидимым ими Мединским), вновь окрепнет. У писателей появится цель: вывести символические активы за границу — и конвертировать. Там помнят и ждут.
Ну вот, собственно, и всё с этой статьёй. Теперь сделаем вид, что безмозглые болваны — это, наоборот, мы, и доверчиво, на голубом глазу поразмышляем, умерла ли у нас тут русская литература и отчего ж беда такая случилась.
Понятно, что критерием её «жизни» для автора и предполагаемых читателей статьи является известность на Западе. Именно поэтому в качестве положительного примера выбран добротно-средненький, но ославившийся благодаря недополученной нобелевке «Доктор Живаго», а не, скажем, эпохальный, как к нему ни относись, роман «Москва — Петушки», или сумрачно-тяжёлая, монументальная «Пирамида» Леонова (у нас, впрочем, тоже известная весьма умеренно), или «Котлован» Платонова, гениальный до полной непереносимости, но всё равно широко известный, или какое-нибудь ещё другое сооружение.
А что же, помимо Нобелевской премии, может быть поводом к этой самой известности? Ясно, что не увлечённость западных людей литературой и не утончённый вкус к ней (раз уж «Архипелаг ГУЛАГ» их устраивает). Недавно мне попалась на глаза любопытная публикация (к сожалению, я не запомнил ссылку, не думал, что пригодится), в которой речь шла именно об этом: почему на Западе интересуются русской литературой. Со ссылкой на некоего пленного офицера Вермахта — аналитика, занимавшегося изучением загадочной русской души, — в этой статье утверждается следующее: русская литература являлась для немцев источником сведений о состоянии боевого духа предполагаемого противника.
Утверждение чересчур прекрасное, чтобы быть правдоподобным, хотя от романтичных немцев с их Вагнером, Аненербе и Лорелеей всего можно ждать. Так вот, этот немец якобы жаловался: вы понаписали романов о чудаках и нытиках, о всяких идиотах припадочных, извращенцах и погружённых в свои проблемы «лишних людях», и поэтому мы, доверчивые господа немецкие офицеры, считали, что вы слабаки. Но вы нас обманывали. Вы, сволочи, специально не писали о титанических стройках, о штурме и натиске пятилеток, о небывалых жертвах, на которые готов идти ваш народ во имя призрачных и недостижимых целей, — вы нас обманывали.
Ну что тут скажешь. Ах, обмануть того не сложно, кто сам обманываться рад. Всё мы вам писали: и «Железный поток» Серафимовича, и «Как закалялась сталь» Николая Островского, и «Мужество» Веры Кетлинской, и «Время, вперёд!» Валентина Катаева, и хотя бы даже «Танкер „Дербент“» Юрия Крымова — всё это опубликовано до войны — бери да читай. Нет же, они в Достоевском и Толстом рылись. Не там, где лежит, а там, где лампочка светит. «Аналитики».
История эта, думается, выдумана, но хвостик правды из неё торчит. Потянем за хвостик.
Западу настолько интересна русская литература, насколько интересна Россия, а Россия интересна ему в одном смысле: как с ней совладать. То есть «где же у неё кнопка». Это значит, что как только Россия перестаёт быть сильной (и, стало быть, угрожающей), интерес к русской литературе пропорционально падает. Всплеск интереса к русской культуре на рубеже 80-90-х годов тоже объяснялся именно этим: неужели русский медведь ослаб? Точно ли? А может, помощь нужна?
Помощь была нужна. И Джордж Сорос учредил в 1988 году фонд «Культурная инициатива», преобразованный затем в институт «Открытое общество». Одной из его задач была «поддержка толстых литературных журналов». Об успешности этой программы можно судить по следующему показателю: в конце восьмидесятых, когда фонд начал свою филантропическую деятельность, средний тираж основных толстых литературных журналов штурмовал отметку в миллион экземпляров. В середине девяностых, когда Сорос умыл руки, передав заботу об «Открытом обществе» Ходорковскому и прочей подобной пакости, средний тираж из последних сил цеплялся за пять тысяч экземпляров. То есть работа была проделана адова.
Понятно, что существенный вклад в неё внесли гайдаровские реформы, тиражи бы всё равно рухнули из-за снижения уровня жизни. Однако филантропами был использован следующий приём: поддержкой пользовались те журналы, которые придерживались строго либеральной позиции, а патриотические журналы получали шиш. И что же? У либеральных журналов тираж, как уже говорилось, упал до пяти тысяч и ниже, а у сидящего на бобах патриотического «Нашего современника» он составлял девять тысяч, то есть вдвое больше. О чём это говорит?
О том, что задачей было не столько «дать журналам выжить», сколько втоптать их в либеральное лакейство и сопутствующее ему содержательное ничтожество. Хочешь иметь гарантированный гранток — играй музыку, которая нравится заказчику, а не хочешь — крутись как можешь. Конечно же, гранток надёжней, вкуснее. А что читателям твой журнал до лампочки, ну так не для толпы работаем…
В начале девяностых англичане запустили у нас франшизу литературной премии «Букер». Столичная литературная интеллигенция на этот «Букер» только что не молилась, ведь там были фуршеты, аж в британском посольстве, на них кормили! С тех пор литературный процесс в России так и держится на двух китах: премия и фуршет. Фуршет и премия. Премиями определяется известность произведений, а авторитет премий измеряется её денежным выражением и классом кормёжки.
Как только стало ясно, что мы восприняли преподанный им урок и теперь сами справляемся с втаптыванием своей литературы в «европейский стандарт», заграничный дядюшка и сам ушёл, и сундучок унёс. Ни поддержки, ни интереса. «Русская литература умерла», ах, какая неприятность…
Она не «умерла», её вбомбили в каменный век. Мы имеем такую литературу, которую нам дозволяют иметь либеральные литературные функционеры (издатели, книжные редакторы, секретари литературных премий, главные редакторы печатных изданий и так далее). В качестве цензурного инструмента используются «механизмы рынка». Я год проработал в крупном издательстве и наблюдал, как это происходит. Очень просто: приносите вы книжку с «подозрительным содержанием» в отдел маркетинга. Там чешут репу и этак простодушно спрашивают:
— Хм, а на что это похоже? На «Духless» или на Дарью Донцову?
— Ни на что не похоже! — яритесь вы. — Это бомба, у нас такого сто лет не было!
— Хех, — снисходительно смеются в маркетологическом отделе, — опять нового Толстого открыл? Слушай сюда, мальчик. У нас частное коммерческое издательство, если ты не знал, в него Соломон Пантелеич личные деньги вкладывает (слава Соломон Пантелеичу). Поэтому ты нам висяк не втюхивай. Давай неси то, что продаётся, или то, что похоже на то, что продаётся! Мы хорошим предложениям всегда открыты.
Ну, а продаётся то, что пропускают и «ставят на продвижение» дружественные отделу маркетинга ответственные редакторы, позащищавшие диссертаций по творчеству, ах, Марины Ивановны Цветаевой и проведшие юность на митингах «Демократического союза».
Там, где «механизмы рынка» по каким-либо причинам не действуют, применяется прямая цензура. Рассажу в связи с этим забавный анекдот. Один мой приятель, литературный критик (тот самый, кстати, который давеча Foreign Policy отхлестал), написал для толстого литературного журнала (из тех, что поддерживались Соросом) статью, в которой, среди прочего, был абзац о разумности литературной цензуры. Статья вышла, а абзаца-то в ней и нет… «Знаешь что, — сказали ему в редакции. — У нас демократическое издание, мы против цензуры. А потому пропаганду цензуры в своём демократическом и неподцензурном издании допустить не можем!» Чик-чик.
Писатели «нежелательного» направления были отлучены от актуального литературного процесса. А это и редактура (работа с дельным редактором — иногда залог половины качества), и профессиональное обсуждение, задающее ориентиры развития, вправляющее писателю мозги, и, в конце концов, стимул к работе. Вот пример: хотел я издать книжку великолепного псковского писателя Владимира Клевцова, убрехал издателя, тот говорит: ладно, давай, но только быстро… Звоню в Псков: скорее присылайте тексты, да, да, хорошо… Диктую электронный адрес… А он переспрашивает: какая-какая улица? Оказывается, у человека нет компьютера. Он печатает рассказы на пишмашинке.
Смех смехом, но когда писатель находится в гарантированной изоляции, он неизбежно деградирует. Тот же Клевцов, изредка издаваемый меценатами крошечными тиражами, собирает свои сборники сам, и у меня душа обливается кровью, когда я вижу, насколько неправильно он это делает. А столичный редактор или премиальный «ридер» тычет злорадно пальцем в какую-нибудь несуразность и хохочет: «И вот это вот ваша „русская литература“? Ха-ха!.. Нет уж, лучше мы свою гомосятину… проверенную… тут слог набоковский…»
И поди возрази. Когда слог.
Изредка сквозь эшелонированную либеральную оборону по недоразумению либо по недосмотру просачивается что-нибудь неположенное, и тогда случается «скандал». Но за двадцать лет таких «скандалов» было, кажется, всего четыре. Дайте вспомнить.
1. Алексей Варламов с повестью «Рождение» (1995 год, премия «Антибукер»). Человек всего-то написал, что его героя рождение ребёнка заботит гораздо больше, чем призыв Гайдара к интеллигенции в 1993 году — выходить на площадь и «давить гадину». Ох, как же его за это мочили…
2. Александр Проханов с кислотным романом «Господин Гексоген» (2002 год, премия «Национальный бестселлер»). Но перед этим его же куда более острые, вменяемые и литературно-удачные романы «Красно-коричневый» и «Идущие в ночи» были успешно замолчаны, а это был совсем другой Проханов, и при нормальном литпроцессе, где именно эти романы, а не модный тогда Путин в наркоманской стилистике были бы оценены по достоинству, мы бы имели сегодня другого писателя.
3. Михаил Елизаров с квазипатриотической сорокинщиной «Библиотекарь» (2007 год, премия «Русский Букер»).
4. Пытающаяся объяснить (а значит, понять?.. а значит, простить?!..) кровавую логику русского ХХ века «Обитель» Захара Прилепина (премия «Большая книга» в прошлом году ).
Ну, последние два примера — это уже когда Левиафан ослаб, так что, можно сказать, по большому счёту прокололись лишь дважды.
Зато ничего не говорят широкому читателю имена воронежца Вячеслава Дёгтева и ленинградца Георгия Сомова (уже покойных); москвича Юрия Баранова, оренбуржца Петра Краснова, псковитянина Владимира Клевцова, нижегородца Алексея Серова и ещё десятков тех, кого я сейчас не назвал, или не вспомнил, или просто не знаю. Таких писателей просто «нет». Их книги не издаются (или издаются на коленке тиражами по 500-200 штук), с ними не работают редакторы (а ведь бывают целиком «редакторские» писатели, например, Виктор Астафьев), их не обсуждают критики. Между тем русская литература, в которой присутствовал бы, например, роман Юрия Баранова «По пути на ЮБЛО» («Южный Берег Ледовитого Океана», я извиняюсь), или «Песни Гипербореев» Владимира Федотова, или «Своим чередом» Зои Прокопьевой, — это была бы совсем другая русская литература и совсем другая история России 90-х годов. Другое самосознание народа, другие «странные русские».
Поскольку прочесть эти книги вы, вероятнее всего, не сможете, я о некоторых из них расскажу. Не потому, что они «самые-самые» (это не одному человеку решать, для этого как раз литпроцесс и нужен), а потому, что первыми пришли в голову.
Сборник рассказов Вячеслава Дёгтева «Крест». Очень задел меня, человека, тогда ещё не обременённого детьми, государственническими убеждениями и весьма циничного, рассказ «Джеляб». Чеченцы захватили нескольких русских баб и организовали из них что-то вроде «батальона добрых услуг», тягая по горам и пользуя во все дыры. Потом, под предлогом того, что везут к врачу, отправили расстреливать. Там была подогревающая эмоции «романтическая» линия, которую мы опустим, но, короче, всех убили, а одна за кустик над пропастью зацепилась, спряталась и, раненая, плачет, бормочет: «Ну, падла, погоди, выберусь, сыновей нарожаю, они тебе…» Это было время, когда правозащитник Сергей Адамович Ковалёв и героическая чеченолюбивая журналистка Елена Масюк ни на секунду не вылезали из телевизора. А ошарашивало в рассказе именно то обстоятельство, что русские, оказывается, способны не только разбомбить (если генералы Березовского им позволят), но и «нарожать». Это русские-то? Но Дёгтев написал так, что сомнений не оставалось. И откуда ни возьмись ком в горле, и уверенность: нарожает!
Совершенным шоком (в хорошем смысле) оказался для меня и никому не известный роман Владимира Федотова «Песни Гипербореев». Там вкратце вот о чём: начало девяностых, самый разгар «развала и вымирания». Деревня рушится, все скулят. А у Федотова в романе люди просто забили на государство, банки, кредиты и прочее и живут сами по себе, как на острове. Будто нет над ними никакой власти, никакого радио-телевизора. Колхоз развалился — хорошо. Что плохо лежит — украли. Что лежит хорошо — ну, постарались, пошевелили мозгами и тоже к делу приспособили. И живут. Сеют, пашут, богатеют, строятся. Женятся, заводят детей. Параллельная цивилизация, «Другая Россия». И никакого тебе упадка духа в связи с «демократическими реформами». Наоборот, хорошо, что перестали на нас внимание обращать! Хоть раздышимся… По этой книжке семинары можно было проводить по выживанию без оружия. Русское кунг-фу.
С этим кунг-фу перекликается роман Зои Прокопьевой «Своим чередом». Начало тридцатых, до Сибири докатилась коллективизация. Одну деревню «раскулачили» поголовно: нужны были бесплатные рабочие руки — валить лес, готовить просеку для новой ветки узкоколейки. Вывезли людей в лес в чём были, а в это время того, кто железную дорогу строить должен был, посадили. И оказались эти люди никому не нужны. Их просто забыли. Пришлось выживать самим: собирать камни и месить глину, строить кузнечные горны, землянки рыть, потом избы ставить в тайге, корчевать поля и так далее. В общем, как «Таинственный остров» Жюля Верна, книга про выживание. (Говорят, Зоя Прокопьева сама поставила в тайге дом, своими руками, почти без помощи, такая вот оригиналка, так что разбирается в вопросе таёжного выживания она неплохо.) Много народу вымерло, но те, кто выжил, новую деревню поставили, стали жить. А тут про них вспомнили. На стройку металлургического гиганта вывезли. Там — разорение, бардак, голод, нищета, разврат и апатия. А эти люди (метафора русского народа; роман вообще очень поэтический и глубокомысленный) и здесь ухитрились выжить и более того — навести порядок. Такой «Антикотлован» платоновский получился. Дважды должны были сгинуть без следа, всё для этого родная власть сделала, а не сгинули. И комбинат построили, танки начали выпускать, и на войну на этих танках пошли, и даже вернулись многие. Ничего их не берёт.
«По пути на ЮБЛО» Юрия Баранова — это уже при демократии дело было: подмосковное село, подъедаемое богатыми столичными дачниками. Рядом лес и обширнейшее болото. Районное начальство, глава Администрации, местный мент — все сволочи. Дачники — тоже не подарок. Сыплются обиды на шею русского человека. А несколько местных мужичков сговорились и стали так дела обтяпывать, что обидчики начали кто с перерезанным горлом, кто просто так в болоте тонуть. И без улик — не подкопаешься. Что только ни делала власть, чтоб остановить эту мистику и прищучить подозреваемых, а мистика, зараза, не останавливается. И что самое смешное, жизнь-то от этого лиходейства заметно улучшилась. Этакий террористический инструктаж о способах народного правосудия. Таинственная русская душа — она такая, о двух сторонах: светлой и тёмной. Даже не берусь себе этот роман на полках в книжном магазине представить.
А, собственно, почему? Мало, что ли, у нас книжек и фильмов о маньяках да извращенцах? Но ведь то ж правильные маньяки, вы поймите… Они для услажденья плоти и кармана маньячат. А тут маньячат, чтобы жить по совести можно было. Это уже как-то… статьёй попахивает.
То ли дело романы о п…страданиях высокоинтеллектуальных лесбиянок, влюблённых в олигархов риэлторш и прочей интеллигенции! Это да. Это прямо-таки необходимо хорошенечко изучать аналитикам из Лэнгли или откуда они там, чтобы знать, на что загадочный русский народ в предстоящей войне способен. Тут-то им и объясняют (на самом-то деле — объясняют нам, чтоб мы сами так думали): русский народ — он мальчик. Он хочет в торгово-развлекательный центр и трусики. Он не хочет воевать с партнёрством во имя прогресса! Да и чем ему, хи-хи, воевать-то? Трусиками? Томиком Пелевина? Стаканчиком из-под латте (самый вкусный — у нас)? Ключиком для сборки мебели из магазина IKEA?..
Нет, конечно. Не ключиком. Зубами загрызём, вы только разозлите как следует. А что нет у нас для вдохновения великой русской литературы (которую вы же там у себя великой и назначаете, недаром в комментариях на русском националистическом сайте мне пишут: не гоните, Лев Василич, пурги, а лучше объясняйте, как творчество Гоголя вписывается в общемировой и европейский контекст), так это ничего. Хитрость-то вся в том, что это не мы русской литературой вдохновляемся, а ровно наоборот — она нами. Всегда так было. Так что логика тут простая: будет великая Россия — будет и великая русская литература.
А к тому, зараза, идёт.
(Следует абзац об утрате литературой важного медиального значения в современном постиндустриальном мире быстродействия и высоких технологий, — но это пусть авторы комментариев сами у себя в голове допишут.)
Если вам нравится читать о самых заметных представителях русской культуры именно в таком формате — пожалуйста, поддержите наш проект финансово, чтобы публикации могли продолжиться Спасибо!
