Мужчина, около 55-60 лет, г. Пугачев.
«Лишь бы человек был хороший». Что можно слышать чаще? На кухне, во дворе, в очереди у кассы. Нас так воспитывали и мы привыкли так считать. Нам претит сама мысль, что о человеке можно судить по цвету глаз, жёсткости волос или размеру обуви. Но что стоит за понятием «хорошего человека»?
«…каждая социальная общность обладает своим, если можно так выразиться, сводом правил. Совокупность культурноценностных и поведенческих установок соответствующей общности можно определить как ее социокультурное ядро (Core), охватывающее собой общие представления всех членов общности о том, что их объединяет и что отличает от других. Это ядро может включать в себя стереотипные установки относительно образа жизни, внешнего вида, лингвистических особенностей, культурных ценностей, способов проведения свободного времени и т.д…»1
В статье «Казахская диаспора в России: этническое самосознание и миграционное поведение» Ольга Наумова приводит слова одного из казахских респондентов: «Мы — обрусевшие казахи. Среди русских давно живем, как русские стали. Обычаи свои не соблюдаем, язык не знаем… Мы уже на 60% русские»2
«Хороший человек» в понимании обывателя — это человек, который удовлетворяет его (обывателя) представлениям о том, как должно и как непозволительно вести себя «в приличном обществе». Чем более поведение отдельного человека релевантно поведению представителей «образцовой культуры»3 (понятие, введенное немецким исследователем Бассамом Тиби в 1998 году), тем большим расположением он может пользоваться и тем ниже вероятность возникновения межэтнической напряжённости в том случае, если речь идёт о мигранте, оказавшемся в «принимающем обществе» — социокультурной среде, обладающей собственной структурой и комплексом представлений о своих отличительных чертах, а также набором культурно-ценностных установок и правил поведения4.
С этим разобрались. Но что же является почвой для возникновения того, что называется «этнополитическим конфликтом»?
А.Р. Аклаев в своей работе «Этнополитическая конфликтология»5 дает развернутое определение: «Этнополитические конфликты представляют собой столкновение субъектов политики в их стремлении реализовать свои интересы и ценности, связанные с достижением или перераспределением политической власти, определением ее символов, а также группового политического статуса и приоритетов государственной политики, в которых этнические различия становятся принципом политической мобилизации, и по крайней мере одним из субъектов является этническая группа».
Важный вывод — этнополитический конфликт возникает тогда, когда этническая группа может выступать субъектом политики.
Д.П. Каранов в своей работе «Мигранты и принимающее общество: культурный аспект межэтнических отношений в городской среде»6 выделяет три основных варианта поведения мигранта в инокультурной среде:
— мигрант следует правилам поведения и культурным нормам, характерным для нового места своего пребывания, идентифицируя себя с соответствующим социумом (ассимиляция);
— мигрант идентифицирует себя с определенным населенным пунктом, но не с его сообществом, сохраняя верность социокультурному ядру «материнской» общности (формирование диаспоры);
— чувствуя свою отчужденность и не желая приспосабливаться к новой социокультурной среде, мигрант покидает ее (бегство);
Из этой типологии видно, что этническая группа может выступать субъектом политического процесса только в случае формирования этнической (национальной) диаспоры. Члены диаспоры используют её как инструмент лоббирования своих интересов. На основании этого можно сделать вывод, что одной из причин возникновения этнополитических конфликтов является существование национальных диаспор внутри «принимающего общества». В этом свете можно сделать предположение, что возможными мерами по предотвращению возникновения этнополитических конфликтов могли бы стать меры, направленные на поощрение ассимиляции этнических групп в «принимающее общество»; меры, направленные на «гомогенизацию» состава общества — утрату собственной идентичности и замену на идентичность, которой обладают представители «образцовой культуры».
На практике же мы можем наблюдать прямо противоположное:
«Эти доводы недостойны людей с современными демократическими взглядами. История Запада знает совершенно иные рецепты борьбы с этими проблемами — в русле демократических, а не полуфашистских принципов. Прежде всего это помощь гастарбайтерам в создании своих профсоюзов, в защите своих гражданских и социальных прав. Затем — просветительская работа, парирующая распространение тоталитарных доктрин» — Евгений Ихлов, публицист и правозащитник.
Начиная с Конституции Российской Федерации, которая на высшем законодательном уровне предусматривает существование 21 национальной республики7, грубым образом искажая единое правовое поле и провоцируя различные виды дискриминации со стороны привилегированных «титульных наций» (составляющих меньшинство в 12 из 21 национальных республик8), продолжая Федеральным законом N 74 от 17 июня 1996 года «О национально-культурной автономии»9 и заявлением депутата от партии «Единая Россия», Председателя Комитета Государственной Думы шестого созыва по делам национальностей Гаджимета Керимовича Сафаралиева о том, что «В России не хватает 50-70 миллионов трудовых мигрантов»10 можно сделать однозначный вывод, что и современные политические элиты, и так называемая «интеллигенция» прямо заинтересованы в продолжении политики, направленной на усиление разнородности населения и создания условий для широкомасштабной миграции без необходимости интеграции в «принимающее общество».
Подтверждением этого тезиса могут выступать как нежелание введения визового режима со странами Средней Азии11, в то время, как в Москве преступность среди выходцев из стран ближнего зарубежья повысилась на 42% (по словам замглавы столичного главка МВД РФ Олега Баранова12), так и продолжающиеся попытки создания «Евразийского союза».
Особенная опасность такого поведения заключается в том, что всё это подаётся под соусом «сохранения многообразия и самобытности» — вещей интуитивно понятных. Положительных. Правильных. Но только для кого и за счет кого?
Причины происходящего можно искать в психологической плоскости, памятуя о сказанной Владимиром Путиным фразе о «распаде СССР как о величайшей геополитической катастрофе 20-го века» и рассматривать проводимую национальную политику как политику, преемственную национальной политике СССР, покоящейся на принципе «позитивной дискриминации» этнического русского большинства в пользу национальных меньшинств — т.е. искусственном поощрении сохранения собственной идентичности как среди коренных нерусских народов России, так и среди мигрантов.
Но также причина проводимой национальной политики может крыться в попытке препятствовать процессам демократического транзита13, в который Россия периодически вовлекается во время прохождения во всём мире «волн демократизации»14. Напомню, что первое предварительное условие прохождения демократического транзита (согласно американскому политологу Данкварту Растоу) — сформировавшаяся идентичность и государственное единство, т.е. наличие нации, которая в рамках этой теории выражается через двуединство суверенно-территориального государства и гражданского общества15.
Как мы видим, проводимая политическими элитами национальная политика идёт в прямо противоположном направлении, продолжая курс на разобщение и дробление общества. Различные этнические группы сознательно наделяются исключительными правами и полномочиями, совокупность которых позволяет им принимать участие в политическом процессе в качестве субъектов, неизбежно вовлекаясь в конфронтацию с другими субъектами, что является прямым следствием политической деятельности как таковой, представляющей из себя конфликт интересов.
Возрастание межнациональной напряженности и увеличение числа этнополитических конфликтов является прямым следствием проводимой политическими элитами национальной политики, основанной на поощрении сохранения мигрантами собственной идентичности, провоцируя их на участие в политическом процессе в качестве субъектов, вступающих в конфронтацию с «принимающим обществом».
Стоит ли говорить, что разумная государственная политика всегда строилась вокруг усиления общности и нивелирования различий: ассимиляция, социализация, легитимное государственное насилие, — в этом нет ничего нового. Но для применения этих общественных практик должно быть признано наличие некоего уже существующего интеграционного ядра (которое в России со 120-миллионным русским населением может быть, интересно, каким?), «статуса кво», который и является «примером», — на что и кого «равняться». Что сегодня принципиально отвергается как «дискриминация» (здравствуйте, господа левые и либералы!). Расселся узбекский дворник на дороге молиться, пойди скажи ему, мол, «здесь так не принято» — человеку права защемили! На святую корову прогрессивной общественности руку поднял.
Для своей нормальной работы общественный организм должен быть максимально цельным, единым, с максимально возможным мобилизационным потенциалом для формирования адекватных ответов на поступающие внешние и внутренние «вызовы» (кризисы, войны, природные и техногенные катастрофы). Что достигается гашением возникающих внутри общества субъектностей, которые могут ослаблять общий «общественный вектор».
Но разве сильное независимое государство — это та цель, которая стоит перед сегодняшней «элитой»?
Вся «национальная политика» современной России — она ровно вот об этом. Это последовательная и планомерная работа по уничтожению русской идентичности как главной угрозы безумным советским чекистам, твёрдо решившим стоять до последнего. До последнего русского.
Поблагодарите автора за текст, сделав перевод по реквизитам:
Яндекс.деньги: 410011791393787.
