Русско-английское сотрудничество и соперничество 1709-1721 годов: Решающий год войны

После Карла

Смерть Карла XII полностью запутала ситуацию в регионе. В Швеции пришла к власти «партия войны», которая предложила заключить мир с морскими державами, Данией и Пруссией, и все силы кинуть на борьбу против России.

С Георгом I шведы договорились быстро — они отказались от претензий на захваченные им Бремен и Верден, взамен английский король пообещал поддержать шведов в их войне с Россией. Создалось два полюса — Испания и Россия с одной стороны, и Англия, Голландия, Франция, Австрия и Швеция — с другой.

В Англии начались дебаты по отправке на Балтику своего флота «дабы стращать царя Петра», но шли эти обсуждения вяло, лениво, через плохо скрываемую зевоту. И это объяснимо — с одной стороны, английские негоцианты и комиссионеры нуждались в русских товарах, торговля с Россией была выгодной и масштабы ее год от года росли. С другой — Ганновер уже получил Бремен и Верден, и для шведов создалась такая же ситуация, как у Петра в 1716-м — они уже удовлетворили требования своих союзников, и какой смысл теперь их союзникам был воевать?

Весной 1719 года Петр вывел войска из Мекленбурга, их сменили там войска Нижнесаксонского округа Священной Римской Империи Георга I Английского, который, как курфюрст Ганновера, был директором данного округа.

И всё-таки разрешение Парламента было получено, Георг I 11 мая 1719 года сообщил Бернсторфу, что эскадра адмирала Норриса из 13 кораблей покинет Дувр через три недели.

В этот же день, 11 мая, капитан-командор русского Балтийского флота Ян Вангофт (Yan van Hofft) с тремя линейными кораблями, тремя фрегатами и пинком вышел из Ревеля к Эланду, при этом два корабля из состава эскадры он отделил к Готланду. Один из них, 32-пушечный «Лансдоу», добыл сведения о том, что из Стокгольма в Пиллау направляется шведский конвой из трех кораблей с подкреплением для тамошнего гарнизона.

Вангофт, получив эти сведения, тотчас же отрядил в Ревель 24-пушечный «Александр», а сам продолжил крейсирование у Эланда. Апраксин, узнав о шведском конвое, приказал капитану Сенявину взять в Ревеле все возможные суда и выйти наперехват противнику. 26 мая из Ревеля вышла эскадра Сенявина — 52-пушечные «Портсмут», «Рафаил», «Девоншир», «Ягудиил», «Уриил», «Варахаил» и 18-пушечная яхта «Наталия».

Шведы же 19 мая вышли из Стокгольма в следующем составе — 48-пушечный «Вахтмейстер», 28-пушечный приватир «Карлскруна Вапен»({{1}}), 32-пушечный фрегат «Рушенфельт» и 10-пушечная шхуна «Бернхардус». 3 июня шведы подплывали к Эзелю, «Рушенфельт» был отослан от эскадры, ну а 4-го, в 6 утра, между Эзелем и Готско-Санде шведский коммодор Врангель усмотрел с юго-востока вражеские корабли. Поняв, что расклад не в пользу шведов, он развернулся на северо-запад и стал отходить, русские начали преследовать неизвестные корабли, сигнализируя им остановиться и сообщить свою национальность.

«Девоншир» и «Портсмут» вырвались вперед и к 5 часам нагнали беглецов, на корме «Вахтмейстера» взвился шведский флаг и бейд-вымпел Врангеля, швед открыл огонь по русским кораблям. Сенявин и Зотов (командир «Девоншира») вклинились между «Вахтмейстером» и остальными шведскими кораблями, пытаясь отрезать флагман от остальной части отряда.

Чтобы попытаться понять, кто нам противостоял в этом бою, давайте немного прервем описание хода сражения и рассмотрим команду «Вахтмейстера» и сам корабль. Этот 56-пушечный линкор (по шведской классификации того времени — III ранг) был построен в 1681 году на рижской верфи английским мастером Френсисом Шелдомом (шведы также приглашали на службу английских корабельных дел мастеров) из ливонского дуба и прибалтийской ели (последняя шла на отделку, рангоут и палубы). Вооружение: нижний дек — шестнадцать 18-фунтовок и четыре 12-фунтовки в качестве погонных и ретирадных орудий, опер-дек — двадцать 6-фунтовок, надстройки — шестнадцать 3-фунтовок. Поскольку тимберовку корабль проходил еще в 1700 году, то в свой последний рейс он вышел слегка разоруженным — нес, по разным данным, от 42 до 48 орудий. Соответственно, уменьшили и команду — с 311 до 260 человек.

Шведский коммодор Врангель проходил волонтерскую службу на английском флоте, участвовал в сожжении франко-испанского флота в Виго в 1702 году. Капитан же «Вахтмейстера» Георг Тролле служил в голландском флоте в 1702–1704 годах, охотился за французскими корсарами в районе Дюнкерка и Доггер-Банки.

Но вернемся к бою — Врангель и Тролле, вполне сознавая, что противник слишком силен, приказали канонирам вести огонь по парусам «Портсмута» и «Девоншира» (кораблей голландской постройки), замысел  — сбить им ход и постараться убежать от более медлительных «Уриила», «Ягудиила», «Рафаила» и «Варахаила».

В принципе, это удалось — на «Девоншире» артиллеристы «Вахтмейстера» сбили оба марса, корабль резко сбавил в скорости и отстал, присоединившись к «Портсмуту» и атаковав «Карлскруна Вапен». У Врангеля и Тролле был выбор — попытаться уйти или прийти на помощь своим более слабым товарищам. Они выбрали второе.

«Вахтмейстер» повернул на 4 румба и пошел в гущу сражения.

Тем временем «Портсмут» и «Девоншир» изрешетили «Карлскруну» и она выбросила белый флаг. После пары залпов сдалась и шхуна «Бернхардус», которой в бою с 50-пушечниками ничего не светило. И тут на остатках парусов появился «Вахтмейстер», который открыл огонь по противнику. Однако через 10 минут подошел «Ягудиил», который притерся к правому борту шведского флагмана (наши морские пехотинцы начали забрасывать верхнюю палубу шведа ручными гранатами — можете представить себе, какое было расстояние боя), а слева корабль Врангеля-Тролле атаковал «Рафаил». К 15.00 швед, избитый донельзя, оказался в коробочке под продольным нечастым огнем (русские боялись повредить свои собственные корабли и тщательно выцеливали орудия перед залпом). Понимая дальнейшую бессмысленность боя, Врангель приказал поднять белый флаг. Перед самым поднятием последним залпом с «Рафаила» Врангель был ранен.

Бой длился с 5 утра до 3 часов дня. Шведские потери составили 50 человек убитыми, 14 — раненными, 337 — сдавшимися в плен. Русские потеряли 9 человек убитыми, 9 — ранеными (большинство из них на «Ягудииле», который сблизился со шведами борт о борт), и взяли все три шведских судна в качестве призов.

После боя у русских разгорелся скандал — капитан «Ягудиила» Джон Деляп обиделся на капитана «Рафаила» Якова Шапизо, который принял капитуляцию от Врангеля. Деляп писал своему другу Сандерсу:

«44-пушечный корабль („Вахмейстер“) был атакован капитаном Шапизо за полчаса до того времени, как я мог к нему приблизиться; а когда я подошел к нему на такое близкое разстояние, что мог с марсов своих бросать на его палубу гранаты, капитан Шапизо ушел так ему вперед, что не мог дать по нем ни одного выстрела. Я был так близко к нему, и такелаж мой пострадал до такой степени, что для завладения призом я не мог спустить своей шлюпки так же скоро, как капитан Шапизо, что дало ему право приписывать себе честь завладения призом. После этого я могу сказать, что я срубил куст, а он зайцем убежал».

Эзельский бой стал первой победой русского корабельного флота. И именно на этом фоне 7 июля 1719 года на Балтике появился адмирал Джон Норрис с эскадрой в следующем составе: Cumberland (80), Dorsetshire (80), Prince Frederik (70), Monmouth (70), Hampton Court (70), Suffolk (70), Plymouth (60), York (60), Monk (60), Medway (60), Defiance (60), Assistance (50), Dartmouth (50), Worcester (50), Falmouth (50), St. Albans (50) — всего 16 кораблей. Еще ведущие войну со шведами датчане сначала расценили английскую эскадру как помощь против Швеции, и шаутбенахт Паулльсен (состав эскадры — Haffru (70), Beskjermer (64), Prinds Carl (52), Island (50), Sophia Hedvig (76), Wenden (72), Fortuna (26), Levendals Gallej (20)) хотел было присоединиться к Норрису, однако выяснив, что англичане на этот раз пришли поддерживать шведов и пугать русских, ушел к Борнхольму и занял оборонительную позицию.

Петр, узнав о визите господ англичан, сконцентрировал галерный флот у Ханко, разослал свои крейсера от Борнхольма до Эзеля и Дагерота, а к самому Норрису послал 32-пушечный фрегат «Самсон», чтобы выяснить, зачем он пожаловал. В письме Петр выражал недоумение, ведь русские корабли не мешают свободной торговле, борются они только с каперами и военной контрабандой.

13 июля из Кронштадта вышла русская эскадра — 21 линейный корабль (состав ее: 90-пушечный «Гангут», 70-пушечные «Св. Александр», «Ревель», «Нептунус», 64-пушечные «Ингерманланд», «Москва», «Мальбрук», «Екатерина», «Шлиссельбург», 58-пушечный «Лондон», 52-пушечные «Уриил», «Ягудиил», «Варахаил», «Селафаил», «Рафаил», «Девоншир», «Портсмут», 50-пушечные «Рандольф», «Перль», 48-пушечные «Британия» и «Арондель»), 18-го эскадра кинула якорь у Лемланда, Аландские острова({{2}}).

Нет, друг другу и Норрис, и Петр говорили ласковые и уважительные слова. Однако эскадры придавали даже безобидным их фразам большую весомость.

Вечером 21-го русская эскадра вышла в море и на следующий день появилась на траверзе Стокгольма, где стоял на рейде шведский флот. Пробыли в виду шведской столицы почти сутки, «вызывая противника на баталию», после чего семь кораблей были отосланы крейсировать у шведского побережья, а остальные возвратились на свою стоянку у Лемланда.

Пользуясь прикрытием линейного флота, из Финляндии вышел отряд галер Ласси (21 галера и 23 мелких судна), который 26 июля появился в окрестностях Стокгольма. Попытка высадить несколько сотен казаков была отражена, и Ласси ушел к менее защищенным землям шведов. На тот момент флот Швеции имел в Стокгольме всего 4 линейных корабля (50-пушечный Oland, 56-пушечный Kronskepp, 40-пушечный Halland и 40-пушечный Reval), 5 прамов (26-пушечный Elefant, Svarta Bjorn с таким же вооружением, 24-пушечный Sjospok, 20-пушечный Mars и 16-пушечный Kamel), 9 фрегатов (38-пушечный Anldam, 36-пушечный St. Thomas, 34-пушечный Wolgast, 32-пушечный Ruskenfelt, 24-пушечный Stora Phoenix, Lilla Phoenix, Valkomsten, 18-пушечные Danska Orn и Paclta), 11 галер, 6 бригантин, а также полугалеры и дубль-шлюпки.

Тем временем русские корабли высадили десант в Ландсорте (к югу от Стокгольма), где сожгли металлургический завод, захватили несколько торговых судов, поднялись вдоль восточного побережья до Нючепинга (4 августа) и далее до Норчепинга (10 августа), где разорили еще один шведский завод, взяли призы и отправили их, груженых железом и захваченным оружием, в Ревель. При этом строжайше выполнялся наказ Петра:

«людей не токмо не брать, но не грабить с них и ничем не досаждать, но внушать, что мы воюем для того, что сенат их не склонен к миру».

Далее русские попробовали 24 галерами зайти в Стакет Канал, где высадили десант, но были отбиты заранее подготовившимися шведами. Из 3000 человек (три батальона) русские потеряли 104 человека убитыми и 328 раненными({{3}}).

Эта концовка, конечно же, немного подпортила успех крейсерства, которое оказалось крайне удачным. 21 августа русские корабли взяли курс на Ревель, а галеры пошли в Або. Летняя кампания 1719 года была закончена.

А что же Норрис? Мы ведь как-то совсем забыли про него. А Норрис весь июль пробыл около Борнхольма, и лишь 26 августа подошел к Карлскроне (то есть тогда, когда русские уже ушли домой). Оправдывал он свое поведение тем, что защищал шведов от датской угрозы, правда, с Данией вовсю шли мирные переговоры и датский флот не собирался вести активные действия, кроме, разве, Торденшельда, который со шведами вел свою войну у Марстранда и Гетеборга. Тем не менее Торденшельд сковал силы и шведов, и англичан, позволив нашим кораблям спокойно действовать в восточной Балтике.

Только 6 августа англичане и шведы соединили свои силы — Норрис пришел с 11 кораблями, шведы смогли выделить 10, и далее произошло одновременно невероятное и смешное. Соединенный англо-шведский флот взял под охрану английский конвой из 40 торговых судов, следующий в Петербург и Ригу, и сопроводил его до Аландских островов. Всего в тот год в русские балтийские порты пришло 119 торговых кораблей, в том числе в Ригу — еще около 50. Из этого количества 40 было английскими, наплевавшими на санкции своего правительства в отношении России. Примечателен и еще один факт — из этих 40 судов 30 были зафрахтованы комиссионерами Королевского флота для вывоза столь нужной английскому флоту пеньки. Война с Россией — она, конечно, война, но флоту нужны запасы.

Впрочем, голландцы были не лучше. Официально состоя в союзе с англичанами и шведами, они спокойно продали России 32-пушечные фрегаты «Амстердам-Галлей», «Декронделивде» и «Эндрахт», а также заложили на своих верфях три гекбота для русского Балтийского флота.

В общем, это была странная война, еще раз показывающая, что у союзника должен быть стимул воевать и поддерживать тебя. Шведы в самом начале лишили англичан этого стимула, безропотно отказавшись от прав на Бремен и Верден, поэтому их союзники вели войну спустя рукава. Более того, правительство Ульрики-Элеоноры умудрилось еще более усугубить ситуацию — в мае 1719 года оно издало указ о запрете торговли с Россией, хотя закупки русской пшеницы нужны были на постоянной основе — Швеция была близка к голоду.

Петр же по согласованию с Данцигом расположил там небольшую каперскую эскадру — 24-пушечный пинк «Принц Александр», 18-пушечная яхта «Наталия» и зафрахтованная 12-пушечная шнява «Эва-Элеонора». Командовал соединением Яков Вильбоа. Задачей, поставленной Вильбоа, было недопущение торговли хлебом между Польшей и Швецией. Расположив «Принца Александра» и «Эву-Элеонору» на выходе из порта, русские разрешили выходить из Данцига только тем судам, которые имели сертификат на свой груз или приносили присягу, что товар не попадет к шведам.

В сентябре к порту подошла шведская эскадра коммодора Штаубе в составе 3 фрегатов, которая 27 сентября получила еще и усиление —22-пушечный фрегат «Кискин». Бюргеры Данцига, испуганные перспективой боя в городе, убеждали Вильбоа уйти, но тот в ответ заявил, что при необходимости примет бой, или нагрузит свои корабли камнями и затопит их на фарватере, сделав выход из города несудоходным.

Стокгольм прислал коммодору Штаубе в подкрепление 3 бригантины и приказал любой ценой уничтожить русских каперов. 30 ноября Штаубе попытался войти на рейд Данцига, но потом неожиданно повернул назад и отказался от активных действий. В результате Вильбоа зимовал в Данциге.

Что касается англичан — 7 ноября Норрис покинул шведские воды, 17-го вошел в Копенгаген, а 23-го кинул якорь в Дувре. В Парламенте поход его в 1719 году назвали «бесцельным».

Но если рассудить здраво, то это была экспедиция с ограниченными силами и неясными целями. Какие инструкции получил Норрис? «Защищать свободу торговли в Балтийском море». Разве он не защищал ее? Далее: «бороться против каперов». Он и боролся, там, где могли действовать его корабли. Балтика все-таки мелководна, здесь нужны корабли рангом пониже, с небольшой осадкой, Норрис же имел 70-пушечные и 50-пушечные корабли для линейного боя. То есть налицо несоответствие декларируемых задач и выданного инструмента для их решения.

Норрису ставили в пример действия Бинга в Средиземном море в 1718–1719 годах — ну так Петр не подставился так глупо, как испанцы при Пассаро. Атакуй англичане русский флот у Лемланда — русские, без сомнений, приняли бы бой, не надеясь на то, что между Англией и Россией война официально не объявлена.

Кроме того, раз уж заговорили про Испанию: Альберони продолжал держаться, как заклинал его Петр. 13 апреля 1719 года из Кадиса вышли военные и транспортные корабли. 300 испанских морских пехотинцев под командой графа-маршала Шотландии Джорджа Кейта должны были высадиться в Шотландии и объединиться с восставшими. Вторая часть плана предусматривала высадку одновременно в Юго-Западную Англию и Уэльс 7000 солдат Джеймса Батлера, 2-го герцога Ормонда, где к нему тоже должны были присоединиться местные якобиты. Обе армии с севера и запада предполагалось двинуть на Лондон и возвратить трон изгнанному Якову ІІ Стюарту. Но план сработал только в первой части, поскольку Флот Канала адмирала Джона Норриса (готовившийся для отправки на Балтику) перекрыл Ла-Манш для армии вторжения.

Высадившись в Шотландии, Кейт присоединил до 700 сторонников свергнутого короля из числа горцев, но вскоре получил известие, что высадка Ормонда провалилась. Тем временем против него были выдвинуты английские войска, подкрепленные оставшимися лояльными кланами из Лоуленда (120 драгун, 850 пехотинцев и 4 мортиры) под командой генерала Джозефа Уитмана. Сражение произошло 10 июня у холма Гленн Шил. Испанцы заняли возвышенность в центре, а на флангах, укрепленных баррикадами, встали горцы. Уитман вначале атаковал правый фланг якобитов, потом — левый, а затем, произведя усердную артподготовку, повел атаку на центр, одновременно охватив его со стороны оставшихся без защиты флангов. Оставшись в одиночестве, испанцы стойко сопротивлялись в течение трех часов, после чего в совершенно безнадежном положении сложили оружие. В память об их доблести холм, где они держали оборону, с тех пор получил название Холма Испанцев.

Таким образом Альберони отвлек летом часть английских сил на себя, облегчив положение России.

Враг у ворот

1720 год стал решающим годом Северной войны.

С одной стороны, Англия попыталась создать гигантскую антирусскую коалицию, с другой — правительство Георга I настолько заигралось в войну и в политику, что глупейше запретило торговые отношения с Россией, и это перед началом, наверное, самого жестокого финансового кризиса, поразившего Британию.

На тот момент премьер-министром и Секретарем Северного Департамента в Англии был Джеймс Стэнхоуп, а Первым Лордом Казначейства — Чарльз Спенсер, 3-й лорд Сандерленд. Эта парочка в четком соответствии с теорией «баланса сил» проводила политику восстановления старого порядка, существовавшего до Северной войны. На возмущения Палаты Общин и Адмиралтейства по поводу торговли с Россией, Стэнхоуп, резкий приверженец колониальной политики, отвечал, что рынки ресурсов вполне можно найти и в Америке, в том числе и в испанской и португальской ее части. Но вот проблема — ничего похожего на русскую сосну или пеньку в Америке не было.

На тот момент рынком пеньки владели три главных поставщика — Франция, Россия и Польша (шведы большей частью продавали как раз польскую пеньку). Но — вот проблема! — именно русская пенька оказалась лучшей. Дело тут, как ни странно, в климате. Русский метод выделки пеньки из конопли был следующий: коноплю высеивали, выращивали и убирали. Сразу после уборки урожая растения на пару дней подвешивали на стойках; потом сушили в печи; затем сбрасывали в реку и приваливали тяжёлыми рамами, чтоб ничего не уплыло. После этого трава вымачивалась (три недели в тёп­лой воде летом и целых пять недель зимой), вновь на денёк подвешивалась, день сушилась в печи и потом заново мокла на дне реки целую зиму.

Что касалось Франции и Польши — там коноплю собирали обычно в августе-сентябре. Вырванные стебли складывались в снопы, сушились на солнце и освобождались затем от листьев и цветов выбиванием снопов о дерево. В таком виде связанные друг с другом стебли укладывались для замачивания на дно ямы 1,5–2 метров глубиной, заполненной водой. Сверху снопы прикрывали соломой и прижимали камнями. В результате замачивания делалось возможным легко отделить луб от костры и придать мягкость самому волокну. Потом распластанные на холсте пучки (головка к головке) выбивали небольшими цепами. Оставшиеся после молотьбы семена удаляли при помощи расчесывания гребнем, стебли же поступали в мочильню. Когда мочка была окончена, пучки развязывали и стебли высушивали на солнце. Далее готовая к переработке конопля отправлялась в пеньковое производство. Канат из французской и польской пеньки в умеренных широтах служил три года, в условиях тропиков — год.

Согласно русскому способу конопля вымачивалась дольше, и в процессе замачивания подвергалась медленному перепаду температур (вода летняя, вода зимняя). В результате канат из русской пеньки служил пять лет в северных широтах, и три — в южных.

Недаром русские купцы еще при Алексее Михайловиче называли польскую пеньку «получистой» и «слабой». Англичане и раньше покупали русскую пеньку в Архангельске, но разглядеть ее истинные качества мешала жадность архангельских купцов — они примешивали к пеньке лен, и в результате качество ее сильно ухудшалось. При Петре были приняты драконовские меры для борьбы с подобными явлениями, качество продукта гарантировалось царскими целовальниками (то есть государственными контролерами, которые проверяли каждую партию и ставили на нее печать), и англичане, уже распробовавшие качества русской пеньки, были совершенно не готовы от нее отказаться.

Что касается железа — шведское по качеству оказалось лучше русского, однако русское стоило на 60% дешевле шведского. Именно поэтому закупка русского металла росла из года в год. По английскому колониальному железу — оно было и хуже русского, и дороже. В тех же североамериканских колониях чугун из-за большого содержания фосфора был очень ломким, его неудобно было обрабатывать, а цена железных чушек оставалась на уровне чистейшего шведского железа. Кроме того, Англия запрещала североамериканским поселенцам добывать и плавить железо и чугун, считая это прерогативой метрополии. Таким образом, в самой постановке вопроса Стэнхоуп и Сандерленд заложили мину замедленного действия. Нельзя одной рукой заводить в колониях железоплавильные заводы и домны, а другой — запрещать делать железо в колониях.

Единственное, что можно выделить — это индийские железоплавильные частные копанки, но феодальная Индия не могла перевести выделку железа на промышленную основу — железа делалось мало, а высокая себестоимость доставки на корню убивала все конкурентные преимущества индийского железа.

Возвращаясь к нашему вопросу — основная проблема была в том, что Стэнхоуп и Сандерленд, предлагая переориентироваться на колониальные рынки, тем самым предлагали покупать стратегические товары ценой дороже и качеством хуже, нежели российские. Однако ушлых британских купцов  не обманешь! Иметь ресурсы качеством хуже и ценой дороже — это значит проиграть торговую войну своим голландским конкурентам, чего очень сильно не хотелось.

Кроме того, Стэнхоуп и Сандерленд делали ставку на Германию, но они совершили большую ошибку, которая заключалась в том, что в 1720-е годы Германия оставалась лоскутным одеялом примерно из трёхсот государств, каждое из которых имело свои акцизы, сборы, комиссионные, и в результате к собственно стоимости вывозных товаров плюсовалась довольно большая наценка из этих сборов.

В общем, недовольство политикой Георга I и его министров постепенно нарастало, и эта политика была настолько непопулярна, что войну России объявить не решились, задекларировав в 1720 году посылку эскадр на Балтику как «защиту свободной торговли». Но давайте по порядку.

Начнем мы, пожалуй, с Испании. В январе 1719 года войну ей объявила Франция. В апреле французские войска под командованием герцога Бервика (бежавший во Францию английский эмигрант, внебрачный сын Джона Мальборо) вторглись в Испанию, осадили Валенсию, взяли Сантандер, Порт-Пассахес и Сантону, где сожгли все испанские верфи и корабли.

6 мая сдался испанский корпус в Сицилии, в Каталонии начались сепаратистские восстания. Это вынудило испанское правительство пойти на переговоры с Англией, Голландией, Францией и Австрией, 17 февраля 1720 года был подписан Гаагский договор, согласно которому Альберони изгонялся из Испании, испанские войска выводились из Сардинии и Сицилии.

Известия о мире с Испанией вызвали стрессовое состояние в Петербурге. В русских политических кругах были полностью уверены в том, что после умиротворения Испании державы Тройственного и Венского союзов обрушатся всей своей военной мощью на Россию.

Георг I действительно начал разрабатывать планы вторжения в Россию. Но вот беда — Англия имела сильный военно-морской флот, но армия… Как издевательски было замечено принцем Уэльским как раз в том самом 1720 году: «15 полков кавалерии, 26 полков инфантерии, которыми командуют романтические мальчики или выжившие из ума старые идиоты». То есть Англия имела около 10 тыс. кавалерии и до 40 тыс. пехоты. Шведы вследствие долгой войны более 15–20 тыс. вывести в поле не могли. У Петра же одних гарнизонных войск — 80 пехотных и четыре драгунских полка, а всего Россия имела до 165 тыс. солдат.

Очень быстро стало понятно, что Англии и Швеции нужен союзник, обладающий мощной сухопутной армией. Поэтому английская дипломатия приступила к сколачиванию широкой антирусской коалиции, в которую она намеревалась втянуть Францию, Австрию, Пруссию, Голландию, Саксонию, Польшу и Турцию. Шведское командование совместно с английским послом Картаретом и адмиралом Норрисом разработало грандиозный план вторжения в Россию в 1720 году. Союзники предполагали силами 70-тысячной армии Саксонии, Пруссии, Австрии, Ганновера и других германских княжеств начать наступление через Курляндию одновременно с высадкой в Лифляндии шведского экспедиционного корпуса, который будут прикрывать 40 линейных кораблей англо-шведской эскадры. Финансировать эту операцию должна была Франция. Начало боевых действий против России послужит сигналом для выступления Турции. В случае успеха в Прибалтике намечалось дальнейшее продвижение по линии Псков—Новгород. Георг I в ультимативной форме потребовал от Петра уступить Швеции Ревель, угрожая в противном случае выступлением против России держав Тройственного и Венского союзов.

Но здесь английское правительство попало в ту же самую ловушку, в которую угодила Россия в 1716 году. После завершения войны с Испанией союзники Британии получили то, что хотели, и воевать где-то на севере за интересы Англии и Швеции им не было никакого резона. Франция заключила союз с Испанией, отношения с Островом у французов стали очень натянутыми, более того — весной 1720 года французское правительство предложило Петру заключить союз, предварительным условием которого явилось бы подписание мирного договора между Россией и Швецией при французском посредничестве. В этих условиях трудно было ожидать, чтобы Франция выступила против России.

Правительства Дании, Пруссии и Польши с удовольствием взяли и даже освоили британские деньги (400 тыс. фунтов стерлингов — Дании, 560 тыс. — Пруссии, 200 — Польше и Саксонии), но всеми силами под разными предлогами уклонялись от участия в авантюре нового похода в Россию. Ибо пример Карла XII был перед глазами, и повторить его судьбу никто не хотел.

Ну а теперь давайте посмотрим на военные действия. Начались они в начале апреля у Данцига. Как мы помним, там осталась зимовать маленькая каперская эскадра Вильбоа. 15-го числа туда прибыл шведский шаутбенахт Фейф (Feif) с 52-пушечными Pommern и Vergen, 22-пушечными Kiskin и Svarta Orn, 20-пушечным Elbenzer, 12-пушечным Goya, галиотом и тремя вооруженными шхунами. По идее, силы Фейфа превосходили русские во много раз, но на стороне Вильбоа выступил городской совет, и шведский шаутбенахт предложил русским покинуть Данциг, обещая 24 часа не преследовать их. Вильбоа поставил свои условия — свободный выход и 48 часов без погони, иначе он обещал Фейфу устроить жестокий бой на рейде. Шведы пошли на это, Вильбоа покинул Данциг и 23 апреля благополучно достиг Риги, избежав преследования.

К Готланду на перехват Фейфа была послана русская эскадра Вангофта (7 кораблей и 1 фрегат), но русские не нашли ее и вернулись в устье Финского залива.

В мае в Петербург прибыл шведский посол генерал-адъютант Маркс, который на аудиенции у Петра объявил, что Швеция желает мира. Петр ответил, что «Россия к миру готова, если со стороны Швеции к тому истинное намерение будет». Но поскольку Петр был в курсе, что шведы и в этом году пригласили на Балтику английский флот, то декларации эти остались лишь декларациями.

Как раз 8 мая 1720 года прошла Зунды английская эскадра Норриса. Ее состав был следующим: Sandwich (90 пушек), Dorsetshire (80), Prince Frederik (70), Monmouth (70), Revenge (70), Suffolk (70), Elizabeth (70), Bedford (70), Buckingham (70), Nottingham (60), Medway (60), Defiance (60), York (60), Kingston (60), Gloucester (50), Falmouth (50), Worcester (50), Dartmouth (50), Monk (50), Warwick (50), плюс 3 фрегата, два бомбардирских кеча и один брандер.

19 мая англичане вошли в Балтику и 23-го соединились со шведской эскадрой адмирала Спарре: Gota (70 орудий), Karlskrona (70), Wenden (70), Prins Carl Fredrik (70), Stockholm (66), Bremen (66), Fredrika Amalia (66), Oland (56), Pommern (50), Verden (50), плюс 1 пинк, 1 бомбардирское судно и 1 брандер. Таким образом, на море англо-шведские силы составили 30 линкоров. Русские же могли вывести в море только 21 линейный корабль (к началу навигации Балтийский флот имел вооруженными три корабля 90-пушечных, один 80-пушечный, три 70-пушечных, пять 64-пушечных, два 60-пушечных, семь 50-пушечных). Естественно, что в таких условиях русский корабельный флот не мог принять вызов на бой, и укрылся в гаванях.

Кроме того, не будем забывать, что официально с Англией у России войны не было, и в случае атаки русских на союзную эскадру она вполне могла начаться. Ибо одно дело — бесплодные плавания Норриса на деньги английских налогоплательщиков, а другое — задетая честь британцев.

План кампании, предполагавший поход русских кораблей к Швеции, был отменен, тогда как галерная эскадра Михаила Голицына (35 галер с десантом в 6282 человека, в том числе — 9 галер конных, рассчитанных на перевозку лошадей) уже была переброшена к Аландским островам. Бригадир фон Мегден, несмотря на еще не совсем сошедший лед, перейдя Ботнический залив, высадился у шведского городка Вазы и сделал жестокий набег. Были сожжены два городка — Новое и Старое Умео, 41 деревня, 1000 жилых дворов, забрано несколько судов и до 900 голов скота. И это произошло как раз тогда, когда шведы соединились с английским флотом!

Тем временем союзники лишь 31 мая появились у Готтска-Санден (островок в 30 км к северу от Готланда), 7 июля крейсировали ввиду Ревеля, отправив к Аландским островам отряд Карла Вахмейстера, а далее произошла эпическая высадка на острове Нарген (ныне — Найсаар). Чтобы было понятно — этот островок расположен в 9 км к северо-западу от Ревеля, в 1720-м все его население тогда — только персонал маяка (в 1718 году построили большой деревянный столб, на нем — закрытую площадку, где четыре человека посменно поддерживали огонь; построен был потому, что около входа в Ревельскую гавань находятся очень опасные цепочки рифов). Перед началом военных действий маяк погасили, людей эвакуировали. И вот к этому сонному царству подошла здоровенная эскадра в 30 кораблей, был высажен шведский отряд в 100 человек, однако русских солдат там так и не нашли. Шведы реквизировали три дикие свиньи, а также сожгли «избу да баню, которые сделаны были для работных людей». 13 июня союзники отошли к Гангуту, а Меньшиков в письме Петру саркастически отписал:

«Конечно, потеря чувствительная, которую два соединенных флота причинили Вашему Величеству на острове Нарген, но, хорошенько все взвесив, можно, пожалуй, на то махнуть рукой, предоставив избу шведскому флоту, а баню — английскому».

Петр сполна использовал эту жалкую пародию на «победу» в тогдашних европейских СМИ. Мемориал, написанный в форме памфлета, облетел гамбургские, датские, французские, испанские газеты, и даже в Парламенте Англии лидеры оппозиции, потрясая газетами, спрашивали — 600 тыс. фунтов, выделенные на эскадру Норриса в 1720 году, нужны были для того, чтобы «burnt bath and Nargen hut on the peninsula» (сжечь баню и хижину на полуострове).

Гренгам

Но вернемся к описанию боевых действий.

Англичане и шведы крейсировали у Гангута всего три дня, а далее взяли курс на Готланд, чтобы пополнить запасы воды и провизии. Что касается галерного флота Голицына, он получил приказ отойти от Аланд и перейти в Гельсингфорс, куда прибыл 18 июня, то есть через день после отхода союзников. Как он разминулся с ними — совершенно непонятно.

Получив донесение от дозорных, что около Лемланда появился шведский галерный флот, Голицын с 61 галерой и 29 островскими лодками опять пошел к Аландам на поиски противника. 6 августа русские подошли к Аландским островам и обнаружили небольшой отряд вице-адмирала Карла Георга Шеблада в составе 56-пушечного линейного корабля Pommern, 34-пушечного фрегата Stor Phoenix, 30-пушечного Vainqueur, 22-пушечного Kiskin и 18-пушечного Danska Örn, шнявы, галиота, трёх шхерботов и бригантины.

На следующий день Голицын отплыл к острову Гренгам, «где было место для наших галер способное», на военном совете решили: ежели неприятель не уйдет — атаковать его. Девять галер были отосланы в разведку.

Но только русские корабли подошли к Гренгаму, как шведский отряд с присоединившимися к нему новыми судами вице-адмирала Шеблата неожиданно снялся с якоря и под парусами пошел в пролив, занимаемый русскими.

Давайте немного отвлечемся от описания и поговорим, какова настоящая сила корабля по сравнению с галерой. Во времена Испанской Армады галеры еще могли при определенных условиях на равных воевать с парусными кораблями, ибо тогда моряки стреляли из пушек спорадически, не используя тот самый страшный для галер бортовой залп (broadside). Но уже в 1620-е, когда в известной степени морские орудия были унифицированы, а организация морского дела вышла на новый уровень, галеры даже не рисковали приближаться к боевым парусным кораблям.

Даже самые большие галеры имели в носу всего пять пушек, причем только одну-две — больших калибров, остальные — мелкие фальконеты и сакры. Тот же 22-пушечный зафрахтованный фрегат Kiskin имел на борт три 8-фунтовых и семь 4-фунтовых пушек, то есть целых десять штук.

Далее, борта даже самого слабого парусного корабля служили своего рода броней, в известной мере защищавшей экипаж от неприятельских ядер. У галеры же все пространство было открыто, и любое попадание приводило к человеческим жертвам. Но страшнее всего были попадания в гребцов и весла — в этом случае галеры теряли свое самое главное оружие — скорость. Гребные суда в этом случае становились беспомощными и оказывались легкой добычей для противника.

В 1625-м испанская эскадра из шести кораблей Франсиско де Рибейры сражалась с 55 турецкими галерами. Рибейра легко отбил все атаки, и, как в химической лаборатории, находил время пробовать разные заряды и разную интенсивность огня на галерах. В результате османы потеряли 16 галер, а еще 15 были столь избиты, что потом без труда захвачены.

Авраам Дюкен на вооруженном торговом корабле смог сравнительно легко отогнать от Марселя 15 испанских галер в 1637 году.

Примеров можно привести множество.

То есть на «большой воде» атака Голицына галерами не имела шансов. А что сделали шведы? Они пошли в узость пролива, тем самым лишив себя маневра. Мало того, оказалось, что шведские командиры совершенно не знают своих собственных вод!

Что произошло? Четыре шведских фрегата — Stor Phoenix, Vainqueur, Kiskin и Danska Örn — на полных парусах вошли в узость пролива, врезались в строй русских галер, и… два головных фрегата на полном ходу вылетели на мель.

В этот же момент Голицын скомандовал атаку, русские начали заходить на шведов с носа и кормы (чтобы не попасть под бортовой огонь), два оставшихся шведских фрегата начали разворот оверштаг, что в узости пролива выполнить на скорости было очень сложно — в результате предсказуемо потеряли ход и также были атакованы русскими галерами.

Голицын имел всего 52 галеры (как мы помним, девять ушли в разведку, и вернулись, только когда бой был закончен). Поскольку пролив был очень узким (ширина 300-500 метров), русские развили страшный огонь, израсходовали 23 971 заряд картечи, 31 506 патронов и 546 ручных гранат. Два фрегата из четырех были взяты в жестоком бою (на них убито соответственно 38% и 24% экипажа), на двух потери значительно меньше. Из отчета Голицына Петру:

«Фрегат пошел на галеру Троицкого пехотного полка поперек и потопил ее, только люди со оной все спаслись, и большой азард приняли от потопления — полезли на шведской фрегат, а другие на близ идущие галеры свои спаслись, и тотчас оной фрегат взяли».

В этом бою русские потеряли всего одну галеру «Весфиш» («пробита в шести местах, и оная потонула у берегу при флоте и созжена»), сильно повреждена была скампавея «Хариус» (это как раз та, о которой мы приводили цитату — она не утонула, у нее был «сломан бархоут и все весла с одного борта») и галера «Го» (взрыв пороха на камбузной зоне, «сильно выбиты два бруса»). Повреждения остальных галер оказались легкими, хотя Голицын указал их до мельчайших подробностей (например, на галере «Пасарим» был… пробит флаг, ужасное повреждение, ничего не скажешь). Этот список, кстати, сыграл злую шутку с зарубежными историками — до сих пор в книгах ходят данные, что потери русских составили 45 галер из 61.

Самое смешное, что русские могли захватить и линкор «Поммерн», но там капитан не поддался панике, быстро развернулся оверштаг, спустив паруса и, используя для поворота якоря, ушел на чистую воду. Попытка организовать за ним погоню провалилась.

Как писал Голицын:

«Свежий ветер и появление еще двух шведских судов помешали преследованию остальной части неприятельской эскадры, и добыча наша ограничилась четырьмя следующими фрегатами: „Стор-Феникс“ — 34 пуш., длин. 110 фут.; „Венкер“ — 30 пуш., длин. 109 фут.; „Кискин“ — 22 пуш., длин. 76 фут; „Данск-Эрн“ — 18 пуш., длины 109 фут. Убитых на них было 103, взято в плен 407 человек. С нашей стороны участвовало в деле более 10000 человек, из них убито 82, ранено 246, и в том числе опалено 43 человека, конечно выстрелами из орудий во время абордажа».

Под главным начальством Голицына в Гренгамском сражении находились: из морских — капитан Дежимон, из сухопутных — бригадиры фон Менгден и князь Барятинский.

Петр, узнав о славной победе, в сердцах писал Меньшикову: «Правда, не малая виктория может причесться, а наипаче, что при очах английских, которые равно шведов обороняли, как их земли, так и флот».

Естественно, почти все участники Гренгамского сражения были награждены, но давайте с вами акцентируем внимание вот на чем: Гренгам — это, прежде всего, глупость и непрофессионализм шведских моряков. Они глупейшим образом подставили себя и свои корабли под абордаж в стесненном проливе, да еще и вылетели на мель, лишившись главного оружия — маневра. Другого такого примера во всей морской истории сыскать почти невозможно.

А что же английский и шведский флоты? А они с 27 июля стояли у Даларё, в 20 км от Стокгольма, думая, что Голицын с галерами придет сюда на высадку десанта, по сути устранившись от борьбы за коммуникации.

Норрис запрашивал инструкций у английского посланника в Швеции Картарета, затеял переписку с Петром, Георг I прислал глупейшие приказы организовать высадку в Ливонии, но русский царь перекинул туда 70-тысячную армию. В результате в конце октября британцы покинули Швецию, 12 ноября прибыли в Копенгаген и 1 декабря отбыли в Англию.

Эпитафией этому походу Норриса послужили слова лидера оппозиции Роберта Уолпола в Парламенте:

«Флоту, посланному на защиту Швеции, каким-то образом так и не удалось [за всю кампанию 1720 года] оказаться в нужное время и в нужном месте».

«Трест, который лопнул»

Но осенью 1720 года Англии уже было не до Норриса, Швеции и Петра. Ибо над ней распростер свои лапы чудовищный финансовый кризис, получивший название краха Компании Южных Морей.

Эта компания была создана по результатам Утрехтского мира, согласно которому Англия получила право «асьенто» (ввоза чернокожих рабов) в испанскую Америку.

Вот как описан этот финансовый крах в книге «Флот Людовика XV»({{4}}):

«Как свидетельствуют документы, за 25 лет невольничьи корабли компании совершили 96 плаваний через Атлантику и доставили в Новый Свет около 30 тыс. рабов (в 1718–1719 и 1726–1727 годах деятельность англичан была приостановлена). Смертность в пути была по тогдашним меркам низкой — 11 процентов. Четверть доходов от работорговли поступала на цивильный лист короля — эти средства шли на содержание двора. И все же главным бизнесом компании были не реальные торговые операции, а биржевая игра. Как чисто финансовая корпорация компания процветала. Ее бумаги пользовались спросом. Директора искали способ расширить сферу деятельности. В 1719 году компания предложила правительству взять на себя более половины национального долга Британии (30 981 712 фунтов стерлингов) под 5 процентов годовых до 1727 года и 4 процента в последующие годы.

К этому времени «Компания Южных морей» уже была крупнейшим кредитором правительства: из общей суммы долга в 50 миллионов фунтов на ее долю приходилось 11,7 миллиона, 3,4 — на долю Банка Англии и 3,2 — на долю Британской Ост-Индской компании.

Банк Англии вступил в конкуренцию и внес в парламент равноценный проект. Тогда компания повысила свое предложение на 7,5 миллиона фунтов. Еще миллион и 300 тысяч, как утверждалось, пошли на взятки высоким должностным лицам. Энтузиастом предложения компании был, в частности, канцлер Казначейства Джон Айлеби. Но решающую роль сыграло намерение компании обменять срочные и бессрочные долговые обязательства правительства на свои акции. Компания взяла на себя платежи по 85 процентам срочных и 80 бессрочных рент-аннуитетов. Это было расценено как манна небесная — ведь стоимость просроченных бумаг была практически нулевой!

Дебаты в парламенте в феврале 1720 года окончились словесной дуэлью между Джоном Айлеби и Робертом Уолполом, который поддерживал предложение Английского банка.

Как показало время — Уолпол был полностью прав. Но его трезвый голос потонул в волне эйфории, накрывшей Британские острова. Пока обсуждался закон, председатель правления сэр Джон Блант развернул мощную рекламную кампанию. Лондон наполнился самыми фантастическими слухами о грядущем процветании компании. Говорили о готовящемся соглашении о свободной торговле с испанскими колониями, о том, что компания получает концессию на разработку серебряных копей Потоси в Боливии — самого богатого месторождения мира, о привилегии на торговлю кошенилью, даже — о собственной чеканке денег в испанской Америке!

В результате предложение компании было принято, пробил ее звездный час. Акции нового транша стали предметом ажиотажного спроса. 100-фунтовая акция, стоившая в январе 128 фунтов, в феврале продавалась за 175, в марте — за 330, в конце мая — за 550. Рост котировок обеспечивался притоком все новых средств. Это была классическая пирамида.

Но, как и у любой пирамиды, за резким взлетом последовал не менее резкий спад. Все началась с принятия Акта о Королевской Бирже, который преследовал цель избавиться от фирм-однодневок путем введения процедуры получения королевского разрешения (Хартии) на ведение бизнеса. У «Компании Южных морей» никаких проблем с получением хартии вроде бы не предвиделось — кто же посмеет сомневаться в ликвидности такого столпа фондового рынка? Однако сомневающиеся нашлись. Некоторые парламентарии стали задавать неудобные вопросы: а каково, собственно говоря, обеспечение акций компании, если асьенто предусматривает лишь один заход в испанские колонии английского судна водоизмещением не более 500 тонн? Работорговля? Но ведь ввоз в Америку ограничен 4800 чернокожими в год. Когда стали понемногу разбираться, вышло, что доставка рабов отнюдь не так выгодна, как полагала публика, и даже убыточна({{5}}). Это был первый звонок акционерам Компании Южных Морей. Оказывается, ее активы были эфемерны и больше строились на слухах. Директора компании взвинтили цены, однако в сентябре 1720 года цена акций упала до 150 фунтов за штуку (хотя еще в августе колебалась между 750 и 1000 фунтов), после чего толпы народа кинулись к отделениям компании обменивать свои акции на деньги. К октябрю наступил крах.

В декабре, собравшись на очередную сессию, парламент начал расследование. Первым делом был принят закон об аресте имущества директоров компании и запрете им покидать пределы королевства в течение года. Однако казначей компании Найт бежал во Францию вместе с бухгалтерскими книгами. Заседания были бурными. Учитывая негодование публики, нетрудно предположить обвинительный уклон.

Секретарь Крэггз, возмущенный обвинениями, заявил, что, если инсинуации не прекратятся, он «готов принять вызов любого или в стенах палаты, или за ее пределами». Члены палаты дружно возмутились, и Крэггзу пришлось дать задний ход — он объяснил, что не имел в виду дуэль. Драматический характер носил допрос Джона Бланта, который вместе с некоторыми другими директорами и клерками компании был заключен под стражу. В Палату лордов его доставили под конвоем. Он отказался свидетельствовать против самого себя и членов кабинета. В конце концов следственный комитет обнаружил в документах компании различные подделки и подчистки, и на этом основании парламент признал руководителей компании виновными в мошенничестве.

Уголовному наказанию подвергся лишь канцлер Казначейства Джон Айлеби. Он был признан виновным в коррупции и заточен в Тауэр. Трое директоров, включая Крэггза, умерли, не дождавшись вердикта. Остальные не совершили по тогдашним законам никакого уголовного преступления. Однако их имущество было почти полностью конфисковано. Один из членов Палаты лордов внес проект резолюции, в которой предлагал поступить с виновными по-древнеримски: зашить их живьем в мешок со змеями и бросить в Темзу».

Кризис был жесточайшим, предприятия и компании разорялись сотнями: тут же оппозиция вспомнила и про так глупо потраченный на подкуп Пруссии, Дании и Польши миллион фунтов, который сейчас бы помог стабилизировать рынок.

Результатом этого финансового кризиса явилась смена правительства. Стэнхоуп и Сандерленд ушли в отставку и вскоре умерли (поговаривали, что со стыда), а возглавила страну коалиция Уолпола и Тауншенда.

Как раз в этот момент — поздней осенью 1720 года — Лондон начали наводнять памфлеты на Георга I. Памфлеты были написаны по методу дневника Робинзона Крузо: в одной части листа публичные заявления Георга I, в другой — его реальные действия. В конце их делался вывод, что «старая добрая Англия теперь стала провинцией Ганновера». Полиция сбилась с ног, пытаясь выяснить происхождение данных мемориалов; виновника нашли лишь к ноябрю — оказалось, что распространяются эти памфлеты с ведома и по заказу русского посольства — в частности, посла Куракина и помощника посла Михаила Бестужева-Рюмина. Из книги Молчанова «Дипломатия Петра I»:

«В целом получилась яркая картина грубого нарушения обяза­тельств, явной лжи, очевидного подчинения политики Англии ин­тересам ганноверской династии. Это — великолепный образец по­литической публицистики тех времен, но отнюдь не документ дипломатического характера. Очевидно, так его и задумали. Есте­ственно, что Георг I жестоко уязвлен неотразимыми фактами и ар­гументами… Чрезвычайное заседание кабинета приказало 14 нояб­ря русскому послу покинуть Англию. Это был разрыв дипломати­ческих отношений, в результате которого Лондон сам отстранил себя от переговоров между Россией и Швецией. Изоляция Англии еще больше усилилась, когда вопреки ожиданиям Петр не только не ответил какими-либо недружественными действиями, но объявил, что английские подданные могут свободно и впредь вести торговлю, свободно приезжать в Россию и т. п.».

Так Петр начал войну за умы и сердца англичан. Более того, судя по репрессивным мерам английского правительства, — он ее уверенно выигрывал.

Оставался последний год Северной войны, но ни Петр, ни Георг I этого еще не знали.