«А вы знали, что когда у вас под ногтями есть засохшая кровь, то выковырять её можно только ножом? Думаю, в этом есть мораль»
— Кристиан Кэмерон, «Killer of men»
В первой части нашего исследования мы рассказали о том, как Португалия стала одним из ведущих игроков на мусульманском востоке — и затем стремительно утратила этой положение.
Сегодня мы хотели бы поговорить о том, что происходило в то же самое время далеко на юге, в Африке, где Португалия задержалась на значительно больший срок.
Как менялась роль мусульман в португальской работорговле и почему со временем рабов запретили продавать в американские колонии? Как Оман занял место Португалии в Восточной Африке и что это означало для туземцев? И что заставило мусульман Мозамбика встать на сторону португальцев в войне колонии за независимость?
Чёрные корабли: религия, раса и рабство в период португальского покорения Африки
Памятный знак, воздвигнутый португальцами в 1486 году в Намибии (Западная Африка)
Захват побережья Марокко служил целям дальнейшего проникновения португальцев в Африку, и на этом направлении они действовали очень резво: торговля с Гвинеей (Западная Африка) была установлена уже в 1440-х. И тогда же на португальские территории начались поставки «знакового» товара тропической Африки — чёрных рабов. Что характерно, сначала рабы были преимущественно мусульманами, поскольку в первые десятилетия своего присутствия в этом районе португальцы старались не удаляться слишком далеко от берега в сердце Африки — а прибрежные территории повсюду кроме юга континента были достаточно хорошо освоены мусульманами. К моменту прибытия европейцев значительная часть населения Сенегамбии (территории современных Сенегала и Гамбии) и, шире, всей Западной Африки прошла через исламизацию, хотя на практике местные сохраняли множество традиций доисламских времён. Впрочем, имел место и обратный процесс: например, в религию народа западно-африканского народа йоруба проникли исламские элементы (первое божество в их пантеоне зовут «Обат Алла», то есть «Господин Аллах»; его днём считается пятница).
Дальнейшее проникновение португальцев в Африку было синхронизировано с установлением их гегемонии в Индийском океане. Здесь португальцы добивались своего военным путём и шли на прямой конфликт с прибрежными мусульманскими политиями. В 1505 году они захватили Момбасу (совр. Кения)? и после этого начали проникать в «экваториальную» Африку. Параллельно они пытались укрепить христианских государей Эфиопии, сражавшихся со своими мусульманскими соседями из султаната Адаль. По факту там имела место форменная прокси-война: эфиопов поддерживали португальцы, а Адалю оказывали помощь Османы — благо всё это происходило на фоне османо-португальской войны. Этот конфликт тянулся большую часть XVI века и закончился неуверенной «боевой ничьей»: ислам не потерял основные позиции в регионе, но военно-морское присутствие Османов и других мусульманских правителей в Восточной Африке было подорвано, и португальцы смогли первыми из европейцев углубиться в глубинную Африку.
Степень исламизированности внутренних территорий был очень невысок — чем дальше европейцы уходили от берега, тем меньше «авраамических» следов им встречалось по пути. Португальское завоевание Мономотапы в XVII веке сопровождалось репрессиями против мусульманского населения — читай, против арабских и малайских торговцев, державших в своих руках внешнюю торговлю территорий современной Кении (и, соответственно, львиную долю торговых потоков, идущих из политий, находившихся в глубине континента) и являвшихся естественными конкурентами европейцев в коммерции. В этом плане португальцы сильно выделялись на фоне иных своих европейских коллег по колонизаторскому ремеслу, часто делавших ставку на мусульманских контрагентов на диких территориях: португальцы старались выживать мусульман отовсюду в случае, если могли заменить их сами или находили им адекватную замену среди местных достаточно развитых немусульманских народов (например, индусов). Африканские негры представлялись колонизаторам «чистым листом», на котором можно было написать все, что им хотелось и ассимилировать. Возможно, какую-то роль в этом подходе играло лобби миссионеров из католических орденов: как мы уже убедились в первой части нашего исследования, католические ордена были не придатком к колониальной империи Португалии, но играли в ней очень важную роль как представители власти метрополии и потому их слово имело вес в принятии решений.
Впрочем, прагматизм у них всегда стоял выше религиозного рвения. В 1593 году, когда португальцы укрепили Момбасу чтобы подорвать османское влияние в регионе и построили там таможню, доходами с неё они делились со своим мусульманским соседом и партнёром, султаном Малинди, не глядя на конфессиональные различия.
Португальская карта Южной Африки
Одновременно с этим развивались португальские колонии в Южной Америке, где остро стояла проблема нехватки рабочих рук на плантациях и рудниках. Недостачу, как все знают, было решено восполнить за счёт чёрных невольников, и в последующие несколько столетий португальцы завоевали сомнительную честь стать первыми воротилами в бизнесе трансатлантической перевозки рабов.
Судьба человека: удивительные истории «из христиан в мусульмане и обратно»
Среди чёрных невольников в португальских владениях были люди с невероятными судьбами, достойными авантюрного романа.
Например, некий Домингош (р.1555) родился в семье рабов губернатора Диого Лопеса де Сузы: его отец был индийцем из Гуджарата, а мать была уроженкой территории современной Анголы. В возрасте 15 лет Домингош был продан Диого Пирешу, который увёз его в Сеуту (совр. Испанская территория в Марокко). Судя по свидетельствам самого Домингоша, с ним обращались очень плохо и он думал бежать в Испанию, но не успел, поскольку его продали некому мавру*. Означенный мавр тоже с ним обращался плохо и после жалоб Домингоша португальские власти заставили мавра продать его португальскому христианину. Разозлённый нарушением своих «имущественных прав» хозяин-мавр назло всем оставил Домингоша в мусульманском поселении по пути в Сеуту. Там Домингошу пришлось принять ислам чисто номинально (и взять исламское имя Мансур), но всё время он жил среди немногочисленных местных ренегадов (так принято называть европейцев, принявших ислам). Затем он отправился в Фес, где поступил на службу к султану Марокко Ахмаду аль-Мансуру, пришедшему к власти как раз по итогам «битвы трёх королей», печально окончившейся для португальцев. В ходе войны аль-Мансура против португальцев и их испанских союзников Домингош-Мансур решил дезертировать вместе с 7 другими ренегадами и добраться до португальских территорий в Марокко, но был перехвачен. Удивительно, но его не казнили, и султан помиловал его. После этого Домингош осел в Марокко, завёл себе жену и детей, но потом снова бежал, и на этот раз успешно добрался по португальской крепости Арзилла в 1587 году, где и рассказал эту удивительную историю в местной церкви, где ему простили все грехи и «вернули обратно» в католичество.
Другой чёрный раб-христианин по имени Диого в 1607 году должен был отправиться служить на бразильскую плантацию к брату своего хозяина Франсиско де Паива, но его судно перехватили пираты. Пиратский корабль был довольно интересным по составу — часть команды относилась к магрибским арабам, а часть к англичанам. Диого отвезли в Алжир и продали мусульманину-пирату Камариту, который принудил его принять ислам и взять имя Томбос. Следующие 7 лет наш герой провёл в пиратских экспедициях Камарита против христиан. В итогеДиого-Томбос оказался на корабле английского капитана-ренегада, который со временем решил вернуться в родную Англию, где получил королевское помилование от Якоба I. В Лондоне Диого встретил католиков-португальцев, которым рассказал свою историю. Те убедили его вернуться в Португалию к своему старому хозяину, где он снова стал христианином.
Чисто африканские и иные языческие религиозные практики среди ввозимых рабов игнорировались португальской инквизицией как в Португалии, так и в Америке — количество дел о колдовстве среди чёрных рабов было очень небольшим. А вот потомкам евреев, принявших христианство (т. н. «новые христиане») приходилось непросто — в XVII веке в Португалии имело место множество процессов против потомков евреев, закончившихся сожжением и отъёмом имущества. Историки обычно указывают на то, что испанские Габсбурги в период унии «негативно влияли на иберийских соседей и способствовали подъёму религиозных настроений», но это не объясняет, почему инквизиция обделяла своим вниманием импортируемых негров — хотя там было поле непаханое как для прозелитизма, так и для террора на религиозной почве. Но если смотреть на историю инквизиции с позиций «корпоративного рейдерства», то таких вопросов не останется: у чёрных рабов и так уже отобрали всё что могли (начиная со свободы), а вот португальские купцы с далёкими еврейскими корнями были очень богатыми людьми. Достаточно сказать, что львиная доля торговли с Востоком находилась в руках «новых христиан» — что делало их прекрасной целью для «раскулачивания».
Не грози Лиссабону, кушая кебаб в своём бараке: инквизиция против мусульман в метрополии
Ещё в середине XVI века в порту Лиссабона было очень много рабов-негров, исповедовавших ислам. Гражданские власти смотрели на это сквозь пальцы, но инквизиция периодически пыталась вмешиваться. В период 1549–1554 гг. имело место не меньше 8 судебных процессов над африканцами, обвинёнными в открытом исповедовании ислама в районах, прилегающих к Лиссабону. Что характерно, негры особенно не таились и даже приводили контраргументы в защиту своей позиции: по их мнению, ислам был выше христианства хотя бы потому, что магометане совершают омовение перед молитвой, а почитание Иисуса как сына Бога ошибочно, поскольку «ну как у Бога может быть человеческий сын». Дело закончилось примерно ничем, потому что покуда эти негры оставались в статусе рабов и исполняли свою основную функцию, то и их вероисповедание не имело большого значения.
В другом случае в 1566 году крещёный раб по имени Замбо (европейцы дали ему новое христианское Антонио, но оно не прижилось) сбежал от своего хозяина, и будучи пойманным объяснил, что не хочет более придерживаться христианства и планирует в дальнейшем быть мусульманином. Что характерно, после разбирательства с участием инквизиции ему это позволили.
Учитывая то, что на тот момент рабов набирали из числа воинов, захваченных в ходе местных войн, то африканские мусульмане показали себя как крайне проблемный «актив» и очень часто пытались бежать из Португалии обратно в Африку, если оказывались в рабстве. Но даже будучи доставленными в Новый Свет, в карибские колонии Испании (основной рынок для португальских работорговцев), мусульмане нередко сбегали в удалённые уголки территорий и сражались против колониальных властей (в 1540-м там даже появилась небольшая община таких беглых рабов родом из Джолофа). По мере углубления португальцев в Африку они наконец смогли захватывать рабов из нетронутых ни одной авраамической религией внутренних областей.
Как показала практика, негры-анимисты показали себя куда более покорными по сравнению с мусульманами. В XVI веке испанские власти даже несколько раз запрещали импорт рабов-мусульман в свои колонии и запретили миграцию в свои колонии морискам (потомки белых мусульман, насильно крещёных после окончания Реконкисты), боясь как восстаний среди них, так и распространения ислама среди индейцев.
Обоснованы ли были опасения касательно мусульманского прозелитизма в Америках? Сложно сказать. Мориски-«криптомусульмане» всё равно тайно мигрировали в Америку и исповедовали там ислам и ничего особо страшного из-за этого не происходило. Хотя в 1560 году в Куско (совр. Перу) был случай, когда испанские власти судили мулата Луиса Солано и «мавра» Лопе де ла Пена за исповедование ислама и попытки проповедовать эту религию среди местных жителей (первого приговорили к смерти, а второго к пожизненному заключению).
В ретроспективе, учитывая миллионы перевезённых через Атлантику негров, именно мусульманский след среди общей массы рабов выглядит не таким значительным, но всё же он есть. Примерное количество перевезённых через Атлантику за всю историю работорговли в этом участке света оценивается в 12.5 млн африканцев. Из них уроженцами Сенегамбии были 755.5 тыс. человек — но вопрос о том, сколько из них были мусульманами, остаётся открытым, поскольку такой статистики работорговцы не вели, а по прибытии в порты католических держав всех новоприбывших автоматически крестили.
Когда Бразилия стала независимой страной*, она продолжала полагаться на работорговлю почти до самого конца XIX века. В первой половине XIX века новой Бразилии пришлось столкнуться с полноценным восстанием рабов-мусульман, после которого они усиленно старались христианизировать их, что удалось со смешанным успехом. К примеру, когда французский посол в Бразилии граф Гобино наблюдал за местными рабами из народа мина, он отмечал что, несмотря на насильственное крещение, они на практике продолжают придерживаться исламских обычаев и даже учат арабский на уровне достаточном для того, чтобы читать Коран. Но не будем уходить слишком далеко от нашей темы.
В целом где-то со второй половины XVI века африканские мусульмане перестали быть основными жертвами работорговцев, поскольку со временем представители верхушки мусульманского населения региона стали контрагентами европейцев в этом бизнесе и уже сами захватывали в плен менее исламизированных негров-соседей и язычников. По понятным причинам (климат и болезни), европейцы не могли сами совершать длительные экспедиции вглубь Африки, поэтому подавляющее большинство рабов к ним привозили сами негры. Мусульманские элиты Африки принимали в этом процессе весьма деятельное участие*, избегая порабощения единоверцев. Шведский натуралист Карл Бернхард Вадстром, путешествовавший по Западной Африке в конце 1780-х, отмечал, что мусульмане не продают в рабство даже единоверцев, уже осуждённых за преступления.
Правда, в случае Восточной Африки поднимавшиеся мусульманские политии вроде Омана становились естественными конкурентами португальцев, поэтому там вместо сотрудничества была война, окончившаяся поражением и изгнанием португальцев с последующим укреплением арабских элит на побережье.
Слёзы солнца: уход Португалии и восход морской державы Омана
Охотясь за рабами и золотом, португальцы покорили огромные пространства на востоке и западе Африки. Но к началу XVIII века некогда могучая империя переживала упадок — от азиатских владений остались только Гоа и Макао, доминирование в Индийском океане и Персидском заливе было уничтожено европейскими и арабскими конкурентами. Остановимся несколько подробнее на последних в связи с их непропорционально большим влиянием на события, происходившие в регионе.
Изначально Оман находился под управлением португальцев, и его элиты были деятельными соучастниками европейцев и помогали им, например, грабить Ормуз. Но в 1650 году, когда португальцев теснили на всех направлениях, оманские элиты приняли стратегическое решение заместить европейцев в регионе в качестве главной морской державы. В том же году султан Саиф аль-Йаруби выбил португальцев из Маската, чем нанёс огромный урон португальской коммерции в районе Персидского залива. В последующие десятилетия оманцы активно атаковали португальцев в регионе и даже устраивали успешные экспедиции в португальскую Индию. Это была вторая (после индонезийского султаната Аче) «малая» мусульманская полития, которая могла на равных воевать с первоклассной европейской морской державой.
За следующие 20 лет оманцы резко снизили уровень португальского влияния на т. н. «берегу суахили»*, захватив ключевые португальские крепости. То же самое могло бы произойти и на западном берегу Индии, но могольская администрация предпочитала видеть в этом районе две конкурирующие морские державы, нежели позволить одной установить безусловную гегемонию. Так что Моголы решили подсобить европейцам и в конце XVII века нанимали португальский флот для сопровождения своих торговых судов, отплывающих в западном направлении, что иногда приводило к их столкновению с оманцами. В итоге получилась ещё одна прокси-война: оманцы заключили союз с маратхами, старыми врагами Моголов, чтобы давить на португальские территории в Индии. Хотя португальцы официально не заключили с Моголами союз, в 1683 году 100-тысячная могольская армия атаковала маратхов, готовившихся к захвату Гоа, что вынудило маратхов пойти на мировую с португальцами. Впрочем, соглашение отражало дух времени, выражавшийся в упадке влияния Португалии на азиатские дела: маратхи получили определённые привилегии в сборе дани со спорных территорий, португальцы же не получили ничего.
По очень многим параметрам Оман можно считать исламским аналогом Португалии: это тоже было торгово-пиратское государственное образование со склонностью к прозелитизму*.
На захваченных негритянских территориях (берега суахили) оманцы выстроили практически такое же колониальное общество, заточенное на вывоз из страны колониальных товаров и рабов — с той лишь разницей, что культурой «расы господ» была уже не европейская, а арабо-мусульманская. Оман, обладавший крайне ограниченными стартовыми условиями, в итоге построил свою собственную империю в Африке, просуществовавшую очень долго и пережившую саму династию аль-Йаруби. Собственно, её дальнейший упадок и отчуждение от Омана его африканских владений (в первую очередь Занзибара) связано с деятельностью Британской империи в регионе во второй половине XIX века. Ещё в 1850-х оманские торговцы приобретали/захватывали десятки тысяч чёрных рабов — как для реэкспорта на рынки востока, так и для работы на собственных плантациях. Даже сегодня экономические и культурные связи Омана и стран Восточной Африки являются весьма крепкими, хотя из-за англичан Оман больше не может проецировать своё политическое влияние на этот регион.
Надо сказать, для подавляющего большинства негров региона после замещения португальцев арабами почти ничего не изменилось. Они так же были людьми второго сорта на собственной земле и точно так же в принудительном порядке работали на плантациях. То, что Португалия запретила рабство в колониях в 1869-м, аж на 100 лет раньше Омана, ничего особенно не значит: те же следующие 100 лет негры португальских колоний провели за принудительными работами, выращивая колониальные культуры и получая за это копейки, оставаясь поражёнными в правах.
«Как один головорезы, а в штанах у них обрезы»: Португалия защищает негров от поработителей-мусульман
В конечном итоге к началу XVIII века Португалия стала империей с «мусульманским меньшинством», где значительная мусульманская компонента была только в восточно-африканских владениях (совр. Мозамбик) и в небольшой колонии Гвинея-Биссау на западе континента. Но полная консолидация контроля над этими территориями произошла довольно поздно, в начале XX века.
Очень удобная для понимания изменений баланса сил в мире карта португальской империи. Как можно увидеть, в XVIII веке за страной из крупных владений остались только Бразилия и африканские территории. В первой трети XIX века не стало и Бразилии, но за Африку португальцы цеплялись до последнего
Особенно примечателен пример прибрежной мозамбикской политии Ангоче, города-архипелага*, который португальцы завоевали только в 1910 году. Это был региональный центр работорговли: с некоторого времени местные исламские элиты активно устраивали походы «на большую землю» за рабами. То, что португальцы так долго терпели его существование, говорит нам о том, что колониальные деятели, скорее всего, сами участвовали в этих схемах, иначе они бы непременно отреагировали на кражу рабочих рук.
До запрета на торговлю рабами в 1842 году большая часть экономики Мозамбика была завязана на рабстве — примерно 30% доходов местной администрации составляли налоги на работорговлю, а ещё 45% давал «сетевой эффект» работорговли (отрасли, где основной спрос в регионе генерировали рабовладельцы — от страховых контор и поставщиков продовольствия до ремонтных бригад, обслуживающих бараки). Местные жители как европейского, так и смешанного происхождения были страшно недовольны запретом на работорговлю и одно время в их среде даже был популярен проект отделения Мозамбика и Анголы и установления над ними протектората Бразилии. Метрополию угрозы не впечатлили, и колонистам пришлось искать способы продолжать выгодный бизнес.
Аболиционизм и империализм в Африке: контекст ситуации
После того как США завоевали независимость от англичан и построили мощную рабовладельческую империю, в Лондоне озаботились вопросом о моральности работорговли и сначала запретили рабство и работорговлю у себя, а потом принудили остальные европейские страны сделать то же самое. Дальше больше — они начали патрулировать международные морские пути на предмет подпольной работорговли. Параллельно с этим британские аболиционисты работали в чёрной Африке, где рабство было столпом могущества местных арабо-мусульманских элит, противодействовавших дальнейшему европейскому проникновению на континент, поскольку это означало утрату контроля как над трудовыми ресурсами континента, так и за торговлей в регионе (в частности, за перевозками золота). Французы в своих владениях боролись с рабством «выборочно», освобождая рабов только у нелояльных мусульманских правителей Западной Африки, так что в пределах их империи ситуация была очень неоднозначной — но и они двигались в направлении аболиционизма.
Отмена работорговли и рабства в Португалии и её колониях (этот период занял два десятилетия 1840–1860 гг.) произошла под давлением Великобритании. В принципе, с точки зрения португальской короны и всего колониального аппарата, это было равнозначно тому, чтобы выстрелить себе в ногу, поскольку одни только налоговые поступления от работорговли давали огромные деньги, а амбициозных экспансионистских проектов по проникновению в исламский мир через освобождение негров у Португалии не было. Но Британия имела колоссальное влияние как на внешнюю, так и на внутреннюю политику Португалии. Сам англо-голландский альянс существовал достаточно давно и независимость от Испании была достигнута португальцами с английской военной помощью, но союз начал превращаться в политическую и экономическую подчинённость иберийской монархии где-то с 1703 года, когда оба государства заключили несколько обширных договоров как в военной, так и в экономической сфере, в итоге усиливших позиции англичан в Португалии. Поэтому при желании Англия могла заставить португальское правительство сделать практически всё что угодно — включая и отмену рабства.
Дельцы из Мозамбика приняли решение переместить свои дела в ближайший порт, находящийся за пределами реального влияния официальной португальской власти, и их выбор пал на Ангоче. Это придало новой импульс местной охоте за рабами, которая до того шла очень вяло: работорговля Ангоче тогда состояла в основном из продажи осужденных преступников и уже давно имевшихся во владении хозяев домашних рабов, а похищения свободных негров с «большой земли» были относительной редкостью. Плюс ко всему до начала 1850-х Ангоче был в большей степени портом назначения для «живого товара», шедшего на экспорт из Африки, нежели базой для экспедиций охотников за рабами.
Итак, португальские колонисты нашли понимающих союзников в лице мусульманских правителей Ангоче, вскоре после этого начавших свои завоевательные походы против немусульманских соседей. По факту между Ангоче и мусульманскими региональными царьками существовало образование мафиозно-пиратского толка, поскольку локальная гегемония политии базировалась на сложной сети союзов между местными вождями и работорговцами. При этом религиозная компонента была очень важна — захватчики из Ангоче «таргетировали» именно население немусульманских регионов, чьи правители не исповедовали ислам и потому были «легитимной» добычей. Вместе с тем Ангоче стал региональным центром исламской культуры, откуда проповедники и богословы расходились по всему региону. К слову, один из древнейших мусульманских орденов рифаия распространился по территории Мозамбика как раз в то время, используя в качестве базы Ангоче. Учитывая то, что торговля рабами была очень выгодной (даже после отмены рабства в США оставался огромный рынок в Бразилии), правители Ангоче не испытывали недостатка ни в деньгах, ни в огнестрельном оружии.
Как мы уже говорили выше, португальцы сами участвовали в этом процессе. Даже не самые богатые плантаторы продавали своих номинально свободных слуг в Ангоче, поэтому в период 1842–1902 гг. колония и Ангоче сосуществовали в симбиозе.
Падение этой политии произошло ввиду сочетания нескольких факторов, одним из которых парадоксальным образом стало стремление правителей Ангоче в конце XIX века отойти от работорговли к другим, законным видам бизнеса. Понимая то, что рабовладению в привычных масштабах оставалось жить совсем недолго, они решили перейти к получению ренты с сельского хозяйства и добычи полезных ископаемых в глубине континента (поскольку прибрежные земли были исключительно безблагодатны), а также рэкета с торговых караванов. В этом своём стремлении они оспаривали политический суверенитет и экономические права португальских властей на этих территориях — так что война была неизбежной.
Ряд кампаний 1902–1910 гг. привёл к падению Ангоче и смерти или депортации большей части местных вождей. Так Португалия покорила последнюю в своей истории серьёзную мусульманскую политию и укрепила свой контроль над Мозамбиком.
В более широком контексте, действия Португалии были вызваны итогами Берлинской конференции по разделу Африки в середине 1880-х, когда европейские державы определили зоны владений и влияния в Африке. На практике это означало, что европейские империалисты обязывались администрировать довольно зыбкие неясные границы, и потому правительство Португалии стремилось решить вероятные территориальные споры до их непосредственного возникновения — пока соседи из английских и немецких колоний не проведут собственную демаркацию границы, отодвинув её гораздо дальше вглубь португальских территорий. Такого рода военные кампании проводились и в других частях португальской Африки, и получили название политики «эффективной оккупации».
«Black hole sun, won’t you come»*: умма Португальской империи накануне борьбы за независимость
Мозамбик как единое целое — конечно, не мусульманская страна. Представители этой религии даже сегодня составляют там не более 20% населения. В то же время север Мозамбика давно является частью мусульманского мира. Логика взаимодействия местных мусульман с соседями-неграми хорошо демонстрируется на примере Ангоче, когда мусульмане порабощают местных язычников. Это, кстати, нашло своё отражение в местном наречии: слово «мака» обозначает одновременно и «мусульманин», и «цивилизованный»; словами «макуа» и «ломве» обозначают одновременно и немусульман, и дикарей — это синонимы.
Рукописный труд о джиннах. Мозамбик, наши дни
В отличие от других стран на восточном побережье континента, в Мозамбике мусульманские элиты в основной своей массе были чёрными. Конечно, мусульманская культура (которая даже если не была арабской, то всё равно оставалась завязанной на трансфер идей с востока от Суэца) была доминирующей, но большая часть местных вождей и крупных рабовладельцев сами были чёрными автохтонами и изъяснялись на местных языках.
Изначально основными проводниками новых духовных идей через духовные ордена были потомки индийских мигрантов из Гуджарата*. Какое-то время они были основными «мусульманскими контрагентами» колониальной администрации в колонии, но после того как в начале XX века штаб-квартира правительства колонии переместилась с северного острова Мозамбик на юг региона, местные негритянские вожди начали оспаривать их религиозное первенство (широко используя «силовые аргументы») и к началу 1930-х религиозно-культурный истеблишмент стал условно «местным» по своему расовому составу и некоторым культурным особенностям. К последним, например, относились чисто доисламская африканская традиция матрилинейности (счёт происхождения по линии матери). В качестве контрпримера можно привести соседние побережья Танзании и Кении, где ислам развивался благодаря усилиям арабских колонизаторов, и потому местный ислам носит множество арабских черт и склоняется скорее в сторону суннитской ортодоксии.
Мозамбикский ислам на момент описываемых нами событий являлся куда более «свободным», чем арабизированные аналоги. Местные вожди приняли ислам из политических и экономических соображений, но взяли с собой многие старые обычаи и традиции. К слову, первые ваххабиты добрались до Мозамбика только в начале 1960-х гг., и то были исламские студенты азиатского происхождения, возвращавшиеся из ближневосточных и индийских мусульманских учебных заведений. Впоследствии ваххабиты нарастили своё влияние, и местная умма раскололась на суфийское большинство и ваххабитское меньшинство. Что интересно, конфессиональный раскол пролегал по этническим границам: за суфиев были негры, а вот ваххабизм в Мозамбике был «эксклюзивным» для афроиндийцев.
Абдул Камал Мегама, один из мозамбикских мусульманских правителей в 1960-х годах.
Что касается португальской администрации, то несмотря на длительную историю противостояния с мусульманскими политиями и акцентом на миссионерскую деятельность, они вполне спокойно относились к элементам исламской культуры в бытовом и административном плане. Например, переписка колониальных властей и местных вождей на севере Мозамбика целых 400 лет (!), до самого начала XX века велась на арабском (точнее, на местном языке кисуахили с использованием арабского алфавита). Это положение дел изменилось только после создания в Мозамбике более-менее современного колониального правительства (то есть только в 1913-м), когда местные власти решили встать на путь унификации делопроизводства и перевести всё на португальский.
С началом «эффективной оккупации» для мусульман изменилось всё и… ничего. Хотя португальцы озаботились вопросом ассимиляции местного населения, начали строить повсюду школы/миссии и определили условия получения туземцами гражданских прав, мусульман этот процесс затронул меньше всего.
Дело в том, что для получения португальского гражданства нужно было быть католиком, а культурные, экономические и политические аспекты жизни на севере Мозамбика были слишком прочно связаны с исламом. Потому крещение для них было аналогом социальной смерти. Даже напротив, в 1930–1950 гг. в Мозамбике увеличилось количество обращений в ислам. Католические школы не имели такого же авторитета в глаза северян, и потому их успех был очень ограниченным.
Что же до негров-немусульман, то они не тянули на ассимиляцию уже по материальным причинам — для получения статуса португальского гражданина нужно было обладать уровнем достатка, недосягаемым для большинства коренного населения колонии. Поэтому к началу 1960-х в Мозамбике к числу полноценных туземцев-граждан относилось всего 0.44% местного туземного населения. Чтобы несколько компенсировать недостаток квалифицированных кадров в колонии, португальцы старались поощрять миграцию индийцев-католиков с Гоа. Сама Португалия была не просто маленькой страной (к концу 1950-х в метрополии проживало 8.5 млн человек), но и ещё довольно бедной и неразвитой. Поток белых колонистов на африканские территории, стимулировавшийся в первой половине правления Салазара, был не очень качественным, что привело к такому специфически португальскому явлению, как белые трущобы в Африке (sic!), обитатели которых могли быть беднее чёрных и даже работать на отдельных состоятельных негров.
Суд поединком: мусульмане и последняя колониальная война Португалии
В начале 1960-х, когда по всей Африке шёл парад суверенитетов, португальские колонии тоже заволновались. Сначала полыхнуло в Анголе, затем загорелись все остальные. Обсуждение этой темы лучше оставить для отдельного материала, поскольку нас интересует место мусульман в этом процессе. Но для понимания общей картины, здесь перечислим основные тезисы:
— Колонии являлись органичной частью Португалии: при Салазаре они давали значительную часть доходов государства и занимали ключевое место в государственной идеологии.
— Заморская война Португалии имеет очень много общего с конфликтомв Алжире. В частности, в обеих войнах большую роль играло насилие со стороны белых поселенцев и колонизаторов в отношении гражданского туземного населения.
— Война Португалии за колонии проходила в условиях международной изоляции и прямого предательства союзников по НАТО. К последнему относится не имевший никаких последствий захватИндией португальских территорий в Азии и потворство американского правительства африканским повстанцам.
— В отличие от Франции, Португалии приходилось воевать в условиях недостатка денег и оборудования — с началом международной изоляции ситуация стала ещё хуже. То есть португальцы провоевали, в общей сложности, в два раза дольше французов, обладая многократно меньшими ресурсами.
— Португальцы цеплялись за свои колонии до последнего и получение ими независимости стало возможным только после революции и потери управляемости в самой метрополии. Про Алжир нельзя сказать то же самое, поскольку обретение независимости этой магрибской страной стало итогом тонкой игры французского гражданского правительства против политизированнойармии.
Когда началась эпоха войн 1960–1975 гг., португальские власти относились к мусульманам с подозрением, понятном с позиции их предыдущего колониального опыта. Но война внесла свои коррективы, поскольку повстанческий мейнстрим антиколониального сопротивления выглядел следующим образом: натасканные зарубежными коммунистами марксистские вожаки рекрутировали, в подавляющем большинстве, «титульных» негров-анимистов. Изначально дихотомии «анимисты-мусульмане» в движении не было, поскольку португальские колонизаторы надоели всем, но позже она появилась сама собой, по мере того, как сопротивление становилось всё более марксистским по духу и содержанию.
В то же время португальские силовики боялись альянса между коммунистами и исламистами, поскольку обе идеологии им виделись как апеллирующие к ненависти неевропейских народов к западной цивилизации. Поэтому с их подачи в мусульманской общине стали распространяться слухи и спекуляции об антиисламском характере будущего потенциально независимого негритянского государства в случае ухода португальцев — это помогло расколоть «движ» и приблизило мозамбикских мусульман к колонизаторам.
К слову, так же колониальная администрация действовала в Гвинее-Биссау, где португальцы заручились поддержкой местных мусульманских кланов фула в ходе местной колониальной военной операции — просто в Мозамбике этот опыт распространили на большую территорию.
Параллельно в гуманитарном дискурсе среди анимистов начала продвигаться идея «инаковости» ислама в Африке. Мол, ислам есть религия завоевателей, а так-то «негритянский значит анимистский» — и ведь местные купились на это (хотя львиная доля мусульман были автохтонами), что только помогло углубить раскол. При этом среди самих мусульман продвигали идею их «инаковости» относительно азиатов — что есть «ислам для чёрных», который отличается от того, что на Ближнем Востоке практикуют арабские мракобесы. Надо сказать, последняя идея была позаимствована у французов, проделавших то же самое в Западной Африке, где они отделили местных негров от глобального общемусульманского движения. Это была очень тонкая игра, в которой легко было потерять доверие окормляемой аудитории, среди которой могли найтись те, кто указал бы на противоречие между двумя тезисами, но помогла недобрая историческая память: мозамбикские мусульмане могли быть неграми с местными обычаями, но в своё время они исправно поставляли арабским и европейским торговцам своих немусульманских соседей в цепях, что им всегда были готовы припомнить. В этом плане хороший воспитательный эффект имела Занзибарская революция, имевшая место как раз в 1960-х гг.: тогда освобождённые негры подвинули на два метра под землю бывших мусульманских господ-рабовладельцев. К слову, примерно четверть мусульманских правителей северного побережья Мозамбика были напрямую связаны с султаном Занзибара, который был их имамом, и их вступление в должность всегда подкреплялось формальным признанием султана. Поэтом негритянское государственное строительство недалеко от Мозамбика вызывало у мусульманских вождей Северного Мозамбика большое беспокойство и подталкивало к выбору союза с португальцами — весьма непростому с моральной точки зрения. Что интересно, португальские спецслужбы отметили этот момент и даже хотели перевезти занзибарского султана (после революции эмигрировавшего в Англию) в Мозамбик, чтобы создать для местных мусульман подконтрольный метрополии источник исламской легитимности, удалённый от святых мест и религиозных школ на Аравийском полуострове. Но этот план так и не был реализован.
Во второй половине 1960-х португальские колониальные власти углубили сотрудничество с мусульманами: спонсировали хадж в Мекку для избранных мусульман, «светились» на всех знаковых мусульманских мероприятиях (от религиозных праздников до открытия мечетей), генерал-губернатор поздравлял мусульман с Рамаданом и так далее. Эти нехитрые пропагандистские меры серьёзно увеличили авторитет колониальных властей в глазах местных мусульман, поскольку их внимание к нуждам мусульман выгодно отличалось от в лучшем случае равнодушного отношения африканских повстанцев.
Война вынесла на поверхность противостояние между неграми-суфистами и азиатами-ваххабитами*. В 1964 году, как раз к моменту начала активных боевых действий в колонии, в Мозамбик прибыл шейх Абубакар «Мангира» Муса Исмаил, только что окончивший курс шариата в университете Медины. В сложившейся обстановке Мангира решил пойти на конфронтацию с традиционными суфиями, дабы увеличить вес ваххабитской общины, но португальские силовики решили иначе и вмешались в конфликт на стороне суфиев. Надо сказать, тогда ваххабиты не были проблемой для колониального правительства и даже напротив — всячески декларировали свой лоялизм. Но португальцы решили, что ваххабитский панисламизм в далёкой перспективе может иметь разрушительные последствия для империи, в то время как традиционный мозамбикский ислам обладает куда большим авторитетом в глазах туземцев и потому представляет из себя эффективный инструмент воздействия.
После окончания войны новое правительство уже независимого Мозамбика взяло курс на сотрудничество с ваххабитами как «несистемными игроками», которые не были уличены в сотрудничестве с колонизаторами. Впоследствии раскол не был преодолён, и сегодня в Мозамбике до сих пор существуют разногласия между северянами-традиционалистами и южанами-ваххабитами.
Португальцы также разработали для своих мусульманских подданных проект исламского совета, который бы состоял из представителей мозамбикской мусульманской аристократии — то есть был бы избавлен от «азиатского влияния». Этим планам не было суждено реализоваться, поскольку после революции в метрополии колониям сразу же предоставили независимость и вопрос закрылся сам собой. Власти независимого Мозамбика реализовали этот проект по-своему: первую подобную структуру они отдали на откуп азиатам-ваххабитам в пику «коллаборационистам»-северянам. Более инклюзивный совет был создан гораздо позже и, как мы уже говорили, поляризация никуда не исчезла.
Верный мусульманин: Сулейман Вали Мамеде — за шариат и колонизаторов
Мамеде был чиновником невысокого ранга в Португальском Мозамбике, но в местном мусульманском сообществе он пользовался большим авторитетом несмотря на статус «понаехавшего» (его предки приехали в Мозамбик из Гуджарата). В 1968 году, на пике войны он создал в метрополии «Исламское общество Лиссабона» (ИОЛ), целью которого было создание духовного управления для всех мусульман португальских территорий и повышение статуса ислама как религии в самой Португалии. По первому пункту португальские власти были в принципе согласны с Мамеде, но на практике это предложение не могло быть реализовано из-за сопротивления мозамбикских мусульманских старейшин, которые не хотели уступать свою власть над общиной небольшому сообществу мигрантов (да ещё и азиатского происхождения). Что касается, уравнения ислама в правах с католичеством, то здесь Мамеде, пусть и без злого умысла (он был верным салазарианцем, доказавшим свою преданность делу империи на службе в Мозамбике), но атаковал основы салазаровского «нового государства», где католичество было ключевой «духовной скрепой». Поэтому все проекты ИОЛ остались нереализованными.
После «революции гвоздик» в Португалии Мамеде стал выступать за независимость Мозамбика, но к тому моменту исход войны был очевиден для всех и те, кто хотел остаться на этой территории, начали готовиться к будущему.
В течение всей войны и в колониальной администрации, и в кругах метрополии всегда было достаточно противников ислама, которые считали, что для долгосрочных целей политики Португалии на заморских территориях важнее заниматься католической индоктринацией местного населения с целью их превращения в португальцев уже в следующем поколении. По их мнению, политика покровительства мусульманам затрудняла ассимиляцию негров в будущем. И даже хуже того — мусульмане всегда находились в зоне риска как религиозная группа, находившаяся под влиянием религиозных центров в монархиях Ближнего Востока. Португальские «исламофобы» были по-своему правы, но перед силовиками стояла задача выиграть войну здесь и сейчас, а нескольких поколений для вдумчивой работы среди местных не было. Тем не менее скептики смогли добиться нескольких локальных побед: например, в Нампуле местные католические чины встали насмерть против легализации коранических учебных заведений (и так существовавших де-факто, но не признанных государством), и администрация провинции пошла на попятную, опасаясь столкновений между католиками и мусульманами.
Но только не думайте, будто португальцы использовали один лишь пряник — кнута было много. В первой половине 1960-х, когда война только разгоралась, а симпатии мусульман были скорее на стороне восставших и среди повстанцев нередко можно было встретить последователей ислама, португальские силовики адресно навещали мусульманские регионы. Так, в 1965 году португальские спецслужбы устроили облаву в Муите, в ходе которой подвергли жестоким пыткам и казнили 15 представителей местной религиозной элиты, включая шейха Бванамире, главу регионального отделения тариката Кадирия. На первом этапе противостояния фиксировались случаи не только поучительного сожжения Корана, медресе и мечетей португальскими силовиками в проблемных мусульманских районах, но даже публичное принуждение к поеданию свинины. Отчасти работало и предубеждение руководства повстанческого движения, пропитанного марксистскими идеями, перед любыми формами традиционного общества — что означало определённую дискриминацию по отношению к мусульманским кланам. То есть мусульмане прекратили активное участие в том числе и потому, что повстанцы предлагали им бороться за независимый Мозамбик, в котором для ислама не будет места.
С тактической точки зрения, португальцы добились больших результатов, поскольку эта политика позволила минимизировать активное участие мусульман в войне — которое в противном случае могло быть более масштабным. Если «азиатские» мусульмане не стремились пополнять ряды повстанцев, поскольку принадлежали к относительно привилегированным классам колониального общества и им было что терять, то для негров-мусульман севера (а это большинство мозамбикских мусульман) плюсы португальского владычества были не так очевидны, поскольку на них распространялась и система принудительного труда, и действие дискриминационного законодательства в отношении туземцев. Ликвидация этих законов в начале 1960-х пришла слишком поздно (как ответ на начинающуюся войну в Анголе), и этого было уже недостаточно — потому их интерес в борьбе с португальцами был очевиден.
Выводы
О мусульманской политике Португалии в Марокко и Индии мы уже всё сказали в первой части нашего исследования. А что можно сказать об африканской половине португальской империи?
Как ни странно, ничего однозначно плохого сказать нельзя. К вопросу португальцы подходили очень рационально — сражались, когда это было нужно, сотрудничали, когда это было в их интересах. Нейтрализация мусульман на севере Мозамбика была очень эффективным и своевременным ходом. Единственное, что у португальцев действительно было сделано неправильно — так это то, что школа исламоведов у них появилась очень поздно, на рубеже 1950–1960 гг., и возникла как ответ на вызовы колониальной войны, то есть им пришлось учиться на ходу. С другой стороны, мусульман в португальских владениях после поражений XVII века было не так много, чтобы в метрополии увидели необходимость в изучении ислама. В этом смысле, успехи португальцев тем более замечательны — они быстро усвоили полученную информацию и смогли правильно её применить к изменявшимся реалиям.
С другой стороны, католичество как столп империи не оправдало себя. Христианские миссии действовали в регионе сотни лет, но в конечном итоге из всех авраамических религий местные негры хорошо усвоили только ислам — потому что когда настал «бунташный век», весь существовавший налёт европеизации слетел с туземцев очень быстро. Конечно, мы говорим с позиции послезнания, но задолго до восстания и даже до Салазара католические функционеры и колониальные чиновники могли наблюдать ситуацию на местах и объективно оценить уровень культурной ассимиляции туземцев (практически нулевой). Но даже в 1940–1950 гг. рапорты, идущие в метрополию, делали акцент на необходимости увеличения миссионерского напора. Понятно, что католицизм — это столп португальской идентичности, но как оказалось, негры его восприняли примерно никак (по крайней мере, в той части, которая предполагала лояльность колониальным властям). Ислам по крайней мере предполагает строгую организацию сообществ и регламентацию жизни, что позволяло в перспективе более эффективно управлять трудовыми ресурсами, прямо скажем, не сильно культурного и цивилизованного коренного населения африканских колоний. Удивительным образом, даже приехавшие в Мозамбик индийские мусульмане с их ваххабитскими тенденциями оказались более лояльными к метрополии, чем освободительный негритюд прошедших через католические школы повстанцев.
Говоря об иных упущенных возможностях, стоит заметить, что португальцам, вероятно, стоило выделить Северный Мозамбик в отдельную колонию, чтобы потом можно было разделить колонию на две страны (ну или чтобы она потом сама себя разделила в ходе кровавой гражданской войны). Но этот аргумент можно парировать тем, что португальцы, в отличие от англичан, не имели плана «Б» (самим формально распустить свою империю, чтобы сохранить своё влияние и экономические связи) и не собирались никого отпускать и заниматься требующими этого многоходовочками.
Впрочем, с учётом всего вышесказанного исламская политика Португалии была взвешенной и отвечала объективным обстоятельствам. К сожалению, нельзя сказать то же самое про колониальную политику этой державы в целом — избранный ими путь (управлять силой огромными территориями, населёнными чуждым населением) оказался тупиковым и не принёс метрополии ничего, кроме потраченных денег и жизней.
I can’t forget the deeds I’ve done
Some for kicks and some for fun
For the mistakes that I have made
The fires of hell gonna make me pay
Tell me lord why oh why
You got me with a spade by my side
Digging my own grave
Tell me lord why oh why
You got me with a tear in my eye
Digging my own grave
Источники:
Книги:
Roger Crowley «Conquerors: How Portugal Forged the First Global Empire»
Sylviane A. Diouf «Servants of Allah: African Muslims Enslaved in the Americas» (15th Anniversary Edition)
Sanjay Subrahmanyam «The Portuguese Empire in Asia, 1500-1700: A Political and Economic History»
Shihan de Silva Jayasuriya «The Portuguese in the East: A Cultural History of a Maritime Trading Empire»
Vincent Barletta «Death in Babylon. Alexander the Great & Iberian Empire in the Muslim Orient»
James H. Sweet «Recreating Africa: Culture, Kinship, and Religion in the African-Portuguese World, 1441-1770»
Elizabeth MacGonagle «Crafting Identity in Zimbabwe and Mozambique (Rochester Studies in African History and the Diaspora)»
Hussein Ghubash «Oman — The Islamic Democratic Tradition»
Richard Cleminson «Catholicism, Race and Empire: Eugenics in Portugal, 1900-1950»
Rita-Ferreira «African Kingdoms and Alien Settlements in Central Mozambique (c. l5th — 17th Cent.)»
А.М. Хазанов «Португальская колониальная империя.1415-1974.»
Статьи:
Hadi Amirul «Aceh and the Portuguese: A Study of the Struggle of Islam in Southeast Asia, 1500-1579»
Ghoncheh Tazmini «The Persian—Portuguese Encounter in Hormuz: Orientalism Reconsidered»
Marta Rosales «The Goan elites from Mozambique. Migration experiences and identity narratives during the Portuguese colonial period»
Edward A. Alpers «Islam in the Service of Colonialism? Portuguese Strategy during the Armed Liberation Struggle in Mozambique»
Rui M. Pereira «Cutting back, Dividing up and Segmenting: Colonial Knowledge and its Post-colonial Extension in Mozambique»
Vincent Cornell «Socioeconomic Dimensions of Reconquista and Jihad in Morocco: Portuguese Dukkala and the Sa’did Sus, 1450-1557»
D.T. Potts «The Portuguese on Qeshm»
Nicola Melis «The importance of Hormuz for Luso-Ottoman Gulf-centred policies in the 16th century»
Giancarlo Casale «Imperial Smackdown: The Portuguese between Imamate and Caliphate in the Persian Gulf»
Cosmo Rana-Iozzi «Why did slave trading intensify in nineteenth century east Africa, and with what consequences for the region’s societies?»
Thomas Vernet «East Africa: slave migrations»
Dejanirah Couto «Hormuz under the Portuguese Protectorate: Some Notes on the Maritime Economic Nets to India (Early 16th Century)»
Dejanirah Couto, Rui Manuel Loureiro «Revisiting Hormuz. Portuguese Interactions in the Persian Gulf Region in the Early Modern Period»
Статьи Abdool-Karim Vakil «The Crusader Heritage: Portugal and Islam from Colonial to Post-Colonial Identities»
«From the «Reconquista» to «Portugal Islamico»: Islamic heritage in the shifting discourses of portuguese historiography and national identity»
Статьи Rudolph Matthee «The Portuguese Presence in the Persian Gulf»
«Distant Allies: Diplomatic Relations between Porgual and Iran in the Reign of Shah Tahmasb, 1524-1576»
Статьи Mário Machaqueiro:
«Ambivalent Islam: The Identity Construction of Muslims under Portuguese Colonial Rule»
«The Islamic Policy of Portuguese Colonial Mozambique, 1960–1973»
Статьи Liazzat J. K. Bonate:
«Governance of Islam in Colonial Mozambique»
«Islam in Northern Mozambique: A Historical Overview»
«Islam and Chiefship in Northern Mozambique»
«The Advent and Schisms of Sufi Orders in Mozambique, 1896–1964»
«Muslim Memories of the Liberation War»
«Muslims of Northern Mozambique and Liberation Movements»
«The Ascendance of Angoche: The Politics of Kinship and Territory in Nineteenth Century Northern Mozambique»
«Islam and the Yao»
«Roots of Diversity in Mozambican Islam»
«Documents in Arabic Script and the Resistance to the Portuguese Wars of ‘Effective Occupation’ in Northern Mozambique»
«The Arabic Script and the Portuguese Official Correspondence in Mozambique before the Twentieth Century»
«From Shirazi into Monhé: Angoche and the Mainland in the Context of the Nineteenth Century Slave Trade in Northern Mozambique»