Отношения двух северных соседей, России и Швеции, никогда не были предсказуемыми. В бесконечной игре интересов маятник истории качался из стороны в сторону, отдавая преимущество то первой, то второй империи. Великая Северная война принесла русскому оружию подлинный триумф. Для шведов она обозначила начало эпохи горьких утрат. На свейские земли легла тень национального траура. С одной стороны, «северный лев» терял столь лелеемую им политическую гегемонию на Балтике. В практическом смысле это означало потерю крупных территорий, которые достались новому государству — рожденной в войне Российской Империи. Историк-скандинавист Н.С. Шпилевская, называя шведов народом, «привыкшим с незапамятных времен к победам и славе», пишет, что «никогда еще шведское оружие не покрывалось таким позором, национальная гордость была унижена». Оскорбленное самолюбие будило реваншистские настроения, год от года становившиеся все сильнее, «желающая войны партия в Швеции только и говорила о победах и славе и всячески старалась доказать, что обстоятельства так благоприятны, что не трудно будет вновь приобрести провинции, уступленные России Ништадтским миром».
С другой стороны, параллельно с шоком от тягостного поражения в Швеции менялась политическая конъюнктура. Смерть Карла XII принесла с собой разительные перемены. Баланс сил во внутренней политике переменился: началась «эра свободы», государство принимало отчетливые черты аристократической республики. Страх перед сильным монархом заставил общество выдвинуть на первое место политическую волю риксдага-парламента. Король Фредерик I Гессенский не имел воли этому противиться. Будни и праздники он проводил одинаково: бражничал, охотился, распутствовал в объятиях многочисленных любовниц. Монарх жил в праздности и роскоши, потеряв реальную власть и влияние. Он оставался в тени инициативного и предприимчивого дворянства, которое принимало все принципиальные решения. Реваншистская война с Россией была одним из таких принципиальных решений.
Внутренний раздор «эры свободы» столкнул между собой две партии — как принято называть их в историографии, «колпаков» и «шляп». Последняя имела четкую реваншистскую установку и указывала перстом на юг, напоминая уязвленному свейскому самолюбию об утраченных землях. Генезис партии «шляп» или, как ее небрежно называл русский генерал Завалишин, «шляпошников» заканчивается в 1734 году, когда из двух независимых истоков формируется русло этой новорожденной политической силы. Первым истоком была «партия войны», заявившая о своем существовании с началом противостояния за Польское наследство. Вторым исключительно важным истоком была голштинская партия, известная на шведском политическом Олимпе с 1718 года. Несмотря на изначальные симпатии к российской короне, со временем она заняла жесткую антирусскую, непримиримо-реваншистскую позицию. Ее симпатизанты скептически относились к королю Фредерику. Однако надо отдать должное их изобретательности. Близко контактируя с любимой фавориткой венценосца Хедвигой Таубе, посвященной в самые щепетильные государственные вопросы, «голштинцы» получали актуальные инсайды прямиком из монаршей постели. Первыми лицами «шляпошников» были член государственного совета Карл Юлленборг и президент Коммерц-коллегии Даниель Никлас фон Хёпкен.
Формирование группы «колпаков», второго общественного полюса, связано с именем канцлера Арвида Бернхарда Горна, который придерживался умеренной, осторожной политики как внутри, так и за пределами страны. Ориентировался он преимущественно на Великобританию. Его чересчур рассудительная, вялая политическая игра раздражала желающие крови стокгольмские «горячие головы». По сути, «колпаки» консолидировались и переродились в полноценную политическую силу только после ухода Горна из политики в 1738 году, когда опальный канцлер, с трагическим скепсисом смотревший на жажду реванша, навсегда удалился в родное имение. Что не могло не сказаться на подъеме ультрарадикальных сил, признававших авторитет только за ружейным огнем плотно сбитых пехотных строев.
Как бы ни были поэтичны реваншистские устремления северного народа вернуть отнятое и восстановить попранную имперскую честь, к войне с южным соседом скандинавов подталкивала проза жизни. Историческое ядро Швеции не могло прокормить полуторамиллионную страну, поэтому зерно приходилось закупать — по иронии, как раз в отторгнутых Россией землях.
Договор о русско-шведском союзе
В 1724 году между Российской Империей и Швецией был зафиксирован альянс (швед. allians-traktat). Документ предполагал продление союзничества по истечении двенадцатилетнего срока договора при взаимном желании сторон продолжить добрососедство и партнерство. Целью этого договора было сохранить установившийся на Балтике баланс сил, образованный после поражения «свейского льва» в Северной войне, и как можно дольше без войны удерживать выгодную Петербургу композицию сил. В мирном 1731 году русский посланник в Стокгольме граф Головин пытался инициировать продление альянса. Эту же линию продолжил сменивший его граф Бестужев. Стокгольм тактично отвечал, что продолжение союза возможно и желательно, но только после истечения срока предыдущего договора. В 1735 году Kansli-kollegium, она же Канцелярская коллегия Его Королевского Величества, получает от Бестужева меморию. Без особых колебаний, несмотря на шквальное противодействие французской дипломатии в лице посланника Кастея (за дерзость и напор затем отозванного), союз был продлен решением от 19 июня 1735 года и вступал в силу с 5 августа. Текст, правда, был скорректирован, и там появилась одна важная деталь: «Возобновлением этого трактата шведская корона нимало не обязывается принимать какое бы ни было участие в настоящих военных действиях России и могущих от того произойти последствиях».
Особняком стоял вопрос крупного долга Швеции перед голландскими купцами, ответчик по которому не был окончательно определен. Дело в том, что Карл XII получил от них 750 тысяч голландских гульденов под залог рижской таможни. Ништадтский мир сделал эту таможню русским владением. Поэтому Швеция, очевидно, ждала от России как от полноправного владельца залога погашения части долга. Петр Великий решительно открестился от него, ссылаясь на то, что корона уплачивала Стокгольму 2 миллиона рейхсталеров в рамках мирного соглашения, и утруждать себя дополнительными выплатами русский император необходимым не считал. Но к 1735 году положение изменилось: договор 1735 года закреплял готовность Анны Иоанновны погасить оставшуюся к тому моменту часть голландских долгов.
Готовность предпочесть «могучую войну постыдному миру»
В 1738 году, как было сказано выше, самый могущественный защитник партии «колпаков» Арвид Горн разделил участь шести главнейших ее представителей — лишился реальной власти. Инициатива переходила к партии «шляп». Реваншистский дух с этого момент целиком пропитывает шведское общество. Предводителем дворянства становится граф Карл Тессин, обер-гофмейстер двора. Именно он на открытии государственного совета в том же году провозгласил: «Государственные чины всегда готовы предпочесть могучую войну постыдному миру». 10 декабря 1738 года два полка королевской пехоты отправляются в Финляндию. Сложно было не заметить оживление, охватившее тогда Швецию. Ещё больше бросалась в глаза суета военных приготовлений. Неодобрительная реакция Петербурга была ожидаемой. Как гласила записка, которую в порядке частного приема должен был передать Бестужев королю: «Ея Императорское Величество не может долее не усомниться в искренности дружбы Швеции, посылающей такое огромное число войск в Финляндию, и считает себя поэтому в праве спросить о причинах таковых распоряжений». Официальный ответ звучал очень резко, в причинах усиления военного присутствия обвинили русских: «Так как пограничные крепости в Финляндии находятся в дурном состоянии, то и признано нужным отправить туда войска для произведения фортификационных работ, и приведения в оборонительное состояние крепостей, чтобы быть готовыми в случае нападения, и что так как Швеции кроме того хорошо известно, что Россия усиливает свои гарнизоны в тех местах, и сверх того подвигает войско к границам Финляндии, то и найдено нужным тоже послать туда подкрепления в несколько тысяч человек».
Сторонники молниеносного броска рассчитывали, что русско-турецкая война, сковывающая силы империи на южном направлении, будет как нельзя лучше способствовать их успехам. Однако, вопреки ожиданиям, 1 сентября 1739 года после ряда блестящих побед Российская Империя заключает с Оттоманской Портой предварительный мир. Тем самым диспозиция для реванша усложнилась. А посол Швеции в Петербурге Эрик Нолькен поневоле делал ее еще хуже: почти 100 процентов его донесений в Стокгольм об истощенных, вымотанных турецкой кампанией войсках императрицы были дезинформацией.
В шведской столице со всех сторон слышалась бравурная риторика, милитаристские настроения крепли. Элита все более отдалялась от реальной военно-политической конъюнктуры, идя на поводу тщеславия и самолюбия. Этот заметный разрыв между теорией и практикой, между декларируемым в высоких кабинетах и происходящим в полках, последовательно запускал механизм поражения в готовящейся войне с Россией. Миротворческое крыло шведского дворянства потеряло всякую возможность остановить иррациональные начинания своих политических оппонентов.
Гибель майора Синклера
Швеция закономерно считала Турцию своим потенциальным союзником в надвигающейся войне с Россией. В портфеле отправленного с секретной миссией в Порту дипломатического курьера майора Синклера были бумаги, как раз касающиеся военных планов. Русская разведка, однако, не спала и держала Петербург в курсе планов «союзника». О поездке Синклера незамедлительно узнали. Сеть заморских осведомителей организовал и успешно использовал Иван Иванович Неплюев, главный неформальный русский разведчик (за неимением официального ведомства) тех лет. Тогда он служил губернатором Киева и главным комиссаром Малороссии. В известность был поставлен генерал-фельдмаршал Бухард Кристоф Миних, решивший избрать для секретной миссии офицера Тверского драгунского полка, поручика Левицкого. Немец Миних не так что бы очень хорошо говорил по-русски, но когда дело казалось интересов империи, не мешкал. В письменной инструкции он приказал Левицкому взять в помощники трех унтер-офицеров или капралов, проследовать в Польшу, перехватить курьера и ликвидировать его. Поручик выполнил все в точности. 17 июля 1739 года фельдъегерь Синклер был убит в Силезии близ Христианштадта, а бумаги с секретными сведениями вскоре лежали на столе у Миниха. Неудивительно, что об инциденте узнали сначала в Польше, потом в Швеции. Газеты разносили ошеломительную новость. Несмотря на то, что между коварной и искусно выполненной операцией русской разведки и первым боем лежали два мирных года, именно произошедшее в Силезии использовалось как формальный повод к войне. Когда бумаги об объявлении военных действий заспешили из кабинета в кабинет и были представлены на сейме, убийство Синклера позволило партии «шляп» переломить здравый скепсис священничества и крестьян. Желание мстить за поруганную честь, подогреваемое рассказами о русских зверствах, пересилило разумное сомнение в целесообразности военной авантюры.
Русский же офицер Левицкий и его подручные после исполненного дела отправились в Тобольскую губернию. Так Анна Иоанновна пыталась замять очень наглую и очень успешную операцию. Впрочем, для поручика эта не особенно умелая дипломатическая игра означала новый чин, очень короткую ссылку и скорое возвращение в Петербург.
Призывы разбить русских и восстановить историческую справедливость звучали не только в министерских стенах. Даже шведское простонародье всеми возможными способами старалось показать, что настает время для реванша. Это, по словам Шпилевской, «наносило… некоторые обиды». Строго почитая правила дипломатического тона, шведские верхи строжайше запретили обижать иностранцев каким бы то ни было образом. Покорная королевской воле чернь в ночь с 9 на 10 декабря 1739 года выбила камнями окна в здании русской миссии. Естественно было ожидать, что по итогам выходки правительство демонстративно предаст суду зачинщиков и исполнителей. 10 декабря было созвано Всенародное собрание, объявлена награда в 1000 талеров серебром за содействие следствию. Но, как водится в таких случаях, никто не был наказан.
Роль французской дипломатии
Открытому конфликту способствовали не только военные и внешнеполитические факторы. Особое место здесь было отведено французской дипломатии. Франция неспроста решила искать подручных на Балтике: ей угрожал альянс Австрии, Голландии и, конечно, Англии. На фоне объективной территориальной розни и уязвлённой шведской гордости уверения Парижа были хоть и второстепенными, но, безусловно, запоминающимися. Французам удалось зацепить стокгольмскую элиту за щепетильный вопрос субсидий. Долговые обязательства империи были немалыми, поэтому участие иностранного капитала в исправлении положения по выплатам могло серьезно помочь. Логично, что элита оглядывалась на дипломатические ожидания своего ценного партнера. С другой стороны, Париж не хотел торопиться — в 1739 году французской дипломатии удалось остудить горячие головы и отложить начало войны.
В марте 1741 года французская миссия потребовала от тайной комиссии оперативный план боевых действий. Та смогла передать только это: «Швеция намерена действовать с силой, чтобы быстрее окончить войну, и тем самым уменьшить издержки». Планировалось послать в Финляндию 30 тысяч штыков с минимальным числом кавалерии (из-за характера местности). Прикрытием для армии должен был стать галерный флот, в свою очередь заслоненный корабельным. Запасной корпус должен был оставаться в стране, чтобы наблюдать за Данией. Помимо всего прочего, элита держала в памяти, что за услуги, оказанные парижским двором, придется платить. Из 69 бочонков золота, отведенных на финансирование войны, 27 были французскими. Так, при скором окончании войны планировалось не разоружать флот, а склонить германские земли к выгодному миру с Францией.
Толчок к войне в умах чиновников
Внутренние перестроения в шведском политикуме также имели место. Помимо тайной комиссии сейма была создана самая тайная. Ее прерогативой был анализ дипломатической конъюнктуры почти интимного уровня — с математическим пристрастием. Заседания ее не протоколировались. Одним из ее голосов был Эрик Бенцелиус. По результатам его доклада тайная комиссия определила: «Стечение обстоятельств благоприятно. На что же Швеции теперь решиться, что могло бы согласоваться если не с ее возвышением, то по крайней с ее честью, достоинством и значением в Европе; о чем должно более заботиться, нежели обо всем прочем, как-то о частных интересах и о спокойствии сопряженном с бесславием государства».
Интересно заметить, что Финляндия в этом всеобщем патриотическом огне была для шведов разменной монетой. О ее потере не говорили всерьез, а если речь и заходила об угрозах, которые развязанная война может ей принести, то те нисколько не смущали власть. Напротив, всё это только разгорячало спорщиков: мол, есть что отдать без вреда для себя, если дело пойдёт плохо. В последнее, правда, не верили, и поражение не обсуждали вовсе — как вскоре выяснилось, очень зря.
Положительный ответ на вопрос о войне стремительно дали и тайные комиссии, и общее собрание сейма — уникальное сословное единодушие. Хотя дворяне и мещане повели себя куда более предсказуемо, чем духовные чины и крестьяне, все социальные слои однозначно выступали за боевые действия. Правда, крестьянские голоса в сейме были отданы за войну только при условии, что войска будут в полной мере обеспечены провизией. Плумгрен, член комиссии вооружения, заверял присутствовавших, что армейские склады полны запасов, что провиант заготовлен на 11 месяцев войны. Уже в ходе противостояния эти подсчеты дали трещину. Подготовленная статистика оказалась далекой от реальности. Стоит добавить, что даже женщины не могли остаться в стороне от охвативших весь народ споров. Представительницы известных в Швеции того времени родов Ливен и Бунде охотно участвовали в дебатах, причем госпожа Ливен выступала за войну, а госпожа Бунде — категорически против.
Объявление войны
24 июля 1741 года был составлен манифест об объявлении войны России. Источники гласят, что обнародован он был только через 4 дня — 28 июня. Его публичное чтение было обставлено с большой помпой и происходило при огромном стечении народа. Патриотический пафос достиг апогея. Манифест в числе причин объявления войны перечислял вмешательство во внутренние дела Швеции, привилегии государственных чинов и вопрос о престолонаследии, что противоречило седьмому пункту Ништадтского договора. Были претензии и истинно фантазийного рода, в частности, петербургский двор обличался в «неприличных против высоких властей выражениях». Еще одним из пунктов была защита интересов шведских подданных в русских землях. Манифест констатировал, что Россия запрещала им свободный вывоз хлеба, а также что русская судебная система не давала им должной защиты. Подчеркивалось, что отношение к прочим нациям было иным. Как водится, двор окружал себя ореолом праведности и справедливости, за счет самых абсурдных или мелочных претензий создавая образ зарвавшегося врага. Отмщение здесь становилось необходимостью, а не прихотью. Через 4 дня командирам судов был разослан регламент, описывающий правила обращения с кораблями и командами русских и союзных им кораблей. Грабеж оных поощрялся. Здесь стоит напомнить, что особый указ российской государыни строго запрещал любые притеснения в адрес шведов.
Король Фредерик I изначально дистанцировался от шовинистических настроений. На стадии активной игры, когда группы колебались и о положительном решении речь ещё не шла, король не вмешивался в полемику. Шведы много кричали о том, что отец нации выступает за войну, а посему простонародье идет за ним. Сам монарх обычно говорил, что это от народа исходит жажда крови, которую он покорно поддерживает. Когда обсуждения кончились и вместо полемики зазвучали барабаны, монарх вызвался взять войска под свое начало. Безусловно, его присутствие среди солдатских палаток могло положительно сказаться как на ратном духе, так и на военном управлении. Фигура короля стала бы фактором третьей силы, компенсирующей генеральские разногласия, но Фредерика к этой роли не допустили. Отвечая на командирские планы короля, нобилитет писал:
«Когда мы вспомним преклонность лет Вашего королевского величества, суровость климата и трудности кампании в такое позднее время, то в сердцах наших <…> невольно возникают опасения <…> мысль об ужасах и опасностях войны <…> ужасает нас <…> мы просили бы Ваше королевское величество остаться в центре государства, чтобы постоянно можно было совещаться <…> обо всем касающемся до военных операций».
Хотя составители записки королю и драпировали ее лестью и любезностями, причина отказа была прозаичнее. Фредерика никогда не считали истинно шведским, коренным королем. А его дипломатические успехи, выраженные в потере даже большего количества земель, чем рассчитывал получить Петербург, создавали ему не самую чистую репутацию. Фактор общественного мнения свел на нет монаршую инициативу. В главнокомандующие пророчили фельдмаршала Гамильтона, но он за древностью лет отказался от этой роли. Войска возглавил бесталанный и бестолковый Карл Эмиль Левенгаупт (его не стоить путать с Адамом Людвигом, умершим в плену в Москве в 1719 году), в котором общество хотело видеть подлинного героя, патриота и триумфатора, и даже нарекло его Карлом XIII.
На другом побережье Балтики манифест внимательно прочитали. Правительница Анна Леопольдовна от лица императора Иоанна подписала пространный и невразумительный ответ в духе времени:
«Между неверными и дикими, бога не исповедующими погаными, не только между христианскими державами еще не слыхано было, чтоб, не объявя наперед о причинах неудовольства своего или не учиня по последней мере хотя мало основанных жалоб и не требуя о пристойном поправлении оных, войну начать, как то действительно ныне от Швеции чинится».
Послу Бестужеву, представлявшему в Стокгольме русские интересы, вся серьезность положения была ясна задолго до формального объявления войны. Друзья русской дипломатии проникали в комнаты сейма и тайных комиссий, так что Петербург имел самое взвешенное представление о ходе дел. Знали о партии «шляп», знали о готовности бросить России перчатку. В Карелии, в окрестностях Кексгольма и Ингерманландии? уже ждали шведов. Воинов Левенгаупта встретили прекрасно выученные и вполне готовые к драке части.
Начало военных действий
Кампания 1741 года
Не успев объявить русским войну, шведы уже писали условия мира. Среди них были весьма занимательные пункты: если Россия захочет признать поражение, то должна передать Карелию, Кексгольм, Выборг, Петербург, Кронштадт, Кроншлот и всю Неву, Эстляндию, Лифляндию, Ингерманландию и Ладогу. В качестве прообраза мирного договора собирались взять Столбовский мир 1617 года.
Военные спешили и суетились. «Черт ее побери, войну начали без нашего желания, за то так и пойдет!» — восклицал подполковник с хорошо знакомой русским фамилией Унгерн фон Штернберг, когда при погрузке на суда его лошадь уронили за борт. Вся суета приготовлений была, впрочем, тщетной. Перемещение войск шло вяло. Три месяца войска потеряли впустую, проводя дневные часы в починке оружия и чистке обмундирования. Должного уровня дисциплины не было и в помине. Перед войной генерал Будденброк уверял риксдаг, что у него есть прекрасные части — он не знал, что вверенные ему люди медлительны и ленивы, да и собственно финской группировки ещё не существует. Армия Левенгаупта теряла кадры. Офицеры оппозиционных взглядов не имели ни малейшего желания воевать с русскими и увольнялись из армии один за другим.
Что же до пригодности финского театра для военных действий, то генерал граф Карл Кронштедт, первый военный мыслитель Скандинавии, в 1739 году лично его инспектировал. Выводы были неутешительны: оборона Финляндии без Кексгольма и Выборга станет трагедией — Фридрихсгам (Фредериксхамн) и Вильманстранд мало походили на полноценные препятствия.
Солдаты были не в пример морякам. Люди адмирала Раялина уже в мае были в море, но отсутствие сигнала заставляло их бездействовать. Мощный и стремительный бросок скандинавских кораблей заметно усугубил бы положение русского флота. Шведы могли сходу получить преимущество, но не получили.
Русскую группировку возглавил фельдмаршал П. П. Ласси. Объективно он был вторым человеком среди военной аристократии, уступая первое место талантливому генерал-фельдмаршалу Миниху. Но Анна Леопольдовна была предусмотрительна и не хотела его возвышения. Кроме того, под началом принца Гессен-Гомбургского находились части у Красной Горки, прикрывавшие столицу. А в Эстляндии и Лифляндии шведских десантников ждали гостеприимные корпуса генерала Левендаля.
В итоге перед началом схватки силы противника в Финляндии были раздроблены на две части: первым четырехтысячным корпусом командовал генерал Врангель, вторым таким же — генерал Будденброк. От крепости Вильманстранд, где шведы впервые в этой войне увидят русских, их отделяли 3 и 6 миль соответственно.
Первый бой: сражение при Вильманстранде
Русские силы начали стягиваться к Выборгу. 25 июля 1741 года генерал Кейт расположился в 8 км от него. Его глазам открылась крепость, фортификационно весьма слабая. Кейт распорядился принять меры и привести ее укрепления в порядок. 15 августа он миновал Выборг, а через два дня встал лагерем у Кананои. 20 августа в войска прибыл Ласси. Командующему подчинялись 9900 человек. Военный совет во главе с ним принял решение маршировать к Вильманстранду. 21 августа с частью корпуса Ласси покинул лагерь и выдвинулся к городу. Запасы провизии были рассчитаны лишь на 5 дней. После непродолжительного марша 22 августа армия встала лагерем в деревне Армилле, неподалеку от крепости. Русские агенты приносили командующему самые свежие и точные сведения обо всех малейших перемещениях шведов — в немалой степени мы обязаны успехом в этой войне именно своей прекрасной разведке.
Шведский Вильманстранд находился внутри крепостного вала, на каменистом мысе. Земляной вал и ров были запущены, перестрелку с противником могли вести лишь 14 пушек. Комендант, полковник Виллебрандт, отводил крепости и шести сотням своих бойцов всего 4 часа на оборону.
Русских предстояло встречать генералу Врангелю, который, получив известие о приближении неприятеля, начал тщательно совещаться с генералом Будденброком. Тот обещал прийти ему на помощь как можно скорее. Врангель с 3500 человек покинул Мартилу в 2 часа ночи 22 августа. Делалось все в большой спешке. Он шел без артиллерии, отдав людям приказание оставить шинели и мундиры в лагере.
Ночь накануне боя в русском стане выдалась неспокойной. Кристоф Манштейн, тогда бывший с войсками, вспоминал:
«В 11 часов вечера <…> случилась большая тревога. Полковник Вильбранд, комендант Виманстранда, узнав о движении русских, направил 4 человек, которые, пользуясь темнотой и лесом, должны были подойти к неприятельской армии и сделать рекогносцировку. Один из часовых поставленного в лесе караула, заметив их, выстрелил. Едва раздался выстрел, как несколько полков второй линии вдруг поднялись, схватили оружие и, как бы сговорившись, начали жаркую стрельбу, направленную на первую линию, причем в продолжение получаса не было возможности остановить их; при этом было сделано даже несколько пушечных выстрелов, вследствие чего у полков, стоявших напротив, были убиты и ранены один офицер и семнадцать солдат».
В горячке слепого боя стрелки могли запросто обезглавить свою армию: палатки, в которых между линиями расположились Ласси и Кейт, были прошиты пулями насквозь. Но казусы на этом не кончились. 200 драгунских лошадей, оглушенные пальбой, «вырвались из пикетов и побежали по большой вильманстрандской дороге». Испуганные звуком выстрелов и конским топотом, шведские караульные, стоявшие неподалеку, ринулись в крепость. Подогреваемые паникой, они изо всех сил неслись в Вильманстранд. Но все равно недостаточно быстро: лошади без всадников их нагнали и вместе с ними ворвались в крепость. Стрельбу услышали даже в стане Врангеля. Для него это стало знаком: русские рядом, настроены решительно. Почти сразу дурную весть получил генерал Будденброк. Это значило одно: днем будет уже настоящий бой. Но генерал не успел к началу дела.
В 8 часов вечера 22 августа 3000 шведов начали разворачиваться в боевой порядок. Строй примыкал к бухтам Сайма, чтобы не дать русским устроить блокаду города. 23 августа бой начался маневром Ласси: его солдаты заняли высоту напротив крепости и разместили на ней трех- и шестифунтовые пушки. Эта первая тактическая удача уравняла силы: в 2 часа дня русская артиллерия заговорила со шведской наравне. Под огневым прикрытием Ингерманландский и Астраханский полки пошли в атаку. Прицельный огонь потрепал гренадеров полковника Манштейна, те ретировались. Подполковник Бранденбург смял русский центр и обратил его в бегство. Но храбрая контратака обратила все усилия неприятеля вспять. Не сумев разбить оборонявшихся в лоб, Манштейн обошел позиции с правого фланга. Появление русских гренадеров в 60 шагах от шведской батареи и производимый ими плотный ружейный огонь подвели итог первого акта схватки: враг побежал. Второй акт был короток: драгуны под началом полковника Ливена едва успели показаться на левом фланге, как им уже пришлось участвовать не в бою, а в соревнованиях по бегу: неприятель ретировался проворно, догнать его не удалось. Напуганные людьми Манштейна шведы частью решили искать спасения в лесу и на болоте. Чудеса стойкости проявил Вестерботнийский (по имени исторической провинции Västerbotten) полк. Русские офицеры уважали этих храбрецов, отстреливавшихся до последнего патрона. Ласси, отдавая дань их мужеству, позволил им отступить к Фридрихсгаму. Третий акт начался с милости, но закончился огнем. Ласси предложил генерал-майору сдать город, но парламентер-барабанщик был убит. Собрав оставленные врагом орудия и присовокупив их к своим, осаждавшие открыли по крепости огонь. К 7 вечера пылающий Вильманстранд сдался. Врангель, семь его офицеров и 1250 рядовых были захвачены. 12 пушек и одна мортира пополнили артиллерийский строй. Конница получила 2 тысячи трофейных лошадей. Город разграбили. Ласси завладел 4 штандартами и 12 знаменами. Шведы потеряли 3300 человек, с российской стороны погибли генерал-майор Укскуль, 3 офицеров штаба, 11 старших офицеров и полтысячи нижних чинов.
В стане Будденброка, пропустившего схватку, произошел курьез. Достигнув генеральского лагеря, драгуны не сбавили ход, а, напугав караульных, поскакали прямо между палаток. Зазвучали выстрелы, и в общей суматохе ратники Будденброка разбежались по лесу. Только к 12 часам следующего дня рассеянных солдат смогли собрать снова.
25 августа Вильманстранд был подожжен. Жителям было приказано уйти вместе с войсками в Россию. Части спешно ретировались за границу. В тот же день в Петербурге напечатали листок на немецком языке с известием о победе. На русском языке весть распространили только 28 августа: об удаче написали «Санкт-Петербургские ведомости».
К пленному противнику победители поначалу относились, как полагается. Однако поселенные в вельможных домах офицеры не понимали и не ценили русского гостеприимства — скажем, генерал Васаборг открыто хулил правительство и русский народ. Все пленные, кроме Врангеля, были наказаны: высланы из столицы в провинцию.
Кампания осенних месяцев
Пока в Финляндии шведы не очень удачно пытались взять реванш за позор Ништадта, во французском Бресте готовилась к походу эскадра. Впрочем, мотивация Парижа сильно упала, когда из Лондона пришло обещание устроить французам тёплый приём в холодных балтийских водах. Союза Швеции и Франции на море не случилось. Последняя же надежда Фредерика, Порта, осталась вполне глуха к его просьбам. Пойти против России турки не решались.
Левенгаупта задержали дела в столице, и в армию он прибыл слишком поздно. Принимая командование, он узнал о первом поражении. На смотре генерал пересчитал шведские силы: вышло 23700 человек. Удивительно, но до ноября он не предпринимал ни единого серьезного шага. Совершив несколько дерзких вылазок через границу, русские летучие отряды ограбили и сожгли десятки финских деревень — шведские драгуны отвечали без охоты.
В конце года погода испортилась, и генерал наконец решился действовать. Но климат играл против его людей. Не в силах бороться со слякотью и болезнями, те повернули в лагерь. Из Швеции прибывала гвардия с генералом Отто Врангелем во главе — гвардейцам со всем их новым снаряжением и сверкающими ружьями пришлось селиться в землянках на морском побережье, рядом с неглубокими могилами погибших от недоедания и болезней матросов. Стояло невыносимое зловоние, распространялись болезни. От сырости белье плесневело на теле. Провизия была скудна: сухари, салака, горох. Эпидемии выкашивали сотни человек. Могилы обустраивали самым простым образом. Над погибшими не совершали служб. Тела, сваленные перед погребением в сараи, рвали собаки. В войсках был слышен ропот.
А между тем в Петербурге Карла Левенгаупта всерьез боялись. Анна Леопольдовна приказала всем гвардейцам выступить к Выборгу, чтобы встретить следующий туда вражеский корпус. Но тщетно. Гвардейцы не покинули казарм, а обратившуюся к ним за помощью дочь Петра буквально внесли на руках в Зимний дворец. Елизавета Петровна приняла корону 25 ноября. Фантазер и невольный союзник России граф Нолькен навестил государыню с предложением мира на условиях Стокгольма. Положительного ответа он не получил. Удалось добиться лишь перемирия, оконченного 28 февраля.
Кампания 1742 года
Падение Фридрихсгама: «плохие генералы, глупые головы»
Фредерик отдал своей армии приказание выступить еще 14 декабря 1741 года. Впрочем, снег и холод, а также приятные убаюкивающие донесения разведки умиротворяли душу командующего. И вдруг — паника. Гонец, принесший весть об окончании перемирия 28 февраля, порядком переполошил штаб Левенгаупта. Решено было направить все полки во Фридрихсгам (Фредериксхамн). Женщин и детей из города распорядились отослать. Царило ужасное замешательство, пьяные нижние чины отдавали склады на разграбление. Со всех сторон твердили, что надлежит бежать, чтобы сохранить лицо, не допустить окончательного разгрома армии. Склады жгли, иногда сердобольные военные раздавали хлеб местным жителям. Шведские войска же, следующие к Фридрихсгаму, вели себя беспардонно. Лошади изымались без разрешения, как, впрочем, и провиант. Смута и неразбериха сопутствовали перемещениям полков. Забавно, что при этом колонны русских войск не то что не двигались к позициям врага, но даже не были собраны. Пока русские мирно зимовали у Выборга, 1 марта на повестке военного совета у Левенгаупта было лишь одно: «Бежать!». Офицер разведки Левинг, явившись в штаб, изумился трусливой суматохе. Он принес весть: русские далеко. Дрожащий Левенгаупт ему не поверил — мало того, велел заточить в крепость.
В этой атмосфере 18 марта 1742 года вышел манифест Елизаветы Петровны. Он распространялся на трех языках: шведском, финском и немецком. Дщерь Петрова, изрядно драпировав текст заверениями в неправоте Стокгольма, предложила Финляндии суверенитет силой русского оружия. Взывая к национальным чувствам финнов, она в красках описывала все тяжести войны. Манифест должен был стать сильным идеологическим оружием. Он похож отчасти на текст Левенгаупта, приготовленный для русских. Только тот был по существу слабым и попросту призывал население к спокойствию и послушанию. Вскользь упоминалось о засилье иностранцев, угнетавших русских людей. Елизавета же целенаправленно играла на национальных чувствах.
Увы, письма императрицы не имели успеха среди финнов. Те оставались поразительно верны шведской короне. Даже в конце 1742 года, когда исход войны был решен, финны требовали от Стокгольма прислать оружие и амуницию, и докладывали, что порядка 60 тысяч человек готовы немедленно выступить против русских.
Подчиненных Левенгаупта нельзя назвать образцом воинской дисциплины. Распоясавшиеся офицеры сутками осаждали трактиры. Выпивали, между прочим, и за здоровье своего командира. В то же время положение со снабжением ухудшалось, а смертность среди солдат росла. Пьянство и угар, впрочем, не помешали Фридрихсгаму обзавестись свежими укреплениями для батарей и собственно артиллерией. Но этого было недостаточно.
Русская же армия, накопив сил, готовилась как можно раньше завладеть все еще слабой крепостью. Но суровый холод действовал ей наперекор. Положение же шведов с весной стало улучшаться. С большой земли к ним пришли припасы и отдохнувшие люди. Начало наступления русских задержалось до мая. Войска двигались к Выборгу, пересиливая сопротивление погоды. Рейхсграф Ласси, генерал-аншефы Кейт и Левендаль, генерал лейтенанты фон Штофель, князь Репнин, граф Салтыков и принц фон Гольштейн-Бек, генерал-майоры фон Ливен, фон Фермор, барон фон Ведель, граф Брюс, фон Браун, Лопухин и Киндерман руководили семидесятитысячным войском (двенадцать тысяч иррегуляров). Цифра, конечно, фантастическая, и нередко русские войска в этой операции оценивают скромнее: 36 тысяч. Пушки вел генерал-майор артиллерии Тамилов.
В июне казаки уже осматривали укрепления Фридрихсгама, появляясь из ниоткуда и так же исчезая. Их рейды в Кварнбю и деревню Хусулу (там была изрублена безоружная колонна с провизией) стали снова сеять страх. Образ неуязвимых диверсантов помогал пораженческим настроениям в шведском лагере расти и множиться.
Фридрихсгам был худшим укреплением из возможных. Построенный за баснословные 23 бочонка золота в низменности посреди гор, он мог обстреливаться с господствующих высот почти безнаказанно. Валы из дерна размывал дождь. Ворота же смастерили из дерева: их, казалось, можно было высадить ударом ноги. Укрепления оказались слишком растянуты, и их тяжело было оборонять. Лучшей деталью был королевский вензель на цейхгаузе в центре, позолоченный, блестящий — подарок для неприятельских артиллеристов. В довершение всего было очень плохо с водой.
Фридрихсгам строили непутевые инженеры. Выгодная позиция поблизости была одна: Мендолакс. Характер местности делал этот пункт неуязвимым. Но командир гарнизона Мендолакса, Фреберг, не мог похвастаться твердостью духа. Его офицер, подполковник Аминов, в ночь с 23 на 24 июня ходил на разведку. Его отряд понес потери, но сам офицер вернулся невредимым. Донесения о русских так напугали его командира, что он днем 24 июня бежал в Фридрихсгам. Принципиальная точка была пройдена без боя. 25 июня генерал Левашов, уже готовившийся штурмовать неприступные укрепления, шведа на месте не нашел.
Настал через Фридрихсгама. Но и он не принял бой. Военный совет, собранный после оставления Мендолакса, повторил мартовскую мудрость: «Бежать!». Близость моря и, стало быть, возможность питаться припасами из Швеции не смогли убедить генерала. Большой лагерь в недалекой тыловой Сумме — тоже. В 11 вечера 28 июня город начали озарять взрывы. Грохот был непередаваемым. 500 финских солдат предавали пороховые запасы огню. Русским поначалу показалось, что враг жжет предместья. Несколько человек авангарда вошли в город. Стало ясно, что противник бежал, бросив раненых. Знамя Эстерботнийского полка, не принявшего бой, было в спешке оставлено победителям. 130 пушек стали трофеями. Из особенно ценных приобретений русским достался почтовый дом, давший много ценных сведений отечественной разведке. Читая письма, русские встречали и истории о несправедливых назначениях, и признания в малодушии и предательстве. Так, один из офицеров в письме восклицал: «Плохие генералы, глупые головы!».
Бегство шведов к Гельсингфорсу
Левенгаупт принял гибельное решение, похоронившее в одночасье все надежды на победу. Дезертирство усилилось. Особенно часто уходили финны. Нельзя сказать, что от трусости и усталости: они не хотели драться под опозоренными знаменами беглецов. Над армией сильнее прежнего сгущались тучи. Безо всякой нужды, видимо, компенсируя растущий панический страх и бессилие, отступающие в беспорядке жгли мельницы и взрывали склады боеприпасов, нанося своему отечеству миллионный урон.
Бегущих спасали реки. Будучи естественным препятствием, они замедляли наступление русских. Важной точкой преследования стал Гекфорс. Пришедшая в Гекфорс русская армия жарко перестреливалась с неприятелем с берега, строя мост под огнем. Особенно отличились русские гусары, палившие из деревенских домов: в конце концов неприятелю удалось их оттуда выкурить, а смелый швед, гвардии поручик Клингспор, в компании трех человек пересек на лодке реку и поджег деревню.
Финское крестьянство оказалось в разы мужественнее: финны покушались сжечь мост у Абборфорса, чтобы прекратить позорный побег армии. Полковник Фреуденфельд, всерьез этим напуганный, даже послал кавалерийский пикет, чтобы защитить мост.
Русское правительство распорядилось прекратить наступление и обустроить укрепления на реке Кюмень, но на военном совете мнение разошлись, и в конце концов генералы решили: распоряжение проигнорировать, отступающих шведов гнать дальше.
Покинувшие уже и Абборфорс шведы расположились на лугах Бергбю, в местности с сырым климатом. Солдаты спали на земле, едва прикрываемые от непогоды еловыми ветвями шалашей. Смертность росла, люди гибли от болезней. Бегство продолжалось. Сложно было представить, что люди Левенгаупта вообще когда-нибудь решатся принять бой.
29 июля шведы бежали из Борго. 1 августа там появился Ласси. Следующей точкой был Гельсингмальм. Его положение было исключительно выгодно, как нельзя лучше подходило для обороны. Его оставили. Потом был покинут Стаффансбю с горными высотами, которые тотчас заняла русская артиллерия. В арьергарде уходивших из Стаффансбю шведских войск шла гвардия. Как только туман перестал доставлять неудобства, был открыт огонь. Со шведской стороны отступающие колонны прикрывали всего два орудия. Стоявший на коне в самом опасном месте Левенгаупт не получил ни царапины, зато в этом коротком и бесславном бою бессмысленно погибла кавалерия майора Шульцендорфа: убегая с левого фланга, он направил своих конников прямо на гвардейцев. Капитан Любеккер, испугавшийся за своих людей, потребовал у Шульцендорфа остановиться. Тем овладел отупляющий страх, он не слышал ни слова. Тогда гвардейцы стали прицеливаться. Майор в ужасе повернул направо, прямиком в болото, и 80 драгун просто утонули.
Капитуляция у Гельсингфорса
Ускорив шаг, армия Левенгаупта миновала Гаммельстад, откуда маршем двинулась к Гельсингфорсу. 11 августа цель была достигнута. Город зажгли и разбили лагерь на Кампене. Позиция была очень выгодна для обороны, но бессмысленна стратегически. Она не могла препятствовать продвижению русских войск вглубь Финляндии. Тем временем было решено закрепиться здесь и оборонять дорогу на Або. Едва достигнув Гельсингфорса, шведские части были атакованы со стороны Эсбо. Это были гусары и казаки бригадира Краснощокова. В этом коротком и жарком деле шведы взяли верх. Майору Шуману удалось принудить казаков отступить. Сам бригадир, семидесятилетний бравый офицер, погиб. Месяцем ранее его команда еще жгла финские дворы и докладывала в Петербурге о 185 уничтоженных хозяйствах. Шпилевская пишет, что шведы трижды ранили его, а потом загнали в болото. У Широкорада мы найдем другую версию: героического старика захватили в плен, но он, обескровленный, умер по дороге в Хельсинки.
Тем временем судьба армии беглецов решилась окончательно. В штаб к Ласси явился финский крестьянин и сообщил, что есть дорога, по которой можно запросто обойти Гельсингфорс и блокировать путь на Або. Как оказалось, он не врал. Спешно расчистив заброшенную с петровских времен дорогу, русские обогнули город и обошли шведскую армию. Авангарды войск тотчас встретились — изумлённые шведы поспешили отойти. Теперь они теряли сухопутную связь с родиной и всякую надежду на дальнейшее отступление. Морская же нить оборвалась, так как при приближении русского флота шведские корабли и галеры попросту покинули позиции.
Время играло против людей Левенгаупта. Они гибли от голода и болезней. Не хватало дров. Обмундирование было никуда не годно. Даже гвардия донашивала изодранные мундиры. Единственным выходом была капитуляция. Левенгаупт и Будденброк покинули войска для совещания с королем, фактически предоставив своим офицерам право решать свою судьбу самим. Параллельно, пока войска короля бесславно бежали, в руки русских без сопротивления перешли Нейшлот и Тавастгус.
24 августа полковник барон Вреде, гвардии полковник барон Спарре и майор Горн подписали капитуляцию. К чести русского командования, все обязательства соблюдались неукоснительно. Шведские ратники должны были сесть на суда и отплыть из Гельсингфорса. Им милостиво разрешили сохранить знамена, штандарты, литавры, барабаны и оружие. Кавалерия могла идти посуху в Або. Артиллерию же передавали русским войскам. Десяти финским полкам было предложено либо отправиться в Швецию, либо сдать знамена, оружие, амуницию, вплоть до портупей и драгунских перевязей, отдать артиллерию и разойтись по домам. Они предпочли последнее. Генерал Кейт назначался начальником покинутой шведами Финляндии. 26 августа началось отступление шведов из Хельсинки. Мест на судах не хватало, провиант выбрасывали в море, чтобы принять людей. Даже в бегстве войскам сопутствовала суматоха и раздор. Трехнедельное плавание перенесли не все. В каждом порту солдаты выгружали трупы. Идущие посуху кавалеристы потеряли две трети лошадей.
Война на море и последние бои 1743 года
Боевые действия в этом году переместились с сухопутного театра на морской. Во всех портах Швеции в начале года были подняты флаги, знаменуя тем самым набор матросов на флот. В Карлскроне громко стучали топоры. В шведском строю наметилось пополнение — 2 фрегата и 2 брига. Немалые надежды на морскую кампанию возлагала и Российская Империя. Перед отправкой русской эскадры в столице был большой молебен.
Как мы писали выше, морская мощь Швеции могла запросто обеспечить ей если не победу, то хотя бы стратегическое преимущество с самого начала схватки. Поразительно, но многочисленный и хорошо вооруженный флот короля так толком и не сразился с русскими моряками. Все их встречи были скоротечны и кончались в нашу пользу.
Морские же силы Елизаветы Петровны выходили из затяжного кризиса, в котором они пребывали после смерти императора Петра Великого. Хотя при Анне Иоанновне Балтийский флот и получил три 66-пушечных корабля, 2 бомбардирских корвета и больше десятка мелких судов, дисциплина и выучка их экипажей была, скажем так, сомнительной. Критически не хватало медиков и штурманов. Русский посланник в Амстердаме Головкин пытался решить эту проблему, спешно нанимая голландских специалистов. Но окончательно восполнить недостаток он не смог. Галерный флот страдал от недостатка способных гребцов. К офицерам тоже были вопросы. Уже во время войны удивительно бесталанно и трусливо вел себя вице-адмирал Бредаль, командир архангельской эскадры. Его корабли то садились на мель, то достигали Екатерининской гавани на Кольском полуострове, зимовали там и поворачивали обратно. С огромным трудом они, наконец, дошли до Кронштадта. Императрица не могла простить ему трагических просчетов. Вице-адмирала судили, но приговора он не дождался: умер в 1744 году. Любопытен пример адмирала Мишукова. Корабли под его началом несколько раз имели возможность атаковать шведов, например, у острова Аспэ. Но противник то внезапно удалялся, то бою противился ветер или еще что-то. Чем же ответили шведы на такую гибельную слабость? Ничем. Имея возможности прервать отправление зерна морским путем из Архангельска в Голландию, а также блокировать сообщение Кронштадта и Риги с остальной Европой, они совершенно ничего не предприняли.
Один от ответов на вопрос о том, почему красочного противостояния на море не получилось, вполне прозаичен. Моряки обоих сторон страдали от эпидемий, выкашивающих команды. И тем и другим часто приходилось пополнять их солдатами. Интересно, что 24 октября 1742 года на Ревельском рейде заметили шведский фрегат «Ульриксдаль». Судно тотчас блокировали и захватили. Оказалось, что его команда поражена болезнями и изморена голодом. Офицеров немедленно передали под опеку местных дворян, матросов отправили в госпитали. Но осмотреть внутренности корабля не смогли: «за великою духотою от болящих и от мокрого провианта невозможно приступиться, и сперва надлежит фрегат вымыть и вычистить».
Бой при Корпо
Корабли императрицы закончили войну еще 9 июня 1742 года, когда они пришли в Ревель и встали на якорь. Но галеры еще имели шанс прославиться. На них возлагалась обязанность высадить морской десант в Швеции.
Пожалуй, подробно стоит сказать только о бое у острова Корпо неподалеку от Або. 15 мая туда прибыл русский галерный флот. 18 мая в 11 часов вечера три колонны вражеских галер встали на якорь на небольшом отдалении от русских. Увидев это, генерал-аншеф Джеймс (Яков) Кейт распорядился укрепить местную батарею. 20 мая шведы выдвинулись навстречу русским кораблям. Огни взметнулись с прама «Геркулес», возвещая начало дела. Ядра устремились к островной батарее. Но достичь не смогли: слишком велика была дистанция. Решено было отбуксировать прам ближе к острову. Галеры прикрывали его с флангов. В 4 часа противников разделял лишь пушечный выстрел. Я.В. Кейт находился на берегу, на судах руководил капитан 1 ранга И.И. Кайсаров. Кейт ждал, что враг подойдет ближе, поэтому запретил командирам Соймонову и Прончищеву открывать огонь. Но шведы не двигались. После короткой пристрелки началась полноценная дуэль. Правое крыло шведских галер стреляло отчаянно. С русской стороны яростно били прамы «Олифант» и «Дикий бык». Их поддерживали 3 галеры. Всего было сделано 1063 залпа. Из них почти 100 пришлись на береговую батарею. «Геркулес» довольно быстро был изувечен огнем и отступил. К 8 вечера враг ушел. Его не преследовали.
Таким образом, бой для скандинавов закончился неудачей, которая подытоживала путь короны к сокрушительному поражению. Дальнейшие действия шведских моряков все больше напоминали тактику Левенгаупта на суше. В июне русские готовили десант. Галеры с пехотой несколько раз наблюдали отступающие корабли Швеции. Бессмысленное действо окончилось у Аландских островов, когда пришли вести о предварительном мире. 17 июня адмирал Таубе благополучно увел флот беглецов в Эльвснаббен. Необходимость в десанте отпала.
Абоский мир. Финал
Со стороны Швеции в Або прибыли барон Седеркрейц и фон Нолькен. Русскую дипломатию представляли генерал Александр Иванович Румянцев и барон фон Люберас. 16 июня был подписан Абоский предварительный мирный договор. Императрица диктовала следующие условия: восшествие на престол принца Адольфа-Фредерика, передачу России Кюменигордского лена и крепости Нейшлот, отказ герцога Петера-Ульриха от требований, которые Гольштейн-Готторп выдвигал Стокгольму. Договор из преамбулы и 21-й статьи повторял положения Ништадта, дополнив их новыми земельными потерями. Война окончилась 19 августа, когда Елизавета Петровна поставила под документом свою подпись.
Финал этой войны показал необычайное добродушие русской дипломатии. Имея возможность заполучить хоть всю Швецию целиком, российская корона не стала пользоваться этим шансом, предпочтя забрать только Кюменигордский лен с Нейшлотом, Фридрихсгамом и Вилманстрандом. 226 квадратных миль стали русской землей. В целом Або поставил точку в попытках шведского реванша. Позиции России на Балтике подтвердились и усилились. Петербург оставался гегемоном в регионе. Впрочем, Адольф-Фредерик, занявший шведский престол, оказался плохим союзником. Уже в 1746 году его политика вновь привела к власти «партию шляп».
Несмотря на первоначальные планы, Стокгольм не только не реализовал начертанной программы подъема национального духа, но, напротив, понес урон, о котором перед войной не мог и помышлять. Русское оружие сделало бессмысленными даже самые скромные претензии шведов; попытка вернуть лавры триумфатора разбились о русские штыки. Замечателен контраст между боевым задором шведского общества перед войной и той готовностью, с которой шведская армия бежала от русских при первой же возможности. В Або шведы потеряли совсем немного земли — и окончательно потеряли свою империю. С северным львом было покончено; он превратился в северного ягнёнка.
