В 1927 году в парижском издательстве «Долой зло!» вышла небольшая (37 страниц) и ничем с виду не примечательная брошюра с красноречивым заголовком — «Из царства сатаны на свет Божий». Среди десятков и сотен русских издательств, работавших в 20-е годы в Европе, «Долой Зло!» Светлейшего князя Михаила Горчакова подходило для публикации этой книги, пожалуй, меньше всего. Горчаков специализировался на теме иудо-масонского заговора и борьбы с мировым сионизмом, печатая главным образом книги с говорящими названиями: «Войны темных сил», «Жертвенный убой», «Возбудители раскола», включая скандально известные «Протоколы сионских мудрецов». И до 1927 года, и после издательство упорно придерживалось избранного вектора и неохотно отходило от темы. В этом смысле печать «Из царства сатаны…» является удивительным исключением.
Почему Горчакова привлекла рукопись Валентина Константиновича Безрукова для нас останется загадкой, но, так или иначе, «Долой зло!» стало первым и единственным издательством, передавшим удивительную историю Безрукова и семерых его товарищей, решившихся весной 1925 года на отчаянный, если не сказать безрассудный, побег из советского Крыма.
В свое время эта акция стала предметом всеобщего обсуждения. Она гремела на первых страницах советской, эмигрантской и западной прессы, неизменно вызывая противоречивую и крайне эмоциональную реакцию. В историю побега оказались вовлечены сотни людей — от чумазого моториста до министра иностранных дел европейской страны. Это логично, учитывая оригинальный способ, который избрали для побега восемь отважных русских юношей, настоящих пиратов XX века.
I. «Царство сатаны»
«…В подвалы Крыма свалены были десятки тысяч человеческих жизней и дожидались своего убийства. А над ними пили и спали те, что убивать ходят. А на столах пачки листков лежали, на которых к ночи ставили красную букву… одну роковую букву. С этой буквы пишутся два дорогих слова: Родина и Россия. „Расход“ и „Расстрел“ — тоже начинаются с этой буквы…»
— Шмелев «Солнце мертвых»
О том, что из себя представлял многострадальный Крымский полуостров к исходу Гражданской войны на Юге, мы подробно рассказывали в материале «200 дней». Резюмируя, описать положение Крыма можно одной безрадостной фразой — ничего хорошего. Полуостров с 1917 года пережил немецкую и союзническую оккупации, крымско-татарскую республику, большевистское правительство, махновщину в Северной Таврии. Этот калейдоскоп властей, подчас самых экстравагантных, не мог благоприятно отразиться на социальном и экономическом положении Крыма. Всякую новую власть интересовали ресурсы: хлеб, лошади, люди, подводы, дефицитные товары. Методы получения необходимого редко носили законный характер. Из Таврии были выпиты все жизненные соки. В конце 1920 года местное население ожидало улучшения жизни с наступлением мира. «Худой мир лучше доброй войны» — справедливо рассуждал обыватель, но советская власть, сменившая Правительство Юга России, еще долго не могла принести на полуостров желанное спокойствие.
Посевная площадь сократилась к началу 1921 года больше чем на 100 тысяч десятин, огромные потери понесло поголовье крупного рогатого скота (более 30 тысяч голов). Процветающие некогда табачные плантации уменьшились в 9 раз, такая же картина наблюдалась на виноградниках. С полуострова еще в 1917 году ушли все крупные промышленники, рабочих рук не хватало. Большая часть заводов после эвакуации Врангеля, пытавшегося хоть как-то поддержать производство, встала окончательно. Работать было некому. Количество рабочих в горной промышленности сократилось в 7 раз. Грузооборот железных дорог упал в 10 раз, а работа морских портов (Русская Армия уходила вместе с Черноморским военным и торговым флотами) просто остановилась.
Природа тоже не осталась в стороне. Летом 1921 года в результате засухи на полуострове погибла почти половина посевов. Уже в августе 1921 года в Крыму начался голод, который продолжался до лета 1923 года. Жертв голода точно никто не считал (до 15% населения полуострова), вполне вероятно, что цифры сопоставимы с Поволжской трагедией того же периода. Катастрофический дисбаланс производства и потребления удалось преодолеть к 1923 году, но и после этого Крым продолжил балансировать на грани.
Политика новых властей только усугубляла бедственное положение населения. Крым, как вновь присоединенная территория, несколько отставал от установок «центра». В марте 1921 года советское правительство повсеместно отменило продразвёрстку, но на полуострове это распоряжение воплотилось в жизнь только после IV Крымской партийной конференции (летом 1921 года). До этого момента крымское крестьянство, совсем недавно с брезгливым недоверием отнесшееся к врангелевской земельной реформе, с оторопью смотрело на колоссальные аппетиты новой власти — 2 млн пудов хлеба, 2.4 млн пудов кормовых культур должны были оказаться в обозах продотрядов.
Как мы помним, врангелевский бюджет, составлявшийся в условиях осадного положения, был дефицитным, но и советский бюджет мало чем отличался от «капиталистического». Первый бездефицитный финансовый план был составлен в Крыму только на 1925 хозяйственный год.
Фоном экономической и социальной катастрофы стали залпы расстрельных команд крымской ЧэКа. «…Беспощадным мечом красного террора мы пройдёмся по всему Крыму и очистим его от всех палачей…» — пророчила советская пресса. Точное количество казненных на полуострове остается неизвестным, но речь идет о десятках тысяч человек, как бывших военнослужащих Белой армии, так и просто «классово чуждых элементов».
Местное население столкнулось с трудностями, вероятно, еще более серьезными, чем в 1917–1920 гг., и ответило новой власти в предсказуемо агрессивной форме — взялось за припрятанные обрезы. Для советской администрации и ЧК-ГПУ эти повстанцы были окрашены в однородно «бело-зеленые» цвета, однако их социальная структура, цели и задачи отличались удивительной пестротой и крайне редко соприкасались с классической Белой идеей.
В повстанческое движение оказались вовлечены: бывшие махновцы, превратившиеся из союзников во врагов советской власти; «кулаки», доведенные новой политикой до отчаяния; откровенно бандитские и анархические элементы, стремившиеся максимально эффективно использовать лихое время для собственной наживы. Вся эта ватага зачастую возглавлялась бывшими врангелевскими офицерами, благоразумно решившими, что горы более полезны для здоровья, нежели подвалы Особых отделов.
В 1921–22 годах партизанское движение в Крыму имело особенно большой размах. В него были вовлечены около 10.000 человек, разбросанных по лесам и горам всего полуострова. Накал противостояния в отдельные периоды доходил до того, что гужевое и автомобильное сообщение между уездами прекращалось. Повстанческая война принимала самые жестокие формы, советская власть также не страдала гуманизмом. Всероссийская здравница медленно превращалась во «всероссийское кладбище».
К 1925 году вооруженные столкновения между отрядами ГПУ и местными партизанами утихли, но не прекратились окончательно. За это время численность городского населения сократилась на 100.000 человек в сравнении с дореволюционными показателями, не говоря о врангелевских временах, когда население городов многократно увеличилось. Так, можно представить, что крупный город вроде Симферополя просто перестал бы существовать. Некоторые уезды лишились 40–50% населения.
1925 год. Почти пять лет прошло с официального окончания Гражданской войны, но гражданский мир на полуострове все ещё не воцарился. В начале 1925 года в одном из отчетов ГПУ говорилось:
«В дер. Какинаиз в Крыму беднота опасается работать на бывших помещичьих землях ввиду слухов о возвращении белых».
«В дер. Демерджи после 12 час. ночи происходило совещание кулаков, на котором обсуждались вопросы о принятии мер к уничтожению членов РКП(б) местной ячейки».
В этом «Царстве сатаны», чей пейзаж мы обрисовали, и находились наши герои. Их положение на белом свете было весьма шатким, а перспективы более чем туманными.
«Мы бежали из страны ужаса, рабства и нищеты, где грубой силой и дьявольской хитростью растлевают людские души и тела, где низость, предательство и подлая жестокость правителей тиранически управляют несчастным русским народом. Там, за роковой смертной чертой, честные русские люди давно уже отвыкли улыбаться; там некому защищать честь женщины и спасти ребенка, растущего преступником или дикарем. Зло там торжествует»
Всего их было восемь
Несмотря на то, что количество жертв террора в Крыму редко оценивается менее чем в 50–60 тысяч человек, а в особенно смелых подсчётах переходит 150-тысячную отметку, далеко не все бывшие белогвардейцы были арестованы и казнены. Наиболее осторожные, а иногда и просто везучие офицеры, солдаты и чиновники избежали участи многих своих товарищей по несчастью. К этой группе счастливцев относились и трое из восьми наших героев. Георгий де Тиллот, Валентин Безруков и Петр Крючков в 1920 году служили в Белой армии и по разным причинам остались в России во время ноябрьской эвакуации.
При каких обстоятельствах в Крыму остались Безруков и Крючков неизвестно, а историю марковца Де Тиллота сохранил для нас дневник штабс-капитана Георгия Алексеевича Орлова (один из самых интересных источников по Гражданской войне. 1200 дней, подробно описаны в дневнике штабс-капитана. На данный момент опубликован частично). Когда белогвардейцы грузились на корабли, Георгию было всего 18 лет. Юноша, некогда студент математического факультета Новороссийского университета (по всей видимости, семья Де Тиллот эвакуировалась из Новороссийска весной 1920 года вместе с частями ВСЮР. Уже к Крыму совершеннолетний Георгий примкнул к Русской Армии), в последнюю минуту с группой артиллеристов поднялся по трапу на борт парохода «Дооб», но с пристани его окликнула мать. Она умоляла юношу остаться. «Он, не отдавая себе отчета, спрыгнул с парохода» и вплавь в ледяной ноябрьской воде добрался до берега. Порыв едва не стоил юноше жизни. С того рокового дня прошло больше четырех лет и вряд ли был хоть один день, когда Де Тиллот не жалел о своем решении.
1/2 Белогвардейцы на болгарских рудниках (1924 г.)
2/2 Белогвардейцы на работах
Он, как и остальные «бывшие», все это время находился в постоянном страхе ареста и расстрела, не имел постоянной работы и, соответственно, нормальных средств к существованию. Это, однако, не отбило у него охоту к сопротивлению.
Вместе с еще пятью молодыми людьми Тиллот, Безруков и Крючков образовывали в Севастополе «Русский национальный боевой союз». Примечательно, что только названная тройка имела белогвардейское прошлое. Еще трое были на действительной военной службе в РККА, как минимум один из них (в воспоминаниях Безрукова он фигурирует под фамилией «А-в») воевал в годы Гражданской войны на стороне красных, будучи ротным командиром в конном корпусе Жлобы. Остальных можно отнести к категории симпатизирующих белым обывателей, вчерашних гимназистов. Всех их объединяла молодость (никому из восьмерых не было больше тридцати), решительность и ненависть к существующему строю.
«Боевой союз» — контрреволюционная подпольная организация, «праворадикальная», если угодно, террористическая группа. В Крыму он представлял собой редкое к 1925 году явление «политического бандитизма», говоря языком ГПУ.
Подобные «Союзы» в большом количестве появлялись по всей территории СССР и объединяли бывших офицеров и солдат Белых армий, а также учащуюся молодежь. Они редко когда могли причинить реальный ущерб новой власти и часто являлись жертвами собственной неопытности и наивности. «Боевой союз» на фоне таких организаций выделялся успехами на поприще террора — у «союзовцев» имелись связи во многих советских учреждениях вплоть до Качинской авиационной школы (она же 1-я военная школа лётчиков), доступ к оружию и артиллерийским погребам Севастопольской крепости.
Главой «Боевого союза» стал бывший поручик Валентин Безруков. К моменту описываемых событий бывшему корниловцу исполнилось 28 лет, и он был старшим в группе (биографическая справка из сборника «L’EmigrationRusseenFrance», сост. Мнухин, Авриль, Лосской). Вторым авторитетом в «Союзе» являлся марковец-артиллерист Де Тиллот — человек молодой, но инициативный и отважный.
Некоторое время «союзовцы» вынашивали планы различных диверсий в советских учреждениях. Тиллот устроился на работы по расчистке аварийных артиллерийских погребов Севастопольской крепости и в небольших количествах выносил из подвалов взрывчатку. Динамит предполагалось использовать для теракта на аэродроме, в здании ГПУ либо в самой Севастопольской крепости. Конечным итогом взрыва неизбежно должен был стать побег из СССР, так как опасность разгрома группы колоссально возрастала.
Море
С полуострова в начале 20-х годов имелся только один выход — в море. Государственное Политическое Управление, в ведении которого находилась борьба с контрреволюцией в Крыму, установило жесткий контроль над всеми возможными наземными дорогами, ведущими «на континент». В интересах советской власти было локализовать крымское повстанческое движение и задушить его, не дав вырваться на просторы Северной Таврии и далее. Прошли те времена, когда на полуострове стояли многочисленные части Красной армии (до 100.000 человек в 1921 году), их сменили мобильные отряды «особого назначения» (ЧОН) и Отдельный пограничный корпус войск ГПУ, эффективно контролировавшие пространство.
Водная граница также не оставалась без внимания, но здесь ситуация, сложившаяся в середине 20-х годов, определенно играла на руку будущим беглецам. В 1923 году морские пограничные части были ликвидированы, основная часть кораблей и катеров вернулась на Черноморский флот, весьма посредственно функционировала и ремонтно-эксплуатационная база. Как констатировал один из исследователей: «морпогранохрана превратилась в замкнутую узкотехническую организацию, обслуживавшую с моря нужды сухопутных пограничных отрядов».
Военный комиссар Одесского погранотряда Телегин вспоминал:
«Службу нести было тяжело. Отряд морской, а катеров не имел. Были у нас только старые посудины, на которых мы ходили в море, хотя плавать на них было рискованно, не говоря уж о преследовании нарушителей… Турецкие контрабандисты смеялись над нами. Подойдут близко к берегу и маячат перед глазами… На участке южного берега Крыма несла службу парусно-моторная фелюга, реквизированная у турецких контрабандистов. Ей пограничники дали название „Чекист“. На Евпаторийском направлении использовалась в службе парусно-моторная шхуна № 7, приобретённая таким же образом».
Знали ли о плачевном состоянии своего вероятного преследователя будущие беглецы — неизвестно, но к выбору средств побега подошли основательно.
«Утриш» и план предстоящего бегства
Положение гражданского флота СССР в начале 1920-х годов смело можно назвать катастрофическим. По разным оценкам, всего от 5 до 10% довоенного флота на Черном море досталось представителям новой власти в сколь-нибудь приличном состоянии. В акватории Черного моря предпринимались только первые робкие шаги к восстановлению былого состояния флота. Летом 1922 года в системе Наркомата путей сообщения были учреждены новые государственные пароходства, общее руководство которыми осуществлял «Госторгфлот», среди них имелось и «Черноморско-Азовское пароходство» или «Госчап». В системе этого пароходства числился корабль, состояние и характеристики которого выделялись на печальном фоне остальных советских гражданских судов.
«Утриш» — судно «новейшей конструкции с превосходным нефтяным мотором в 120 лошадиных сил», как описывал его в воспоминаниях Безруков. История этого корабля на удивление прозрачна, и не составляет большого труда узнать о нем некоторые подробности, ведь «Утриш» являлся лучшим гражданским парусно-моторным судном на Черном море в 1920-х годах.
«Утриш» был построен в 1907 году в Голландии и первоначально служил китобойным судном. Его первым владельцем стала голландская компания «Brantjes & Smit». Корабль имел водоизмещение в 240 тонн (небольшой миноносец), длина его составляла 33 метра, ширина больше 6 метров, осадка 3,5 метра. Он мог взять на борт до 150 человек или 13 тысяч пудов груза — вполне внушительные показатели. Первоначально голландский китобой имел только парусное вооружение, но в 1910–1912 годах «Утриш» был куплен русским частным пароходством и перестроен под пассажирско-грузовые нужды. Возможно, что именно тогда на корабле впервые установили двигатель. Незадолго до революции «Утриш» мобилизовали для нужд Черноморского флота. В годы Гражданской войны корабль чудесным образом уцелел — его захватывали все, начиная с красных матросов, заканчивая немцами и англичанами. По каким-то причинам «Утриш» не ушел с Русской Армией в 1920 году, а остался в Крыму и оказался национализирован. С лета 1924 года он, реконструированный и с новым мотором, стал гордостью «Госчапа» и спокойно курсировал на линии Севастополь-Евпатория-Одесса. Именно в это время корабль, именовавшийся до этого «Adelaar», «Иван Бургхарт» и «Транспорт N175», получил название «Утриш».
На этот корабль и обратили свое внимание беглецы — он мог дать необходимую фору в случае преследования (развивал скорость в 9,5 узлов, но пограничная стража не могла похвастаться и этим), конструкция и состояние его оказались более чем надежны для морского перехода. При этом «Утриш» не слишком велик для скромной абордажной команды, и восемь человек с трудом, но могли его контролировать.
Болгария
Оставалось решить главный вопрос: куда бежать? Акватория Черного моря не оставляла особо богатого выбора. Наиболее близкая, но недружественная к белоэмигрантам Румыния отметалась членами «Союза» сразу — и совершенно справедливо. Румынское правительство не раз депортировало и выдавало советскому правительству как еще военнослужащих Белой армии, так уже и эмигрантов; Турция, в которой Кемаль Ататюрк восстановил советско-турецкие отношения, тоже не самым лучшим образом подходила для политической эмиграции на захваченном большевистском корабле. Оставалась один вариант — Болгария.
История русской эмиграции в Болгарии довольно сложна и непоследовательна, но из всех немногочисленных альтернатив эта страна лучше всего подходила для осуществления планов группы Безрукова. Несомненно, что главной причиной такого выбора беглецов стало присутствие в стране врангелевцев. Остановимся на внутриполитической жизни Балкан немного подробнее.
Революция размазала русских беженцев по всему миру, и Болгария не являлась исключением. В стране, начиная с 1919 года, разместились более 7.000 русских интеллигентов — ученых, писателей, журналистов, художников. Они, безусловно, оказывали сильное влияние на государство, которое их приютило, усердно работая в самых непредсказуемых местах — от Софийского университета до Театра Оперетты. Гражданская эмиграция вряд ли могла вызвать негативную реакцию у правительства и населения, но это были не единственные и далеко не самые многочисленные болгарские гости.
В 1921 году дальнейшее «сидение» в Галлиполи и на Лемносе стало для Русской Армии невозможным. Французское правительство отказалось содержать белогвардейцев, ставших для них бесполезным финансовым бременем. Некоторое время бывшие союзники потратили на тщетные попытки раздробить войска Врангеля, превратив их из военной силы в беженцев. Русская Армия оказалась слишком крепким орешком. Это была проигравшая, но армия, вынесшая и чудовищные условия Галлиполи, и давление бывших союзников.
В конце 1921 года французы вынудили балканские страны взвалить на себя ношу по содержанию белогвардейцев на своей территории — был подписан «Договор о приеме русских войск в Болгарию». Естественно, это не вызвало всплеска энтузиазма в бедной Болгарии, обладавшей и без врангелевцев целым букетом проблем, присущих странам, проигравшим мировую войну.
Только первой партией из турецких и греческих лагерей в Болгарию прибыли более 7.000 человек. Всего же к февралю 1922 года в Болгарии разместилось порядка 20.000 русских солдат. Для сравнения, вся болгарская армия в то время насчитывала 20.000 человек (по Нёйискому мирному договору). Русские целыми ротами и батальонами работали на сверхтяжелых производствах в государственных «минах» и рудниках за еду и крышу над головой. Дисциплина оставалась на высшем уровне и никаких инцидентов с местным населением наши соотечественники не имели, но политическое руководство Болгарии тем не менее всячески осложняло жизнь вновь прибывшим.
В 1922–1923 годах фактическим руководителем Болгарии был премьер-министр Александр Стамболийский. Отношения между ним и правящей социалистической партии «Земледельческий Народный Союз» с одной стороны и врангелевским командованием с другой не сложились. Болгары препятствовали сохранению армии и способствовали работе просоветских организаций, проводивших репатриационную политику («Союз возвращения на Родину»). В этом начинании правительство нашло верного союзника в лице левых сил страны, в частности, Болгарской компартии. С весны 1922 года конфликт между правительством Стамболийского и врангелевцами обострился до крайности. Дадим слово свидетелю событий, генералу Витковскому:
…стали сказываться результаты большевистской работы — начались всякого рода недоразумения, осложнения и придирки со стороны болгарских властей.
…В первых числах мая в Софии был произведен обыск у полковника Самохвалова, состоявшего в управлении нашего военного представителя, и затем последовал его арест. При этом обращение с ним было возмутительное, и он подвергался даже побоям…
…12 мая генерал Кутепов был вызван болгарскими властями в Софию. Прибыв в военное министерство, к начальнику штаба Болгарской армии Генерального штаба полковнику Топалджикову (окончил в России Академию Генерального штаба), генерал Кутепов оказался арестованным. 14 мая туда же был вызван генерал Шатилов, также там арестованный…
…16 мая генералы Кутепов, Шатилов и наш военный представитель генерал-лейтенант Вязмитинов были высланы из Болгарии…
…Со всех концов Болгарии стали поступать донесения о всевозможных трениях, обысках и арестах. Затем последовало распоряжение болгарских властей о воспрещении чинам Русской Армии проезда по железной дороге без особого на то разрешения властей…
…6 июля обыск в городе Белоградчике, в Марковском полку, арест и высылка командира полка генерал-майора Пешни с 12 старшими офицерами. По донесению вступившего во временное командование полковника Емельянова, население города Белоградчика отнеслось очень сочувственно к нам, пыталось даже протестовать, а провожая наших арестованных на вокзале, бросало им цветы…
…16 июля в Тырнове болгарские жандармы напали на группу юнкеров Сергиевского артиллерийского училища. В результате нападения юнкер Лабода был убит и 4 юнкера было ранено…
Обстановка вокруг врангелевцев в Болгарии складывалась совершенно нездоровая, параллельно начала давать плоды агитационная работа «Союза возвращения» — в Советский Союз выехали более 11 000 человек, преимущественно бывших военных.
Неизвестно, чем бы закончилась эта «холодная война» между болгарами и русскими, но летом 1923 года ситуация изменилась кардинально. В ночь с 8 на 9 июня 1923 года в Болгарии произошел переворот, правительство Стамболийского пало, ему на смену пришло правое правительство Александра Цанкова, гораздо более благосклонное к русским эмигрантам. Такая перемена вызвала в левой среде возмущение, переросшее в террор и попытку восстания. Начались избиения коммунистов. Чем сильнее разгорался внутриболгарский конфликт между правительством и коммунистами, тем легче в стране становилось жить бывшим белогвардейцам. В самое критическое время сентябрьского коммунистического восстания на помощь болгарскому правительству пришли врангелевцы – с оружием в руках вставшие на сторону премьера Цанкова.
К моменту побега Безрукова с товарищами из Крыма болгарско-русские отношения находились в зените, а болгарско-советские, в свою очередь, оставляли желать много лучшего. Между СССР и Болгарией даже не существовало дипломатических отношений (были установлены только в 1934 году). В 1925 году МИДы обменялись всего двумя официальными телеграммами, в одной из которых речь шла как раз о наших героях.
Члены «Русского национального боевого союза», безусловно, знали о советско-болгарском конфликте, риск выдачи стал минимальным, и это вселяло в беглецов уверенность в успехе дела.
II. Побег
План Безрукова и де Тиллота был предельно прост. Они рассчитывали, прежде всего, на безалаберность чекистов и счастливое стечение обстоятельств.
Предполагалось разбиться на две группы и в разное время сесть под видом незнакомых друг с другом пассажиров на «Утриш» в портах Севастополя и Евпатории. После выхода из Евпатории и не доходя до Ак-Мечети (ныне Черноморское) новоявленные пираты планировали арестовать капитана и команду, заставить их поменять курс на Болгарию, заперев основную часть пассажиров и команды в трюме. Для осуществления этого плана в распоряжении группы Безрукова имелось семь револьверов разных систем и один финский нож.
Ни у кого из молодых людей не было уверенности в том, что команда будет безоружна, что на борту не будет в момент захвата чекистов или красноармейцев. Даже невооруженный экипаж и пассажиры оставались серьезной угрозой для восьми человек, которым предстояло рассредоточиться по всей площади судна и одновременно контролировать каюты, рубку, моторный отсек и палубу. В воспоминаниях Безруков писал, что 15 человек экипажа, с которыми при посадке столкнулись беглецы, «были все здоровые и крепкие люди. Если дело дойдет до рукопашной — нам несдобровать».
Не имелось также никакой уверенности в том, что топлива в баках «Утриша» хватит для плавания к болгарской Варне. Заговорщики просто не могли знать такие подробности.
Подготовка к побегу началась еще осенью 1924 года и нельзя сказать, что план выглядел очень убедительным. Беглецы, как и их предшественники-флибустьеры, топившие собственные суда во время абордажа и отрезавшие путь к отступлению, шли на огромный риск. Ставкой в этой игре была жизнь. В случае обнаружения катерами ГПУ или сопротивления команды они решили поджечь «Утриш» в открытом море.
В начале 1925 года решительность «союзовцев» удвоилась. Де Тиллот, каким-то непостижимым образом устроившийся на работы по расчистке затопленных и поврежденных артиллерийских складов Севастопольской крепости, осуществил взрыв в одном из погребов. Суд в апреле 1925 года установил, что взрыв произошел по халатности (начальник участка и несколько рабочих получили реальные сроки), но оставаться более в Крыму у Тиллота и остальных «союзовцев» возможности не было. Организация взрыва, хранение взрывчатых веществ, огнестрельного оружия, участие в контрреволюционной организации — достаточный список для высшей меры.
Захват
12 мая «Утриш» начал свой третий рейс в новом летнем сезоне по маршруту Севастополь-Евпатория-Одесса. В Одессе в это же время на списанном корабле «Двенадцать Апостолов» Сергей Эйзенштейн снимал героическую эпопею о восстании на броненосце «Потемкин». Через год в той же Одессе будут снимать уже новое кино о морских приключениях…Севастополь, Евпатория и Одесса были обязательными остановками для «Утриша», кроме того, корабль при необходимости мог заходить в порты Хорл, Скадовска и прочих прибрежных населенных пунктов. В три часа дня «Утриш» вышел из Евпатории, но к Ак-Мечети, следующему по пути порту, уже не подошел. Это не вызвало никакого удивления само по себе, но когда поочередно порты Хорл, Скадовска и Одессы отрапортовали, что «Утриш» не пришёл — началась паника. Ничего подозрительного за действиями экипажа корабля замечено не было, пассажиры тоже не вызывали вопросов — женщины, дети, несколько моряков, группа студентов, торговцы и трое молодых красноармейцев.
Сложно сказать, когда точно портовые службы забили тревогу, прошло не менее суток с момента последнего появления «Утриша» в Евпатории. На поиски пропавшего корабля отправили гидропланы, но результата полеты не принесли. Лучший корабль Черноморского пассажирского флота бесследно исчез при спокойном море и небольшом норд-осте.
…
На борту «Утриша» после захода в порт Евпатории находилось пятнадцать человек команды (капитан и два помощника, боцман, три моториста, три рулевых, два матроса и юнги) и четырнадцать пассажиров, среди которых имелась и некая госпожа Добровольская с дочерью, жена белого офицера, посвященная в план захвата. Пассажиры были признаны нейтральными, таким образом на каждого из захватчиков приходилось по два человека экипажа.
Какой-то специальной цели ввести команду в заблуждение у Безрукова и товарищей не имелось. Но, как отмечает сам Валентин, шевроны на форме курсантов авиационной школы, в которую облачились двое «пиратов», напоминали шевроны ГПУ. Позднее на судебном процессе говорилось, что нападавшие сознательно ввели экипаж в заблуждение, хотя это не так.
Вечером 12 мая перед поворотом на Ак-Мечеть беглецы приняли решение начать захват. Время наступило самое подходящее — «Утриш» находился на западном выступе полуострова (мыс Тарханкут) и максимально приблизился к Болгарии, дальше по пути до самой Одессы судно бы медленно, но верно удалялось от заграницы. Кроме того, было важно захватить корабль вечером, осложнив тем самым преследование. Револьверы незаметно переместились из чемоданов в карманы «пиратов». Настала решительная минута.
Ответственная задача — арест капитана — возлагалась на бравого де Тиллота. Он, помимо своих волевых качеств и решимости, обладал и самым грозным оружием в группе — самозарядным австрийским пистолетом «Штайер». Тиллот и Миллер спустились в каюту и без всякого сопротивления арестовали капитана и старпома. Советская пресса позднее обрисовывала капитана как опытного моряка, но человека, «совершенно не отличающегося мужеством». Противиться воле захватчиков капитан не решился.
Дальнейший «штурм» прошел без всяких осложнений и без единого выстрела — ни оружия, ни желания к сопротивлению у команды и пассажиров не было, несмотря на то, что среди членов экипажа насчитывалось четверо партийных коммунистов и два комсомольца (наиболее квалифицированные члены команды мотористы и рулевые). Новые хозяева положения сорвали красный флаг с флагштока и водрузили на его место бело-сине-красное полотнище, обозначив тем самым свою принадлежность. Недавняя Гражданская война еще крепко сидела в головах обывателей, на борту «Утриша» разворачивались любопытные диалоги:
— Вы билы?
— Билы.
— Я ж думала, шо билы уси утикли, а воны утиклы, та не уси. А нас мабуть не расстреляют?
Причин расстреливать экипаж и пассажиров у беглецов не имелось. Всех пленников отправили под замок. На палубе находился только рулевой и один из вооруженных белогвардейцев, внимательно следивший за тем, чтобы курс не менялся. Безруков сообщал, что желание незаметно отклониться от курса и подвести корабль хотя бы к нейтральной Румынии прослеживалось в действиях коммунистов, но все подобные попытки пресекались. На палубу периодически поднимали кока для исполнения его прямых обязанностей. Капитан и старпом оставались под наблюдением в каютах.
Капитан корабля — некий Берицкий (или Верецкий) — соблюдал нейтралитет и никак не противился желанию новых хозяев «Утриша» попасть за границу, но изменение маршрута в сторону Болгарии вызвало у него резкое неприятие. Капитан и команда знали о враждебном отношении в Болгарии к СССР как таковому и коммунистам в частности. Советская пресса рисовала жуткие картины белого террора в стране, и капитан опасался за безопасность себя и экипажа. Тем не менее Берицкий приводил и вполне веские аргументы. Во-первых, капитан ссылался на незнание прибрежных вод Болгарии и риск нарваться на скалы. Во-вторых, на «Утрише» в этот рейс отсутствовало парусное вооружение и Берицкий утверждал, что в случае следования в Болгарию у судна есть риск просто замереть в открытом море. Капитан предлагал двигаться в Румынию. Несмотря на уговоры капитана, «союзовцы» приняли решение с риском для себя, экипажа и пассажиров идти в Варну.
Свою немалую роль в успехе захвата сыграла Добровольская. Она из соображений безопасности содержалась вместе с прочими заложниками, которые принимали ее за такую же жертву обстоятельств. Несколько раз Добровольская украдкой сообщала «пиратам» о разговорах в трюме и о том, что команда ненадежна. Бдительность усиливалась, но в целом всем было понятно, что трусоватая и мало мотивированная команда захватчикам не угрожает.
В море «Утриш» провел трое суток. За это время бесчисленное количество раз команда могла вернуть контроль над кораблем. Особенно ситуация обострилась, когда морская болезнь свалила с ног всех новоявленных пиратов. Только А-в — бывший красный комроты — оставался неподверженным этой напасти. С симптомами морской болезни довольно легко справиться — достаточно вовремя лечь и заснуть, съесть немного темного шоколада или фруктов. По понятным причинам, унять симптомы кинетоза у Безрукова и товарищей не имелось возможности, и морская болезнь повалила семерых из восьми человек.
А-в, вооруженный двумя револьверами, на третий день плавания один контролировал всю палубу «Утриша». Удивительные повороты иногда совершает судьба. Жизни белых офицеров в это время зависели от стойкости красного командира!
«Если бы команда покончила наверху с А-вым, то наша песенка была бы спета», — признавался Безруков.
После того как «Утриш» минул румынскую Констанцу, до болгарской Варны оставались считаные часы.
…
В это время в Крыму не знали, что и думать. Корабль исчез бесследно. Тиллот около Ак-Мечети выбросил за борт спасательный круг, но вряд ли эта жалкая попытка имитировать кораблекрушение была замечена береговыми службами. Первые сведения о судьбе корабля пришли только 19 мая — ровно через неделю после его отплытия из Севастополя. В СССР телеграфировал советский морагент в Стамбуле — «Утриш» захвачен вооружённой группой белогвардейцев и стоит под арестом в болгарском порту Варна.
В порту Варны
Безруков писал о первых минутах беглецов в Болгарии:
«Невозможно передать словами то особенное настроение, которое овладело всеми нами в ту минуту. Страна рабства, ужаса и крови осталась позади. Неустройства береговой службы пограничной охраны войск ГПУ, халатность „товарищей“, халатность самодовольных, чувствующих себя безнаказанными советских убийц дали возможность вырваться из ада на свет божий нам, их заклятым врагам»
Приключения группы беглецов подходили к концу, но еще не завершились окончательно. Советская пресса позднее писала, что побег тщательно планировался, а белогвардейцы были многочисленны и вооружены до зубов. Газета «Красное знамя», в частности, сообщала, что «пассажиры» запаслись большим количеством продовольствия. На самом деле никакого продовольствия у беглецов с собой не имелось, последние деньги все восемь человек потратили на посадочные билеты. Если бы на корабле не было запаса еды на команду, то трое суток они бы голодали. Вооружение «пиратов» также оставляло желать лучшего: пистолетов не хватило на всех, а в одном из «бульдогов» насчитывался всего один патрон.
Попытки советской прессы демонизировать захватчиков, представить их грозной силой, вполне понятны. Требовалось как-то оправдать тот факт, что из-под носа ГПУ и морской стражи на лучшем моторном судне «Госчапа» за границу ушли десять человек (включая Добровольскую с дочерью), среди которых были бывшие белогвардейцы! Только решительность юношей и беспомощность советских спецслужб сделали такой побег возможным.
Самая опасная часть приключения, казалось, подошла к концу утром 15 мая, когда «Утриш» бросил якорь в порту Варны. Особенное удовольствие белогвардейцам, очевидно, доставило удивление болгарской таможни:
— Откуда судно?
— Из Севастополя
— Судно советское?
— Было. Теперь русское.
Спуститься на берег, однако, болгары не позволили никому. Захват судна независимого государства({{1}}) и привод его в порт третьей страны — не самый распространённый прецедент в морской практике XX века. Болгарское правительство начало переговоры с представителями РОВС об освобождении группы, захватившей судно. И тут везение Безрукова и его товарищей дало о себе знать ещё раз.
Время для прибытия «пиратов» оказалось для них наиболее благоприятным. Буквально накануне прибытия «Утриша» на виселицу отправились трое болгарских коммунистов, обвиненных во взрыве в Софийском кафедральном соборе в апреле 1925 года (тогда погибло больше 200 человек). Этот теракт отвернул от коммунистов последних здравомыслящих людей. Кроме того, в стране все еще находились видные представители РОВС, в частности генерал Шатилов, который лично принял самое деятельное участие в освобождении беглецов.
Юноши ждали решения болгарского правительства на «Утрише» вместе с командой, которая резко поменяла отношение к своим вчерашним захватчикам. Во время морского перехода под дулами револьверов все они почтительно именовали Безуркова и товарищей «Господами» и «Вашими высокоблагородиями», но в порту захватчиков вынудили сдать все оружие. Вместе с револьверами белогвардейцы потеряли и преимущество над более многочисленной командой.
Применить физическую силу коммунисты не могли — это, безусловно, имело бы для них самые негативные последствия, но случились несколько «несчастных случаев», которые вполне могли окончиться смертью де Тиллота:
На следующее утро после второго покушения мы заявили о происходящем навестившему нас русскому штаб-офицеру. Он немедленно приказал команде собраться на правых шканцах и сказал, обращаясь к собравшимся:
— Слушайте, вы все, — если хоть один волос упадет с головы кого-либо из этих молодых людей, никто из вас домой не вернется. Здесь вам не советская Россия, а Болгария.
Предупреждение было сделано вовремя, так как до нас доходили слухи, что команда ищет удобного случая, чтобы с нами расправиться. С того же дня покушения прекратились.
Шли дни. Май подходил к концу, а судьба беглецов оставалась нерешенной. По соглашению с Врангелем, болгары имели право отказать в убежище «отдельным лицам», прибывшим в страну не в составе армейских частей. Эмигрантская печать того периода не слишком радужно описывала перспективы молодых людей. Газета «Возрождение» предполагала, что «в лучшем случае они попадут в лагерь, но, возможно, что им вообще не разрешат сойти на берег…». 1 июня 1925 года все восемь «пиратов» получили разрешение сойти на болгарский берег с правом жительства в Болгарии. Это решение было продиктовано исключительно доброй волей Болгарского правительства. Одиссея, растянувшаяся почти на три недели, подошла к счастливому для всех концу. В этой удивительной истории единственной пострадавшей стороной остался СССР, который лишился «Утриша».
Ни один из матросов или пассажиров не пострадал во время захвата корабля или по пути к Варне. Весь экипаж и все пассажиры (кроме Добровольской, которой разрешили спуститься на берег) вернулись к 1926 году в СССР. Никого из них не ограбили, ни к кому не применялось физическое воздействие.
Советский наркомат иностранных дел рвал и метал — помимо естественного желания вернуть судно, СССР выставил болгарам счет в размере 242 тысяч рублей в качестве компенсации убытков, понесенных «Госчапом» за период отсутствия команды. Ни корабля, ни денег СССР не увидел.
«Утриш» простоял в Варнском порту до 1931-го. Болгарский МИД обменялся несколькими нотами относительно возврата корабля, но к соглашению стороны так и не пришли. В Союзе писали, что угон совершила группа авантюристов по заказу бывшего владельца корабля. Эта гипотеза не имела ничего общего с действительностью. Болгары продали «Утриш» с аукциона и какое-то время он, видимо, выполнял естественные для себя функции рыболовецкого судна. В 1931 году «Утриш» в печальном состоянии был модернизирован, зачислен в Военно-морской флот Болгарии в качестве учебного корабля и получил название «Asen». Чуть менее чем через двадцать лет после прощания с советскими берегами, «Асен» захватил советский десант в Варне. Это произошло в сентябре 1944 года на исходе Второй мировой войны. Корабль остался в Болгарии, где еще какое-то время просуществовал в качестве учебного судна при Морском училище и в 1958 году был разрезан на металл.
Судьбы большинства участников этого пиратского рейда покрыты туманом, но биографии двух главных действующих лиц — де Тиллота и Безрукова — известны.
Георгий де Тиллот вступил в РОВС и оказался причислен к родной Марковской батарее. Он переехал в Париж, в котором счастливо прожил следующие годы. Тиллот вел активную эмигрантскую жизнь, принимал участие в издании Марковского сборника «50 лет верности России». Женился на Христиане Наумовне Тиллот, в браке имел дочь Людмилу и сына Георгия. Сын Тиллота связал свою жизнь с французской армией, служил в парашютном батальоне, участвовал в битве при Дьенбьенфу во Вьетнаме, показал себя как выдающийся спортсмен-парашютист. Георгий де Тиллот–старший умер в Париже в 1970 году, похоронен на Сант-Женевьев-де-Буа.
Надгробие Георгия Де Тиллота
Валентин Безруков также вступил в РОВС и вернулся в Корниловскую батарею. Уже в 1926 году он в поисках лучшей жизни покинул Болгарию. Жил во Франции, где участвовал в работе НТС (Народно-трудового союза). Читал лекции о своей жизни в СССР (например, «Среди красных курсантов»). Валентин стал одним из инициаторов проведения дней памяти на русском кладбище и создания мемориала галлиполийцам. Это неудивительно, ведь он пережил многих своих товарищей, скончавшись в 1980 году в Париже в возрасте 83-х лет. Похоронен на Сант-Женевьев-де-Буа.
Судьбы Безрукова и де Тиллота являются убедительным доказательством, что тот побег стал тяжелым, но единственно правильным решением.
История увода «Утриша» прогремела на весь мир. Левые называли юношей не иначе как бандитами, хотя они не преследовали никакой иной цели, кроме собственного спасения, и не получили никакой материальной выгоды. О злоключениях команды «Утриша» в СССР сняли фильм «Путь в Дамаск» (рабочее название «Утриш»). Картина с библейским сюжетом в заголовке попала в прокат, но пленка, увы, не сохранилась.
В эмиграции отношение к угонщикам было прямо противоположным. С одной стороны, история приобретала героические оттенки — восемь юношей, «бульдог» с одним патроном, открытое море. С другой, эмиграция не могла не уязвить СССР — из-под носа ГПУ первоклассный корабль с командой из 15 здоровых мужчин увели вооруженные револьвером и ножом юнцы. Не случайно в газете «Возрождение» некто под псевдонимом «Флибустьер» в годовщину угона опубликовал историю о захвате «Утриша» в виде юмористического фельетона. Материал практически слово в слово повторял напечатанное годом позже произведение Безрукова, что позволяет предположить, что «Флибустьером» был сам Валентин. Вспоминать о прошедшем с юмором он имел полное право.
В этой истории важной деталью является отсутствие ненависти как характерной черты Гражданской войны. Единственный печальный аккорд в бескровную историю добавил Советский Союз. В 1926 году в СССР прошел судебный процесс над якобы оставшимися в стране членами контрреволюционной организации Безрукова–Де Тиллота. На скамье подсудимых оказалось 27 человек. Им в вину вменялась попытка захвата судна «Ермак», взрыв в пороховом погребе и содействие в угоне «Утриша». Имели ли реальное отношение к нашим героям эти несчастные — точно неизвестно, скорее всего нет. В ходе процесса все 27 человек были признаны виновными.
…
В библиотеке Гуверовского института хранится рукопись еще одного участника побега — Петра Крючкова. Его воспоминания никогда не публиковались и, возможно, добавили бы этой любопытной истории деталей.
В статье использованы: газеты «Возрождение» (Париж), «Советская Сибирь», «Красное знамя» и «Правда» за 1925-26 гг.; книга В. Безрукова «Из царства сатаны на свет «Божий»; статья Г. Де Тиллота «Взрыв порохового погреба»; воспоминания генерала В. Витковского «В борьбе за Россию»; «История Белой эмиграции в Болгарии» Цветаны Кьосевой; «Белогвардейцы на Балканах» М. Каратеева; «Крымская Вандея» Дмитрия Соколова; «Антибольшевистское подполье в Крыму» Андрея Ишина; «Изгнанная армия» Олега Гончаренко и др.
[[1]]Болгария не признавала СССР, но к маю 1925 года о признании советского правительства выступили в том числе Франция, Великобритания, Турция, Польша и пр.[[1]]
