«Независимость — это единственное благо, которого мы добились за счет всего остального»
— Симон Боливар
Триста лет назад в испаноязычной Америке жила актриса Перикола, своими ролями в постановках по Кальдерону и де Вега снискавшая славу на всём континенте. Спустя много лет после её смерти она и её окружение стали персонажами комедии Проспера Мериме и оперы Жака Оффенбаха. Сегодня Латинская Америка может «похвастать» в культурном отношении разве что своими телесериалами для домохозяек.
Прежде чем браться за оружие и сражаться за независимость, нужно хорошенько подумать, зачем это вообще нужно и что с обретённой независимостью новообразованная нация будет делать. Если нация подумала хорошо и была наставлена на путь истинный могущественными покровителями — получается США. Если покровителей не было, но были талант и трудолюбие, то получаются Нидерланды. Если нет ничего из вышеперечисленного, но есть элементарный здравый смысл, то получается хотя бы Чехия. Если же за идеей независимости не стоит вообще ничего, кроме наспех состряпанной национальной мифологии, то получается Украина. Или Латинская Америка.
Мы уже подробно рассказывали о том как, кем и зачем создавалась Украина, но появление Испанской Америки в своём роде стало для Испании ударом даже более страшным: от русских откололась «всего лишь» 1/3 народа, население же испаноязычной Америки сегодня превышает численность населения «материнской» страны почти в 9,5 раз, страна лишилась полноценного влияния в мире и, строго говоря, сегодня проживает относительно комфортную пенсию на обломках несвершившегося будущего. В связи с этим нам хотелось бы рассказать вам о том, что представляет из себя независимость испанских колоний в исторической перспективе.
Колонии и др. территории под управлением Испании
Саламанская пещера идей
Для начала определимся с понятиями. Информационная война против Испании началась ещё в XVI веке. В те грубые времена англичане, голландцы и французы обвиняли испанских Габсбургов в жестокости по отношению к завоёванным народам. Не будем отрицать брутальности испанцев, проявленной ими в ходе завоевания Нового Света, но отметим то, что все эти обвинения — не более чем демагогия с целью оправдать отъём сфер влияния у конкурента, жестокими тогда были все. Скажем, Ян Питерсон Кун, эффективный менеджер Голландской Ост-Индской Компании, в 1621-м узнал, что жители островов Банда (дело было в Индонезии) продают мускатный орех конкурентам-англичанам в нарушении существовавших договорённостей — негодующий Кун устроил бойню в этом регионе, сократив его население с 15 тыс. до всего лишь 600 чел.
Интересная лекция об испанской Конкисте
Качественное же отличие испанцев от ближайших конкурентов заключается в том, что они осуществили один из величайших геополитических подвигов в истории, освоив колоссальные пространства от Калифорнии до Патагонии и от Флориды до Филиппин, застроив их городами и портами. Только в первые два века испанского владычества в регион, невзирая на высокую смертность и бесчисленные опасности, отправились на ПМЖ 740 тыс. уроженцев Иберийского полуострова. Недавно, 12 февраля, была как раз годовщина основания столицы современного Чили конкистадорами Педро де Вальдивия. Можно много чего нехорошего сказать про сырьевую-плантационную структуру экономики Испанских Америк, но ведь это будет верным абсолютно для всех колоний всех государств всех времён.
Выставляя испанцев жестокими психопатами и при этом лентяями, [преимущественно] англоязычная историография забывает о том, что выходцы с Иберийского полуострова вообще-то принесли цивилизацию в западное полушарие, остальные уже пришли «на всё готовое». В связи с этим интересно посмотреть, за счёт чего поднимались «просвещённые» англичане, которые сегодня активнее всех продвигают образ Испанской империи как дряхлой и неэффективной махины.
Начали они с контрабанды рабов (sic!) в испанские колонии, потом силой принуждали испанские колониальные власти допускать их на местный рынок работорговли, после чего начали захватывать сами города и в итоге дозрели до грабежа испанских кораблей и величайшей удачей для будущей сверхдержавы было перехватить испанский корабль с золотом и серебром, идущий в Севилью. Понятно, что в международных отношениях действует принцип «кто сильнее тот и прав», но непонятно почему нужно верить сказкам, которые сочиняют победители про побеждённых. В период расцвета Испанской империи Англия и другие подобно рыбам-прилипалам паразитировали на теле огромной, динамичной развивавшейся державы, которая в 1500–1800 гг. добыла для мировой экономики 150 тыс. тонн серебра (80% всего серебра добытого за тот временной период).
Первые кадры фильма «Елизавета. Золотой век» (2007) о жизни королевы Англии Елизаветы I. Испания показана как типичная «империя зла»
Думаю, не будет преувеличением сказать, что цивилизация на юге США обязана своим появлением именно испанцам — сеть испанских фортов на самом севере современной Мексики обеспечивала приют и защиту европейскими поселенцам, торговцам и первопроходцам в этой части Америки и была предтечей для великолепного французского Нового Орлеана.
В связи с этим нелепая черная легенда о косных дегенератах с Пиренейского полуострова («случайно» создавших с нуля экономику и инфраструктуру в одном отдельно взятом регионе, ага) несколько напоминает оправдания уголовника, пытающегося подвести идеологический базис под отъём имущества у жертвы — «да он петух, в натуре, отвечаю, и вообще фраер и лох, не по понятиям живёт, правильно таких братва на квартиры опускает». Если полистать сочинения авторов школы «Анналов» (практически все они французы), то там испанская империя предстаёт в совсем ином свете, как вполне органичный придаток к Европе. Звучит хуже, чем является на самом деле: органичный придаток — это как сегодня Канада к США. Есть альтернативы куда более низкого порядка, например, Пакистан для Англии.
Боязнь времени
Всё же нельзя не отметить, что к концу долгого XVII века Испания находилась в состоянии кризиса. После дипломатических и военных побед место гегемона заняла Франция, окончательно затмившая Испанию в 1700 году с провозглашением Филиппа Бурбона, внука французского короля Людовика XIV, испанским королём Филиппом V. Бурбоны тогда проигнорировали права австрийских Габсбургов (император Леопольд I тоже был внуком испанского короля Филиппа III и тоже был женат на сестре умершего к тому моменту бездетного испанского короля Карла II), несмотря на несколько предварительно заключенных договорённостей о разделе испанского наследства между Бурбонами и Габсбургами. Габсбурги, англичане и голландцы разгневались и испугались (самая мощная в военном отношении держава получала доступ к одной из богатейших стран Европы, а после смерти Людовика Филипп V получал ещё и французский престол), сколотили коалицию и устроили, по сути, Первую мировую, по итогам которой Филиппу V пришлось отказаться от прав на французский престол, англичане отобрали у испанцев Гибралтар (который удерживают до сих пор) и Менорку (которую отдали в 1802-м), а в самой Испании приобрело особую остроту каталонское национальное движение, после инспирации в 1705 году англичанином Митфордом Кроу оно развилось в грозную силу (теперь дата окончания осады Барселоны — это Национальный день в Каталонии).
Война затронула и испанские колонии, которые тем не менее от результатов войны не сильно проиграли, поскольку Испания всё равно сблизилась с Францией, что привело к долгому процессу реформирования Испании и управления её колониями. Получалось с переменным успехом — если испанская экономика оказалась не по зубам реформаторам, то в сфере образования (при Бурбонах были основаны многие ключевые вузы Испании того периода, вроде Семинарии благородных) и социальной мобильности были достигнуты существенные успехи — всё больше постов в армии и правительстве получали обучавшиеся в новых учебных заведениях, пропитанных духом Просвещения, выходцы из удалённых провинций страны. В случае американских колоний делался акцент на большую централизацию.
Коррехидоров, обладавших значительной, но не безграничной властью, заменили на де-факто куда более могущественных интендантов, созданных опять-таки по наводке французов. Интенданты отчитывались уже напрямую перед испанским королём и в непростых условиях XVIII века с его логистическими издержками помогали бороться с региональным взяточничеством, а также центробежными тенденциями. К концу века в большинстве колоний интенданты занимали в том числе и посты губернаторов. Среди последних, кстати, начиная с 1717 года оказывалось всё больше бывших военных (к 1749-му их уже было почти 75%) и руководящие должности в стратегически важных районах уже не продавали за деньги как раньше (да, это был большой шаг вперёд по тем временам) — в итоге боеспособность местных вооружённых сил значительно выросла, и даже в эпоху Наполеоновских войн они были способны оказать англичанам куда более эффективное сопротивление, чем за два столетия до этого.
Дела всех колоний передали в единое министерство, что позволило значительно увеличить налоговые сборы, но в то же время защитило местных торговцев и фермеров от произвола местных чиновников, которые ввиду отсутствия постоянного надзора со стороны Мадрида грозили превратиться в вышедших из под-контроля феодалов.
Самым неоднозначным моментом в бурбонских реформах является секуляризация церковных владений в Америках. Если вы смотрели фильм «Миссия» с Робертом де Ниро, то помните, как жадные испанские и португальские плантаторы пролоббировали роспуск ордена иезуитов в Америке, чтобы вволю поэксплуатировать аборигенов. В принципе, этот момент истории отражён верно, но это всё равно была только одна сторона медали. На границах действовали миссии и многих других орденов, в частности, доминиканцев и францисканцев, у которых, в отличие от иезуитов, внутренней «полиции нравов» не было и в их землях благодаря отсутствию надзора и должных управленческих квалификаций царил настоящий ужас и беспредел, что периодически провоцировало крупные восстания против произвола представителей церкви, вроде того что устроил в Перу Хосе Сантос Атуальпа в 1742 году. Поэтому в 1749-м корона издала закон, предписывающий архидиоцезам на территории современных Мексики, Колумбии и Перу передать территории своих приходов под юрисдикцию светских властей.
Ситуация в городах тоже постепенно улучшалась. После землетрясения в Перу в 1746 году (в результате которого из 50 тыс. человек погибло 6 тыс.) вице-король Хосе Антонио Мансо де Веласко после оперативной ликвидации последствий катастрофы внедрил новые, куда более безопасные стандарты строения, чем, конечно, в немалой степени настроил против себя местных магнатов, по интересам которых било регулирование строительной отрасли. До этого он был губернатором Чили, где за свой счёт построил ирригационные каналы и волнорезы. Примечательно, что своим продвижением он был обязан новой системе — начинал он весьма скромно в испанской Ла-Риохи. Испанский король Карл III, кстати, был заядлым урбанистом и проспонсировал создание в колониальных городах «зелёных зон» ещё задолго до появления первого города-левиафана.
В целом порядка в XVIII веке в колониях было больше — и колониям постепенно дозволяли всё больше и больше. К 1778-му испанцы дали колониям право торговать друг с другом без испанского посредничества, что значительно подстегнуло там экономический рост. К концу XVIII века некоторую часть населения городов испанских колоний составлял аналог современного low-middle класса. Фискальная система, несмотря на построение вертикали власти, оставалась децентрализованной — по факту большинство провинций самостоятельно управляли своими финансами. Поборы и налоги при этом не были основным источником дохода колониальных властей, хотя ситуация и отличалась от колонии к колонии — в Ла-Плате налоги составляли 4% ВВП, в Чили 5% ВВП, в Новой Испании (Мексика) 22%, а в Перу 26%. Для сравнения — в Англии того времени налоги давали 12% ВВП. Большая часть доходов колоний также, вопреки широко распространённым заблуждениям, оставалась в самих колониях — резкий скачок в пользу увеличения доходов Мадрида связан с революционными и Наполеоновскими войнами в Европе — тема, к которой мы ещё вернёмся. При Бурбонах довольно немалые средства расходовались на водоснабжение, обеспечение базового здравоохранения и образование, от чего в немалой степени выиграли индейцы, до того подвергавшиеся эксплуатации слишком жестокой даже по меркам тех времён.
В национальном вопросе испанские колониальные власти превосходили наследовавшие им республики: например, в Парагвае в 1740-м был основан свободный город Сан-Августин де-ла-Эмбоскада, где проживало цветное ополчение, защищавшее колонию от индийских восстаний и возможного вторжения португальцев с моря и земли (после войны за испанское наследство Португалия стала полноценным английским сателлитом), была отработана схема интеграции цветных в колониальное общество. Там был цветной алькальд, у него были цветные замы — эти «казаки» служили властям колонии хорошо, за что в 1783 году парагвайский губернатор повысил поселение до статуса полноценного города. Или в 1762-м группа беглых черных рабов из Амапы получила свободу за участие в обороне Веракруса от англичан. Хотя ситуация различалась от колонии к колонии: в Мехико мулатам и чёрным было запрещено торговать в центре города ещё в 1750-х, в то время как в Гватемале им было дозволено держать заведения общепита. В целом, однако, при Бурбонах колониальным властям удавалось балансировать на грани, поскольку уже в годы независимости испанская культурная сегрегация сменилась полноценными расовыми войнами.
Несмотря на периодические восстания, испанцам не приходилось держать в регионе большую армию. В 1771-м после существенного увеличения войск, на все американские колонии, включая Карибские острова, у них было всего 45 тысяч человек солдат — явно недостаточно для того, чтобы держать в страхе 5 млн человек населения в одной только Мексике. Миф об «опирающихся на грубую силу» испанцах опровергает и тот факт, что в случае ведения военных действий колониальные власти опирались на куда более многочисленное ополчение (в одной только Новой Испании под ружьём даже в мирное время находилось 13,5 тыс. ополченцев всего на 2,5 тыс. регулярных солдат), которое невозможно было собрать без обеспечения лояльности среди населения. Да и управлять испанцы умели не только кнутом.
После подавления восстания комунерос в 1781-м в Новой Гранаде (Колумбия) архиепископ-наместник Кабальеро-и-Гонгора обеспечил соблюдение условий амнистии участникам восстания, предотвратил политическую «охоту на ведьм», провёл ряд важных экономических реформ на местах (привлёк инвестиции в разработку закрывшихся шахт, простимулировал притормозивший рост экспорта и колонии красильного и хинного дерева), серьёзно повлиял на развитие наук в регионе и вообще вёл себя в полном соответствии с идеалами эпохи Просвещения. Сравните с тем, как правительство современной Колумбии десятилетиями сражается против партизан из ФАРК.
Чиновников в испанские колонии посылали явно не по остаточному принципу и в основном это были высококвалифицированные специалисты. Например, Хосе Гальвес, правительственный инспектор в Мексике, был дипломатом и юристом с большим стажем и одним из наиболее образованных людей в Испании того времени. В Новой Испании он прижал местных коррумпированных чиновников, прекратил административный произвол на местах, основал в Мексике Королевскую академию благородных искусств (первый художественный вуз на территории Северной Америки, существует до сих пор), оптимизировал административно-территориальное деление провинции, укрепил оборону на севере колонии.
Стоит отметить, что впоследствии революцию и войну за независимость поддержали почти все крупные города, которые в то же время были обязаны именно колониальным властям своим возвышением. Скажем, через венесуэльский Каракас проходило 90% торговли колонии с Испанией, там испанцами были построены университет (единственный в колонии на 800 тыс. человек, половина из которых проживала в столице) и множество важнейших политических и культурных учреждений, больше половины городского совета составляли богатые землевладельцы (больше 50% которых были по местным меркам «старыми деньгами» — т. е. приехали туда в период 1700–1711 гг.) — и к 1777 году эта провинция была важнейшей недобывающей колонией Испании во всём регионе.
Хотя структура экономики испанской Америки была преимущественно экспортно-сырьевой, там под патронажем испанских специалистов развивались совсем необычные для региона отрасли. Об этом мало кто знает, но в XVIII веке королевство Кито (Эквадор) было региональным центром кораблестроения (в 1770–1780 гг. построили почти сотню кораблей), чего в нынешнем Эквадоре не наблюдается.
К концу XVIII века Испания давала всё больше экономических прав своим колониям, открыв почти во всех ключевых провинциях свои consulados (торговые гильдии, занимавшиеся регулированием торговли, в колониальных условиях это ещё был и экономический арбитражный суд), что увеличило торговый оборот между Испанией и колониями на 400%. Но у этих учреждений было и важное политическое значение — через них испанцы давали народившимся провинциальным элитам участвовать в принятии важных политических решений относительно жизни колоний.
В целом испанская Америка была достаточно успешным колониальным конгломератом. Её сырьевая экономика не является чем-то особенно постыдным — такова участь любой колонии. Историки, вздыхающие о суровых порядках испанской Америки (значительное количество правительственных монополий, обилие таможенных служб, препятствия для свободной торговли с внешним миром), почему-то в упор не замечают английских художеств в Индии, где Ост-Индская компания воспроизводила испанские практики в куда более жутких формах и где только в период 1769–1773 от вызванного деятельностью «эффективных менеджеров» голода погибли от 7 до 10 миллионов человек. На этом фоне испанские колонии — это очень аккуратные европейские провинции с региональной спецификой. Провинциями этими управляли квалифицированные европейские чиновники, экономика росла (в 1800-м в Аргентине и на Кубе ВВП на душу населения даже превышал уровень США — 102 и 118%, соответственно), внедрялись европейские стандарты образования и градостроения, развивалось гражданское общество, появился класс собственников-горожан — что могло пойти не так?
Лицо со шрамом
Члены нашего английского клуба читателей могут при возможности пойти посмотреть в центре Лондона здание венесуэльского посольства — там ранее проживал Франсиско де Миранда, топовый идеолог и деятель латиноамериканской революции. Там же в 1810 году жил другой теоретик латиноамериканской независимости, Андрес Белло, в честь которого, ах какая ирония, сегодня названа латиноамериканская рубрика в британском издании The Economist.
В период 1750–1800 в британской политической мысли Испания занимала особое место в качестве «империи зла», колонии которой нужно обязательно освободить от мадридского гнета. Оно и понятно — немалую часть английского ВВП составляла обширная контрабандная торговля англичан с испанскими колониями, посему эти колонии им очень хотелось освободить с целью наращивания собственного экспорта в эти страны и увеличения импорта столь необходимого им сырья. Была и другая причина.
Территории Испании и других колониальных держав в 1800 году.
Как известно, ключевую роль в создании США сыграли французы. Они профинансировали эту войну (которая обошлась им «всего лишь» на 1/3 меньше, чем Семилетняя война, развернувшаяся на всех континентах), поставили американской армии 90% использовавшегося ею пороха, отправили туда своих офицеров, в конце осады Йорктауна англичане сдались французам, а в Чесапикском сражении и вовсе командовал французский контр-адмирал. Приняли участие и испанцы, пославшие на помощь американской демократии экспедиционный корпус численностью 8 тысяч человек, который гнал англичан от Флориды до Мичигана. Кстати, осада Йорктауна осуществлялась в основном на испанское золото (на эту благородную цель целых $15 «задонатил» совсем недавно основанный Лос-Анджелес). С этого момента мстительные англичане начали раскручивать тему независимости испанских колоний.
Тут следует сделать небольшое отступление и объяснить, кто на континенте был больше всего заинтересован в изгнании испанцев. Все лидеры бунтовщиков той эпохи были, конечно, не «простые люди». Например, [неудачное] первое восстание в Мексике (1810–1815) возглавили Мигель Идальго и Хосе Мария Морелос, оба приходские священники Мичоаканского диоцеза. Ещё раньше, в 1794 году в Венесуэле, республиканский заговор готовили вообще выходцы из Испании — отставной капитан Мануэль Гуаль и богатый землевладелец Хосе Мария Эспанья. Куда более успешный деятель эпохи войны Аргентины за независимость Мануэль Бельграно был сыном генуэзского коммерсанта.
Социальным движком всей революции были креолы, потомки испанских переселенцев. Ключевые управленческие места в колониях как при Габсбургах, так и при Бурбонах занимали выходцы из Испании, но ситуация сильно поменялась за первые полвека правления новой династии: благодаря практике продаж мест в трибуналах и на малых должностях к 1750-му низовой управленческий аппарат испанской Америки контролировался креолами. Потом корона спохватилась и начала их активно гнать и недопускать, но было поздно, и почувствовавшие вкус власти колонисты начали устраивать восстания и саботировать реформы колониальных властей. Отнюдь не в интересах креолов была либерализация торговли, поскольку они установили крепкие коррупционные связи с Кадисом и другими испанскими портами, многое теряли крупные креольские производители. Сыном креолки и человека с неясным букетом кровей был и Миранда.
Выходец из богатой венесуэльской семьи и офицер испанской армии, участник войны за независимость США, на этом этапе своей жизни Франсиско де Миранда не очень напоминал шпиона. Даже тесные знакомства с известным британским контрабандистом Джоном Тернбуллом — это не бог весть какой компромат, к контрабандным делам в испанской Америке были причастны практически все. Но позднее, когда его судили за шпионаж в пользу Британии, он бежал к англичанам, где начал писать программные тексты об испанской независимости, собирать вокруг себя мятежников-самостийников и получать пенсию от английского правительства — то тут да, шпионом он стал самым настоящим. Не хуже был и Бернардино Ривадавия, будущий президент будущей Аргентины, приезжавший в страну дважды с британскими войсками — в 1806-м и в 1810-м. Но подрывная деятельность в целом велась очень вяло, особой поддержки среди масс не было. Нужен был внутренний кризис. И он не замедлил наступить.
В 1793 году Испания вступила в войну против революционной Франции, в связи с чем ей пришлось увеличить налоги в колониях. Британские успехи по захвату Корсики и Тулона обеспокоили испанцев, которых и так уже пугало возрастающее военное присутствие англичан в Средиземном море, так что в 1795-м испанцы заключили с французами мир, а ещё через год союз против Англии, с которой провоевали до 1802 года. Эта война была значительно более тяжёлой и нанесла большой ущерб экономике и торговле испанских колоний. Окончательно в расстройство их дела пришли после того как несколько лет спустя Испания снова попыталась побороть Англию в союзе с уже императорской Францией и это закончилось сокрушительным поражением при Трафальгаре. К этому времени относятся вооружённые вторжения англичан и Миранды в испанские колонии. Англичанам колонисты упорно давали отпор, Миранда застрял на побережье Венесуэлы и дальше продвинуться со своей революцией не смог. В принципе, всё должно было закончиться ничем, если бы не очередной европейский кризис.
Наполеон был человеком больших дарований, но и огромного самомнения, поэтому в 1808 году в ответ на испанский династический кризис устроил военное вторжение с оккупацией, которая превратилась в тяжелейшую партизанскую войну, в которую вскоре втянулись британские экспедиционные войска. Война была очень тяжёлая, тянулась долгих 7 лет, вследствие чего произошла потеря управляемости в колониях, поскольку метрополия сражалась за независимость не на жизнь, а на смерть.
Но драматизировать этот период не нужно. После того как стратегическая обстановка изменилась самым драматическим образом и началась Война на Пиренейском полуострове, англичане [на время] прекратили хулиганить в испанских колониях и без их поддержки революционное движение забуксовало. Брожение и беспорядок были свойственны всем испанским колониям в тот период, но стоит сказать, что к 1816 году, уже после окончательного поражения Наполеона, испанский король Фердинанд VII сумел успешно подавить все восстания на континенте при помощи новой 10-тысячной армии, а война против мятежников превратилась скорее в контртеррористическую операцию в отдельных районах континента (единственным не отвоёванным куском оставалась Аргентина) против «полевых командиров» вроде Боливара, Сан-Мартина и пр. Впрочем, международная конъюнктура была уже не в пользу Испании.
Англичанам сохранение Испанской империи было не нужно и они очень быстро предприняли шаги по демонтажу её колониальных владений, сделав ставку на Боливара как фюрера-освободителя колоний. В случае [частых] неудач вожди восстаний бежали на британскую Ямайку, англичане кредитовали их (к 1826-му только у аргентинского правительства Боливара накопилось долгов на колоссальные 6,65 млн фунтов) и даже вели «гибридную войну» против испанского правительства — начиная с 1816-го в войсках Боливара начали активно воевать британские ветераны Наполеоновских войн (всего их там было от 7 до 10 тысяч), нанятые на британские же деньги. План захвата Чили путем перехода через Анды и последующего вторжения в Перу по морю английские военные создали ещё в 1800 году, и всё, что оставалось Сан-Мартину — это всего лишь осуществить его. Морская война велась куда более откровенно — в 1819–1820 гг. адмирал лорд Кокрейн нанёс Испании ряд крупных морских поражений (номинально — под флагом независимого Чили, хотя и корабли, и матросы были английские) и фактически уничтожил испанскую эскадру в Тихом океане, чем защитил будущие республики от вторжения с моря.
Стоит сказать, что все мало-мальски значимые испаноязычные деятели той войны состояли в одной масонской ложе, основанной ещё Мирандой в Лондоне (или хотя бы были членом одного из её региональных отделений вроде чилийской Logia lautarina, в честь индейского вождя Лаутаро). В качестве одного из основных своих условий ложа ставила абсолютную секретность — брат, рассказавший постороннему о её существовании, должен был наказываться смертью, и при этом любой член ложи, ставший правительственным чиновником, обязан был консультироваться с ложей перед принятием важных политических решений. Какой-то адской мистики в масонском движении нет и не было — просто в условиях отсутствия интернета с его криптографическими мессенджерами собраться и обсудить важные вопросы в узком кругу можно было только в масонской ложе, где «все свои». В этих ложах состояли первый глава Колумбии Нариньо, первый глава Чили О`Хиггинс и аргентинский лидер Альвеар — и никто не делал из этого секрета (несмотря на упомянутое ранее правило о секретности, которое больше напоминает ловкий PR-ход).
Мадрид сопротивлялся не в одиночку. Более того, основная часть войск сражавшихся за Испанию на континенте состояла из местного ополчения, так что война получалась гражданская — между лоялистами и сепаратистами. В той же Мексике самих испанцев (включая гражданскую администрацию, войска, духовенство и даже просто мигрантов в первом поколении) насчитывалось лишь 15 тыс. человек на 6 млн населения.
К 1826 году большая часть испанских колоний получила-таки независимость, но это отнюдь не свидетельствует о слабости «гнилой больной» Испании. Скорее, можно только удивиться тому, как долго и упорно разорённая военными и политическими кризисами страна в условиях тяжелейшего давления со стороны мирового гегемона сопротивлялась демонтажу своей империи. Перелом в войне наступил только к 1822 году, в условиях хаоса случившейся в Испании в 1820 году революции, после чего в Испанию снова вторглись французы — нет, кастильцев в мягкотелости и трусости обвинить нельзя никак, они храбро сражались за проигранное дело даже когда вокруг царили «измена, трусость и обман».
В 1820-х Британия быстро признала независимость новоиспеченных стран и для них наступила эпоха независимости.
Положение в Испанской империи по состоянию на 1824 год. Синим обозначены территории, получившие независимость в ходе Войны за независимость испанских колоний в Америке (1809–1824)
После бала
Война стоила населению колоний огромных потерь в результате боевых действий и вызванных этим гуманитарных катастроф. Мексика лишилась 10% населения (600 тысяч человек), в Венесуэле погибли около 30% (320 тысяч человек), чуть меньшие потери были в Перу, Боливии, Колумбии и Уругвае.
Крайне характерно, что для трудящихся после революции в социальном плане ничего не поменялось. Например, в Эквадоре до революции 25% всего урожая какао было сконцентрировано в руках представителей пяти семей: де Иказа, Сантистебан, Парейя, Виторес и де Флорес. После революции ничего не изменилось, они продолжали иметь существенное политическое влияние и были самыми крупными владельцами недвижимости и рабов в стране, а также основными потребителями товаров роскоши.
Вектор экономического развития латиноамериканских стран был задан ещё в ходе войны за независимость, когда лидеры революции открывали порты для свободной торговли с англичанами, чем в перспективе создавали условия для дальнейшего удушения промышленности и сырьевой ориентации экономики. Последняя, кстати, была в руинах после причинённых войной разрушений и бесчисленных революционных реквизиций: скажем, если в 1803-м в Верхнем Перу функционировали сотни шахт по добыче серебра, то спустя 20 лет их было только 50, и добывали они только половину прежних объёмов. Новые государства также пострадали от бегства испанского капитала, внутренних источников инвестиций не стало совсем. Многие коммерческие ограничения колониальной эры держались ещё первые 30 лет (!) после получения независимости, какие-то виды поборов и налогов, упразднённые колониальной администрацией в начале 1810-х, были снова внедрены.
Политической стабильности не было. В период 1824–1857 Мексикой правили 16 президентов и 33 кризисных «временных правительства», т. е. в сумме 49 разных правительств всего лишь за 33 года независимости. Это ещё не так много — министр финансов за тот же период менялся 87 (!) раз. В Перу в период 1821–1845 гг. правительство сменялось в среднем раз в год.
Политическая культура деградировала многократно и распространение получил «каудилизм», т. е. вождизм. Про латиноамериканских диктаторов сегодня знают все (и они никуда не делись), но мало кто знает, что в каждой молодой республике были сотни региональных каудильо, которые содействовали политическому дроблению и дезинтеграции страны. Это понятно, столько полевых командиров с оружием и верными лично им бандитами ни одно правительство не переварит — но в своём уровне политического развития бывшие колонии откатились до XVI века, достижения Бурбонов по централизации колоний пошли псу под хвост. Обособление северной Мексики от остальной страны началось как раз тогда — как вы все знаете, в перспективе оно привело к росту могущества мексиканских наркокартелей, и по сей день на полном серьёзе конкурирующих с центральным правительством страны. В этих обстоятельствах можно считать, что Флориде, которую в ходе кризиса американцы присоединили путём дипломатического давления на Испанию, чрезвычайно повезло. Как повезло и северным территориям Мексики, отобранным США уже несколько десятилетий спустя.
Англичане воспользовались открывшимися возможностями по полной и де-факто приватизировали внешнюю торговлю латиноамериканских стран. К 1913 году 10% всего британского экспорта шло в страны региона и получала столько же импорта — в то время как для Латинской Америки Англия являлась местом назначения для 35% экспорта и источником 25% импорта. Политическое влияние Туманного Альбиона в этом регионе (особенно в Аргентине, которая получала столько же инвестиций, сколько и Южная Африка или Канада) было так велико, что политические и экономические активы англичан в этом регионе в исторической литературе называют «неформальной империей».
Но англичане воспользовались окном возможностей и поддержали тех, кто и так был не против отделиться. В связи с этим возникает вопрос — получили ли креольские элиты то, зачем они всё это затеяли? Однозначного ответа нет.
С одной стороны, креольские богачи избавились от надзора просвещённой европейской администрации и принялись за ограбление низших слоёв населения (массы городских бедняков, крестьян-пеонов, неполноправных индейцев и негров-рабов) и экспроприацию их земель. С другой стороны, их победа оказалась пирровой — общество в Латинской Америке и тогда, и сейчас работает в режиме «войны верхов против низов» и даже решительные меры республиканских правительств по изменению расового состава стран (т. н. отбеливание) мало что изменили — верхи всё так же противопоставлены низам, поскольку пирог больше не стал, а желающих его поделить не убавилось. Этим объясняется феноменальное число революций, гражданских войн и переворотов. По сути, креольские элиты перехитрили сами себя: изгнав peninsulares (исп: «полуостровные»), они, в отличие от своих северных соседей-WASPов из США, не сумели построить работающих структур управления государством. И дело даже не в демократии, а просто в обеспечении преемственности власти и приемлемого уровня порядка (как в Англии, где со всеми её страшными феодальными пережитками и частным Высшим уголовным судом люди живут и не жалуются). Креольские элиты не осилили задачи построения собственной государственности, стыд им и позор. Любой бурбонский назначенец превосходит любого президента/премьера/министра сегодняшней Латинской Америки по образованию и уровню квалификации.
Самое страшное в том, что латиноамериканский бардак и нестабильность устойчивы — в регионе за 200 лет не поменялось ровным счетом ничего: административный произвол, гражданские войны, революции, диктатуры. Страны региона ходят по кругу, структура их экспорта остаётся сырьевой, разве что меняется криптометрополия — Англию сменили США, сейчас в регионе топчется КНР. Ну возили кофе и руду в Лондон, теперь будут возить в Пекин, разницы-то. Периодически, правда, появляется какой-нибудь правый диктатор-технократ или левый популист-модернизатор, который «подтягивает» страну до приемлемого уровня (точнее, не даёт совсем скатиться в Африку), как это сейчас происходит в Мексике. А потом всё возвращается на круги своя. Латинская Америка — это вечная периферия с дурным управлением, которая постоянно живёт в ожидании светлого завтра. Которое, конечно, не наступит никогда — Третий мир нужен для того, чтобы Первый мир оставался первым. Какой-то там «растущий глобальный юг», «взлёт среднего класса» и прочая завлекательная болтовня не стоят ничего. Надо будет — и опустят эти страны до нужного уровня путём ли падения цен на нефть, или натравят инвесторов-стервятников, не так уж и важно. Поломал у себя европейскую систему управления — будь добр построить работающую альтернативу, или добро пожаловать в клуб тех, за кого решают посторонние.
Конечно, Испания была в XIX веке не в лучшем состоянии, и к её методам управления в колониях есть претензии — но всё познаётся в сравнении, которое окажется совсем не в пользу независимых республик. Испанцы — народ культурный и умный, можно даже не сомневаться, что при сохранении их правления латиноамериканские страны находились бы сегодня где-то на уровне Австралии или Новой Зеландии. Испанская монархия даже сегодня является недосягаемым образцом для моралесов, чавезов и прочих кастро.
Показателен в этом плане пример португальской Бразилии, которая после получения независимости при такой же степени участия Британии в этом процессе (был там и Кокрейн, и наёмники-европейцы и пр.) построила более-менее приемлемую государственность с легитимной монархией и дееспособными (по меркам региона) управленческими элитами, что позволило Бразилии к настоящему моменту стать единственной по-настоящему успешной страной Южной Америки. Даже период правления военных там прошёл мягче всего и без особых эксцессов.
Использованная и рекомендованная литература:
Edited by Gabriel Paquette «Enlightened Reform in Southern Europe and its Atlantic Colonies, c. 1750–1830» — и вообще статьи этого автора.
Matthew Brown and Gabriel Paquette «Connections after Colonialism: Europe and Latin America in the 1820-s»
William B. Taylor, Kenneth Mills «Colonial Spanish America: A Documentary History»
Catherine Tracy Goode «Power in the Peripheries: Family Business and the Global Reach of the 18th-Century Spanish Empire»
Angel G. Loureiro «Spanish nationalism and the ghost of empire»
Matthew Lange, James Mahoney, Matthias vom Hau «Colonialism and Development: A Comparative Analysis of Spanish and British Colonies»
Regina Grafe, Maria Alejandra Irigoin «Bargaining for Absolutism: A Spanish Path to Nation State and Empire Building»
Regina Grafe, Maria Alejandra Irigoin «The Spanish Empire and Its Legacy: Fiscal Re-distribution and Political Conflict in Colonial and Post-Colonial Spanish America»
Regina Grafe, Maria Alejandra Irigoin «The political economy of Spanish imperial rule revisited»
Dennis O. Flynn, Arturo Giráldez «China and the Spanish Empire»
A. Burkholder, D. S. Chandler «Creole Appointments and the Sale of Audiencia Positions in the Spanish Empire under the Early Bourbons, 1701–1750»
Anthony McFarlane «Colombia before Independence: Economy, Society, and Politics under Bourbon Rule»
Antonio Barrera-Osorio «Experiencing Nature: The Spanish American Empire and the Early Scientific Revolution»
Brian Vale «Cochrane in the Pacific: Fortune and Freedom in Spanish America»
Francisco A. Eissa-Barroso «„Having Served in the Troops“: The Appointment of Military Officers as Provincial Governors in Early Eighteenth-Century Spanish America, 1700-1746»
Henry Kamen «Spain’s Road to Empire: The Making of a World 1492-1763»
Herbert S. Klein «The American Finances of the Spanish Empire: Royal Income and Expenditures in Colonial Mexico, Peru, and Bolivia, 1680-1809»
Hugh M. Hamill «Caudillos: dictators in Spanish America»
Jay Kinsbruner «Independence in Spanish America: civil wars, revolutions, and underdevelopment»
Jay Kinsbruner «The Colonial Spanish-American City: Urban Life in the Age of Atlantic Capitalism»
Jean Grugel, David Howard, Tony Kapcia, Geoffrey Kantaris «Informal Empire in Latin America: Culture, Commerce and Capital»
Kenneth J. Andrien «The Kingdom of Quito, 1690-1830: The State and Regional Development»
Kenneth J. Andrien «The Political Economy of Spanish America in the Age of Revolution, 1750-1850»
Michael McKinley «Pre-Revolutionary Caracas: Politics, Economy, and Society 1777-1811»
Paul Garner «British Lions and Mexican Eagles. Business, Politics, and Empire in the Career of Weetman Pearson in Mexico, 1889-1919»
Robert H. Jackson «Liberals, the Church, and Indian Peasants: Corporate Lands and the Challenge of Reform in Nineteenth-Century Spanish America»
Barbara Tuchman «The Lost British Policy: Britain and Spain Since 1700»
Джон Линч «Революции в испанской Америке, 1808 — 1826»
Сайт «Терра-Америка»
