Мы переживаем период, который войдет во все учебники истории как один из ключевых моментов современности. По масштабам происходящих тектонических сдвигов он не уступает эпохе рубежа 80–90-х годов, а по глубине и длительности последствий, возможно, и превзойдет ее. Именно эта эпоха сформирует лицо нашего мира, каким его будет знать следующее поколение. Многие привычные и самоочевидные для нас политические и экономические реалии нашим детям придется долго и терпеливо растолковывать. Изменения коснутся и политической карты мира, и расстановки сил на ней, и, например, структуры международных организаций (столь привычная для нас ООН для наших детей запросто может стать чем-то вроде Лиги Наций — проходным курьезом из курса истории, о существовании которого не всякий обыватель и вспомнит).
Всеобъемлющий кризис, который переживает сейчас Россия, — всего лишь один из кусочков этой грандиозной мозаики, и даже не самый важный в мировом масштабе. И после того, как мы благополучно разберемся со своим собственным кризисом (а я верю, что Россия выйдет из него обновленной, очищенной от гнили, и потому гораздо более здоровой и мощной), нам придется иметь дело с сильно изменившимся миром — адаптироваться к новым реалиям, заново формулировать свои стратегические интересы, ставить новые цели и задачи, приспосабливать этот мир под свои нужды. Крупнейший европейский народ исторически обречен не искать удобную и теплую нишу, в которой он мог бы свернуться калачиком и тихо существовать, всеми блаженно позабытый, а властно и смело перекраивать мир под себя. В определенном смысле, наша «ниша» — это весь мир. Причем неважно, нравится это нам (а также миру), или нет.
За вычетом самой России, мы можем назвать как минимум два близлежащих региона, которые сейчас претерпевают — или гарантированно в обозримом будущем претерпят — серьезные изменения: Ближний Восток (уже в самом разгаре) и Центральная Азия (на подходе).
Главное, что объединяет два этих региона — искусственность существующих там границ и раскладов сил. В Западной Европе границы были выстраданы столетиями и в целом адекватно отражают национально-культурную картину региона (хотя и там имеется ряд казусов и болевых точек, периодически дающих о себе знать). В Восточной Европе ситуация уже сложнее — там неоднократно (и при этом совсем недавно) происходили и радикальные перекраивания границ, и масштабные перемещения значительных групп населения, что не могло не оставить свежих и зачастую весьма болезненных следов в сознании людей. Но если стабильность границ Восточной Европы можно назвать обманчивой, то что сказать о государственных границах на Ближнем Востоке, расчерченных на карте буквально по линейке, в основном — дипломатами Великих Держав после Первой мировой войны?
Необходимо понимать, что границы и даже названия стран, которые мы привыкли видеть, глядя на карту Ближнего Востока, появились там не в результате поступательного векового развития, а благодаря столетней давности документам вида «договор Англии и Франции о ненападении Ирака на Сирию». Причем Англия с Францией давно уже не те и заняты совсем другими проблемами, а в Ираке с Сирией за это время успело смениться несколько режимов с совершенно разными идеологиями и взглядами на мир. Если карта что-то и отражает, то уж никак не нынешний расклад сил и не национальные (или любые другие) устремления местного населения. Это руины компромиссного раздела сфер влияния и экономических интересов между европейскими колониальными державами сто лет назад.
Исключения из этого правила есть, и они образуют четыре устойчивых угла, четыре несущих опоры современного Ближнего Востока. Это Турция, Иран, Саудовская Аравия и Израиль. Все эти четыре страны приобрели свои нынешние границы, свой современный вид и свое современное значение в основном собственными усилиями, а не в качестве подарка от белых друзей. Каждый из этих четырех игроков при этом достиг своего естественного, объективно обусловленного предела прямой экспансии, и теперь может лишь «проецировать мощь» вовне: осуществлять политическое, экономическое и силовое давление на текущие процессы в регионе без прямого завоевания.
Всё остальное изначально является зоной потенциального хаоса, где никакие «признанные государственные границы» не могут считаться надежными и гарантированными, и с самого начала были обречены сохраняться лишь до первого серьезного толчка извне или изнутри. Регион мог бы взорваться гораздо раньше, но большая мировая политика значительную часть ХХ века сама находилась в состоянии более-менее устойчивого равновесия. Противостояние сверхдержав парадоксальным образом умиротворяло региональную политику — при малейших сдвигах в региональном балансе обиженная сторона могла немедленно обратиться за помощью к одной из двух сверхдержав, что автоматом влекло за собой вмешательство и ее конкурента; в результате баланс сил восстанавливался. Именно поэтому возникновение Израиля не привело к дестабилизации региона в целом, а пересмотр границ в итоге свелся к абсолютно возможному минимуму.
Однако с прекращением Холодной войны, самоустранением России от внешней политики и формированием де-факто однополярного мироустройства, широкая дестабилизация Ближнего Востока стала лишь вопросом времени. Дело здесь не в какой-то «злой воле» американцев (пока что их довольно неуклюжая политика создала больше проблем для них самих), а в том, что устранение глобальных «сдержек и противовесов» открыло путь для любого «свободного творчества» в деле государственного строительства на Ближнем Востоке. А противоречий и конфликтов там (в силу изначальной искусственности и инспирированности извне всей структуры региональной политики) накопилось предостаточно. По сути, весь регион представлял собой один огромный пороховой склад со множеством фитилей, и некоторые уже давно тлели. Взрыва избежать было абсолютно невозможно, и процесс этот еще далек от завершения. Верх наивности — считать, что ситуация на Ближнем Востоке может вернуться в норму. Можно разгромить ИГИЛ хоть десять раз — старого баланса сил и старых границ уже не существует, а есть вакуум, за право заполнить который все готовы драться со всеми.
В Центральной Азии ситуация имеет схожую природу, хотя и несколько иное происхождение. Как и на Ближнем Востоке, современную политическую конфигурацию региона задал не естественно сложившийся расклад сил, а раздел сфер влияния между мировыми империями. Часть региона была завоевана Россией, часть напрямую подчинил себе Китай, меньшая часть продолжительное время находилась под влиянием Британской империи. Эта «тренога» обеспечивала центральноазиатскую стабильность. Первыми со сцены ушли англичане — с переформатированием Британской империи во второй половине ХХ века старая forward policy просто потеряла свой смысл. Падение Советского Союза в один момент обрушило весь «русский» сегмент региона. Осталась лишь одна из прежних трех опор регионального порядка — Китай. Конструкция пока не рухнула окончательно и бесповоротно лишь благодаря существованию шаткой и ненадежной подпорки — постсоветских государств Средней Азии.
Почему «шаткой и ненадежной»? Нынешние свои границы эти страны унаследовали от среднеазиатских республик СССР, и они нарезаны по тому же принципу, что и границы на Ближнем Востоке — из других соображений, но столь же искусственно и с минимальным учетом местных реалий. «Национальные» названия по крайней мере части этих стран довольно условны, потому что в этническом плане все они представляют собой смесь всех основных среднеазиатских народностей в той или иной пропорции. Причем похожий «коктейль» имеет место и в тех частях Центральной Азии, которые никогда не находились под властью России — в Афганистане, китайском Туркестане. Если исходить из чисто национально-культурных соображений, весь регион свободно можно перекроить самыми разными способами — и для каждого из них найдется вполне солидно звучащее обоснование.
Единственный фактор, удерживающий постсоветскую Среднюю Азию от погружения в кровавый хаос (который затем с неизбежностью расползется и на всю оставшуюся часть региона) — это наличие стабильных правящих элит, советских по происхождению, сумевших на раннем этапе обеспечить за собой избыточный контроль над «своей» территорией. Но естественное старение и вымирание этих элит, их органическая неспособность к самовоспроизводству без скатывания в клановый квазифеодализм (который неизбежно ведет к феодальным интригам, раздробленности и междоусобицам), не оставляют сомнений в том, что постсоветская Средняя Азия доживает буквально последние годы своей относительной стабильности.
Как уже происходящие или назревающие в двух названных регионах изменения отразятся на той «генеральной политической линии», которую Россия проводила там последние десятилетия? Ответ прост: они обнуляют эту линию полностью и под корень.
Одна из проблем с позиционированием постсоветской России в качестве «великой мировой державы» заключается в том, что внешняя политика этого государства совершенно несамостоятельна. Никакой конспирологии про звонки из лондонского обкома — просто решения принимаются из каких угодно соображений кроме трезвого прагматизма и ясного видения своих национальных интересов. Все действия российской власти в области внешней политики можно разделить на две категории — это либо вынужденная реакция на активные действия других игроков, либо «внутренняя политика средствами внешней» (подъем рейтингов действующей власти, сплочение населения, отвлечение внимания от неудобных внутренних проблем с помощью внешнеполитических кризисов и угроз различного рода).
Внешняя политика — нелюбимое дитя правящего режима, изрядно раздражающее федеральный истеблишмент и отвлекающее его от действительно интересного и увлекательного занятия (делать деньги и выводить их в офшоры). Постсоветская Россия по большей части растеряла даже небогатые внешнеполитические навыки и наработки СССР — про богатейшую дипломатическую традицию Российской Империи лучше и не заикаться.
В те нечастые моменты, когда путинской России по тем или иным причинам все-таки приходится заняться внешнеполитическими проблемами, режим почти всегда обращается к знакомым и привычным советским шаблонам. Именно поэтому внешняя политика РФ на Ближнем Востоке и в Центральной Азии остается по сути советской. Имея дело с арабами, Россия до последнего цепляется за старых союзников, которых когда-то накачивал ресурсами СССР. В Азии МИД делает ставку на старые советские элиты, которые кажутся российскому руководству близкими по духу и понятными. Проблема в том, что мир не стоит на месте, и вещи, худо-бедно полезные сорок лет назад, сегодня окончательно перестают работать.
Существует укоренившийся миф о каком-то особенном «традиционном влиянии» России на Ближнем Востоке — его с удовольствием эксплуатирует официальная кремлевская пропаганда и время от времени дублируют плохо информированные западные журналисты. Эта информация глубоко устарела. Советский Союз в свое время действительно располагал там определенным влиянием, но через целую плеяду более-менее просоветских диктаторских режимов, основанных на различных версиях идей арабского социализма (иногда — в сочетании с панарабским национализмом, иногда без него). В эту обойму входили (в разное время, в зависимости от политической конъюнктуры, то приближаясь, то отдаляясь от советского спонсора) Ливия, Египет, Сирия, Ирак, Йемен. К ним в отдельные периоды примыкала Организация освобождения Палестины. Контроль над этими диктаторами, конечно, никогда не был прямым и полным, но масштабная экономическая и военная помощь, которую Советский Союз оказывал главным из этих игроков, по крайней мере заставляла местных прислушиваться к мнению СССР. Насколько эта политика себя оправдывала — вопрос отдельный, у Советского Союза действительно имелась доля влияния в регионе.
Падение СССР означало мгновенное свертывание всех программ сотрудничества — с этого момента бывшие просоветские режимы оказались предоставлены сами себе. Как и в случае со всеми прочими социалистическими диктатурами, это означало, что в долгосрочной перспективе они обречены. Постепенный отход от социалистических идей в сторону стандартного ближневосточного авторитаризма мог лишь продлить агонию, но не предотвратить конечный коллапс, поскольку он никак не решал застарелые социально-экономические и демографические проблемы, свойственные всему региону (например, проблемы колоссального возрастного дисбаланса — засилья неустроенной и угнетенной молодежи, напрочь лишенной эффективных социальных лифтов).
У бывших «арабских друзей» СССР начали происходить те же процессы, что и в остальных постсоветских и постсоциалистических странах (в том числе в самой России): старение (физическое и моральное), изоляция и закостенение правящей элиты. И если для относительно старого в демографическом смысле общества, каким является современная Россия, это просто неприятно, то для бурлящего кипучей молодой биомассой Ближнего Востока это гарантированный рецепт катастрофы. Неуклюжая и непродуманная политика мирового гегемона — США — лишь запутала и усугубила ситуацию. Взрыв — который в итоге выразился в событиях Арабской весны, а затем в подъеме агрессивного политического исламизма — был абсолютно неизбежен, и произошел бы в любом случае, с участием американцев или без него. Что такое ИГИЛ, как ни бунт молодых — той самой «неустроенной молодежи» — под предводительством младшего поколения бывшей иракской баасистской элиты? Причем бунт, имеющий массу прецедентов в истории региона, а потому весьма закономерный и ожидаемый.
Но эта ситуация зрела 20 лет. Чем все это время занималась Россия? Ничем. Верные своему принципу — заниматься внешней политикой только если нет другого выхода — российские власти вспоминали о Ближнем Востоке либо когда им приходилось реагировать на очередные американские инициативы в регионе (и, немного поломавшись для вида, послушно занимали место в кильватере мирового лидера), либо для набора пропагандистских очков (тогда в МИДе вспоминали про старых советских «друзей», и в Александровском саду появлялся очередной бедуинский шатер). Кроме этого можно вспомнить разве что робкие попытки отдельных олигархических групп начать бизнес под крылом у кого-нибудь из бывших советских нахлебников.
Другой осмысленной политики на Ближнем Востоке не было. Режимы всех «друзей-диктаторов» считались вечными, неколебимыми и бессмертными. Никакого критического исследования политического климата этих стран не проводили — равно как и никакого зондирования оппозиции. Не было никаких планов на будущее, никакого видения ситуации. Что будет, когда очередной «отец нации» уйдет? Ничего, там посмотрим. Зато братание с диктаторами всегда было безудержным, слащавым и предельно публичным. Обычно братскими объятиями дело и ограничивалось — во всех кризисах Кремль все равно с готовностью сдавал своих «друзей» Вашингтону. В результате падение очередного ближневосточного режима, во-первых, всегда оказывалось для Кремля шоком и полной неожиданностью. Во-вторых, новый режим оказывался либо прямо недружественным, либо недружелюбно-нейтральным.
Ситуация в постсоветской Средней Азии во многом схожа и развивается по практически тому же сценарию, хотя пока и не достигла аналогичного накала. Средняя Азия сейчас — это Ближний Восток пять лет назад. Взрыв неизбежен, динамит на месте, фитили вовсю горят, весело потрескивая. Но видимость стабильности сохраняется — кремлевские страусы могут спокойно держать голову в песке.
Самое важное: на официальном уровне опять нет попыток даже прикинуть возможные сценарии ухода постсоветской правящей элиты. Предположение, что «заслуженные и уважаемые люди» с их запредельными рейтингами и силовым ресурсом могут потерять власть, явно кажется кремлевским стратегам кощунственным — ставит под сомнение всю их картину мира. Кажется, эту мысль в Кремле предпочитают вообще не обдумывать, в лучшем случае упоминая зловещие внешние силы, мечтающие «дестабилизировать обстановку». Обычно в этой роли выступают инфернальные исламисты или коварный Госдеп. Реальные же проблемы, нерешенные и нерешаемые, проще игнорировать — но именно они открывают любому врагу парадную дверь в регион.
Провалы дипломатии на Ближнем Востоке и (неизбежно) в Центральной Азии — здесь важно, что если дошло до такого, то провалились не отдельные люди, а целая дипломатическая школа — приведут к попыткам заткнуть дыру военной силой. Эта идея обречена на неудачу: войны выигрываются и проигрываются политически, а любая война, начатая для спасения политически провальной ситуации, проиграна еще до первого выстрела. Российские летчики могут, рискуя жизнью, разбомбить хоть всю Сирию до последнего сарая, но ситуация «на выходе» для России все равно будет хуже, чем «на входе», а значит — война де-факто проиграна.
В ближайшее время это положение вряд ли изменится: даже если режим вдруг падет, России еще несколько лет будет не до внешней политики. А это значит, что оба региона для нас потеряны. Новой России придется начинать свою политику там заново, в лучшем случае — просто с чистого листа, в худшем — имея дело с недружественными к нам режимами и враждебным общественным мнением. Но начинать ее придется — просто потому, что оба региона слишком важны для нас, чтобы их игнорировать.
Какой должна быть эта политика?
С необходимостью обезопасить себя с юго-восточного направления связано множество болезненных уроков русской истории. Всем русским еще со школьных времен знаком образ исторической Руси как лесного и лесостепного государства, которое постоянно сталкивалось с угрозами со стороны степных народов. Значительную часть истории русского государства можно представить как поиск способов так или иначе контролировать Степь — если не всю целиком, то хотя бы близлежащие ее регионы. Раннесредневековой Руси это не удалось, и последствия оказались катастрофическими. Неудивительно, что как только переформатированное русское государство снова встало на ноги, контроль над Степью превратился в его idee fixe, в одно из главных направлений экспансии. «Проецирование мощи» на юго-восток — одна из констант русской внешней политики. Гренадеры Суворова здесь решали ровно те же самые задачи, что и дружинники Владимира Мономаха за 650 лет до них, разве что фронтир постепенно сдвигался все дальше.
При этом степной рубеж, который веками олицетворял опасность для русского государства, не был источником угрозы сам по себе. Через него до русских границ доносилось знойное, несущее вечную угрозу дыхание Центральной Азии. Для любой силы, контролирующей Центральную Азию, одним из естественных, заданных самой географией направлений экспансии (будь то военно-политической, миграционной, экономической или любой другой), является магистральный путь на северо-запад, ведущий прямиком на Среднерусскую равнину. Связность отличная, естественных природных препятствий нет (точнее, есть, но только с точки зрения цивилизованного городского жителя), а сегодня к этому прибавились еще и современные коммуникации — трястись в седле больше не нужно. Поэтому один из главных стратегических императивов России на все времена и при всех правителях — сделать так, чтобы в Центральной Азии не было сил, способных вести подобную экспансию. В идеале — обеспечить за собой избыточный контроль над регионом (прямой или косвенный). Иными словами, добиться, чтобы слово России стало решающим во всех процессах, происходящих в регионе.
Русская перспектива, Stratfor.
Национальной России предстоит решать ровно ту же самую проблему. Выстраивание новой долговременной внешнеполитической линии в Центральной Азии наверняка станет одной из главных задач второй очереди (после возвращения утраченных русских земель и воссоединения разделенного народа). Нам (спасибо большевикам и их наследникам) придется заново решать задачи, уже решенные однажды Российской Империей — причем решенные тяжело, мучительно, далеко не с первой попытки. Разумеется, у каждой эпохи свое лицо и своя методика, никто не будет снова слать экспедиционные корпуса в Киргизскую степь. Собственно, экспедиционные корпуса — как раз то решение, которое может предложить в случае обострения ситуации Кремль (если успеет). Оно, однако, контрпродуктивно — сейчас не XIX век, как бы нам этого ни хотелось.
Империализм XXI века выглядит совсем иначе. России нужно не обличать злокозненные всемирные происки США, а подражать американцам. Не бороться непримиримо и героически с «цветными революциями» по всему миру, а научиться эффективно делать свои собственные — и еще усовершенствовать их методику, поскольку в американском исполнении она выглядит топорно. Крым и Донбасс показали, что весь необходимый тактический арсенал для этого у нас есть — но катастрофически не хватает грамотного и решительного стратегического центра, который управлял бы этим арсеналом, координировал и предлагал ясное видение цели. Наша задача — не «завоевание» (требующее даже в самом успешном варианте больших человеческих и материальных затрат), а контроль. Контроль же достигается приведением к власти нужных людей и обеспечением приемлемого уровня стабильности их режима. Для этого требуется углубленная и разносторонняя работа с политической средой страны. Воспитание (годами, а то и десятилетиями) нужных политических сил, пестование нужного политического расклада, и лишь в крайнем случае — помощь в организации переворота. Необходимость прямого военного вмешательства есть свидетельство провала и признание политического поражения.
За «умы и сердца» жителей региона в ближайшие годы будут бороться две привнесенные извне социокультурные концепции — исламизм (возможно, сразу нескольких соперничающих трактовок) и пантюркизм. О том, как нам вести себя по отношению к исламу и исламизму, мы поговорим чуть позже, когда речь зайдет о Ближнем Востоке. Применительно к русской политике в Центральной Азии пантюркизм интереснее. Как идеология светская, он гораздо более подвержен манипуляции и реинтерпретации, и эту его особенность можно использовать в своих интересах.
Действительно, есть некая общность тюркских народов (в гораздо большей степени языковая и культурная, чем генетическая). Ее ареал — великие евразийские степи (где тюрки и близкие к ним народы сохранили в общих чертах свой традиционный номадический уклад жизни), а также анклавы на их периферии (где тюрки переняли оседлую — аграрную или городскую — культуру своих соседей). Исторически эта общность неоднократно оказывалась богатой питательной средой для так называемых «кочевых империй» — специфических и довольно эфемерных образований, обладавших, однако, большим разрушительным потенциалом. Историческое развитие растащило эти народы по разным национальным и государственным идентичностям, однако весь ХХ век различные романтики от этнографии и политики занимались, по сути, конструированием единого культурного мифа и единой идентичности, перекрывающей все национальные границы.
И занимались не без успеха. Но один момент в современной концепции пантюркизма в его современном турецком виде вызывает большие сомнения — утверждение, что именно Турция является сердцем и наивысшим воплощением этого «тюркского мира», а следовательно и его естественным лидером. Дело в том, что как раз османская Турция довольно рано (видимо, даже до того, как поглотила последние обломки Византии) и прочно выпала из культурной и политической орбиты тюркского мира, переориентировавшись на Средиземноморье. Исторически турки потратили огромное количество усилий, убеждая себя и окружающих, что они являются наследниками и правопреемниками Византии и даже чуть ли не самого Рима, но уж никак не кочевников-скотоводов из поросших ковылем пустошей посреди континента, откуда до любого моря — скакать и скакать. Пантюркизм для самой современной Турции — идеология настоящей «культурной революции»: он призывает, ни много ни мало, к радикальной смене национальной идентичности. Люди шестьсот лет доказывали всем, что они не верблюды (а последние 90 лет — так и просто что они «в душе настоящие европейцы»), а теперь от них требуется признать, что все-таки да, именно те самые, с характерным горбом.
К тому же у России никак не меньше оснований претендовать на некую «особую роль» в тюркском мире. В конце концов, у нас в истории действительно была Золотая Орда. И хотя мы отрицаем, что она сыграла роль в формировании русского государства, глупо отрицать, что старая Россия осознанно или неосознанно использовала часть ее наследия в своих интересах — удачно заполнила собой тот вакуум, который образовался на евразийском континенте после фрагментации улуса Джучи. Можно вспомнить и о том, что немалая часть татарской знати после падения своих ханств перешла на службу к русским государям. Князья Юсуповы, крупнейшие представители русской знати, состоявшие в родстве через брак с императорской семьей, были, на секундочку, Чингизиды (и гордились этим). Никому при этом не придет в голову усомниться в их русскости. Разумеется, мы отвергаем попытки использовать «евразийскую» идеологическую пургу как основу для русской национальной идеи — потому что русские абсолютно европейский народ, и никакого «синтеза» с монголами или тюрками у них никогда не было (сколько ни скреби среднестатистического русского, татарина из него все равно не выйдет). Однако никто не мешает нам применить отдельные элементы евразийства (разумно и дозированно) к внешней политике на тех направлениях, где оно актуально — подобно тому, как Российская Империя в свое время распространяла на Востоке легенды о «белом царе». Во всяком случае, у нас не меньше возможностей, чем у турок, для создания своей идеологической и политической базы в странах Центральной Азии.
С Ближним Востоком ситуация иная. Этот регион никогда не был зоной прямого доминирования России. Не вызывает сомнения, однако, что он слишком важен в мировой политике и экономике, чтобы страна, претендующая на весомое положение в мире, могла позволить себе его игнорировать. Такая важность сохранится еще как минимум 25–30 лет (согласно экспертным оценкам, срок окончательного вытеснения нефти на периферию мировой экономики). Кроме того, ввиду относительной географической близости региона к нашим границам и той важной роли, которую происходящие там события играют в жизни многих мусульман, игнорировать протекающие на Ближнем Востоке политические процессы элементарно опасно.
Первое, что необходимо сделать говоря о Ближнем Востоке — осознать, что старая «генеральная линия» советской внешней политики в регионе закончилась и исчерпала себя. Лет десять назад ее можно было, наверное, спасти и реанимировать, но теперь мир изменился слишком сильно. Сейчас любая попытка действовать в русле старой политики или пытаться спасти ее экстренными мерами (как в Сирии) приведет к осложнению ситуации и к негативным последствиям для России в дальней перспективе. Ближневосточную политику необходимо формулировать заново, буквально с чистого листа. Нужно рассуждать непредвзято, отбросив все укоренившиеся представления о том, кто является нашим другом, а кто врагом. Друзей и врагов мы себе будем искать заново, и ссылки на Советский Союз не должны рассматриваться как аргумент. СССР жил в другой реальности и его опыт в наше время неприменим.
Важно: необходимо раз и навсегда запомнить, что цель нашей политики на Ближнем Востоке (как, впрочем, и в любом другом регионе) — не вселенское благо, мир во всем мире, стабилизация региона и прочие права детей и животных. Цель может быть лишь одна — защита и продвижение национальных интересов России.
Любая подлинная долговременная стабилизация возможна лишь при появлении однозначного лидера, способного играть доминирующую роль в регионе. Всерьез на роль регионального гегемона сейчас претендуют Саудовская Аравия, Турция и Иран. Однозначная победа любого из этих трех игроков — не в наших интересах. Такой победитель очень быстро превратится в чрезвычайно мощную державу, непростого экономического и политического партнера, который гарантированно начнет выкручивать нам руки по любому поводу, добиваясь максимально выгодных условий для себя. У нас под боком появится сильный и самостоятельный игрок, способный вести диалог с Западом и стать для него более ценным и желанным партнером, чем Россия. Нам совершенно невыгодна победа любой из сторон, нам выгодно, чтобы соперничество продолжалось. В крайнем случае нас устроит шаткое ненадежное равновесие, которое не даст преимущества никому.
Стоит всерьез присмотреться к той политике, которую в последние несколько лет проводят Соединенные Штаты. Она не идеальна, как и в случае с «цветными революциями», в ней многое можно доработать и усовершенствовать, но все равно любопытна. У Штатов нет однозначного фаворита среди главных игроков региона, нет ставленника, на победу которого они работали бы любой ценой. Саудовская Аравия традиционно считалась союзником США, классическим «своим сукиным сыном», которому прощали практически все в обмен на безусловную лояльность. Иран столь же традиционно считался непримиримым, идейным врагом США, причем вполне обоюдно. Турция была важным и ценным союзником по НАТО. Однако теперь американцы тщательно и демонстративно избегают ставки на любую одну из этих сил. Напротив, они понемногу сотрудничают со всеми (даже Иран из лидера мировой оси зла внезапно превратился в договороспособного партнера). Американцы подбрасывают кость то одному, то другому, не забывают о более мелких игроках вроде тех же курдов и старательно не доводят номинальную «борьбу с ИГИЛ» до стадии окончательного Армагеддона — Америка препятствует всем сценариям возможной консолидации региона. Ближний Восток по лекалам США — это разобщенный, раздробленный и нестабильный регион, полный противоречий и тлеющих «горячих точек».
Что бы ни говорили кремлевские говорящие головы от внешней политики, другой Ближний Восток России не нужен. Ближневосточная политика Соединенных Штатов в данный момент отвечает нашим долговременным интересам. От региона нам требуется именно «управляемый хаос», а не стабильность или процветание. Только он поможет нам свести к минимуму потенциальные риски. России совершенно невыгодны ни слишком сильная Турция, ни слишком сильный Иран, ни тем более слишком сильная Саудовская Аравия, потому что у каждого из этих игроков тут же проявятся интересы, идущие вразрез с нашими. Напротив, пусть все эти мусульмане сосуществуют и борются друг с другом. Пусть существуют и Халифат, и независимый Курдистан, и какая-нибудь Алавитская Свободная Республика.
Для нас важны только два момента: во-первых, хаосом должны управлять сначала мы, а уже потом американцы, при всем своем уме способные на феерические глупости (они не старая колониальная нация, и это сказывается). Во-вторых, нужно по возможности избегать прямого участия в ближневосточной каше — то есть того, чем Кремль сейчас занимается в Сирии. Борьбу нужно вести чужими руками. России позарез понадобятся свои Лоуренсы, Филби-старшие и Максы фон Оппенгеймы. «Прикладное востоковедение» должно стать одной из самых престижных и овеянных романтикой профессий в глазах русской молодежи, а владение арабским, турецким или фарси должно стать таким же sine qua non для образованного представителя русской национальной элиты, как и знание пары европейских языков. Внедренные агенты — опирающиеся на ресурсы специализированных востоковедческих институтов и организаций дома, в России — должны добиться максимально широкого охвата политического поля Ближнего Востока. Нам необходимо забыть раз и навсегда про позднесоветское обыкновение работать только с официальными правящими режимами, номинально дружественными нам, игнорируя их оппозицию. Наши агенты должны заниматься всеми сколько-нибудь заметными политическими силами в регионе. Нужно ставить сразу на всех и держать под контролем весь политический процесс в комплексе. Мы начинаем новую Большую Игру, и не можем позволить себе непредвиденные случайности.
Отдельное и очень важное направление этой игры — идеологический и религиозный аспект. Наша цель — не только раздробление Ближнего Востока, но и максимальная фрагментация ислама как религии. Именно религия является фактором, который потенциально может подорвать нашу политику в регионе. К счастью, ислам исторически склонен к сектантству. Наша задача — подлить масла в огонь и вывести явление на новый уровень. России следует поддерживать и подпитывать всевозможные исламские секты, чем экзотичнее, тем лучше; можно придумать парочку собственных. Нужно готовить агентов религиозного профиля — проповедников, ученых людей, знатоков вопросов веры — в первую очередь из числа местных жителей, во вторую — из числа представителей мусульманских народов, проживающих на территории России.
В идеале спустя пару десятилетий последовательной политики такого рода Россия сможет без особенных затрат для себя превратиться в главного эксперта и арбитра в делах Ближнего Востока, без ведома и/или участия которого не происходит ни один значительный процесс в регионе. Разумеется, на этом пути нам придется столкнуться как с локальным сопротивлением (со стороны все тех же местных претендентов на гегемонию), так и с конкуренцией со стороны других глобальных игроков (Соединенных Штатов, Европы, возможно, Китая). В этом нет ничего страшного или неожиданного — главное в пылу соперничества не забывать об основополагающих принципах Большой Игры. Во-первых, девять десятых работы должны делать сами местные под руководством немногочисленных агентов из метрополии. Во-вторых, речь идет о политической игре, а не об идеологической экзистенциальной войне на уничтожение. Никто из оппонентов не заинтересован в гибели противника. В-третьих, России не нужна власть над Ближним Востоком. Нам не требуются и совершенно бесполезны ближневосточные военные базы, мы не нуждаемся в слишком сильных союзниках. В отличие от Центральной Азии, где речь действительно идет о контроле, на Ближнем Востоке наша задача — блокировать появление объединяющей и доминирующей силы. Наша цель — тот же самый управляемый хаос, что и у американцев, только управляемый нами. Хаосом управляют не для того, чтобы его остановить и умиротворить, а для того, чтобы поддерживать, желательно — вечно.
Ну и резонный вопрос: зачем России вообще думать об этих диких и чужих странах, тем более — задействовать там какие-то серьезные ресурсы? В конце концов, мы европейский народ — почему бы не сосредоточиться на отношениях с другими европейскими странами?
Мы действительно европейский народ, и европейское направление политики всегда будет иметь для нас огромную важность. Но именно поэтому мы и не можем позволить себе игнорировать ключевые регионы Третьего Мира. «Бремя белого человека», о котором писал Киплинг, действительно существует — только это не моральный императив (на что упирал великий английский поэт), а вполне стратегический. Потому что если ты не будешь заниматься Третьим Миром, Третий Мир рано или поздно займется тобой — что мы и наблюдаем сейчас в Западной Европе. Обеспечить безопасность своей нации, ее культурной среды, ее экономических интересов можно лишь заранее и на дальних подступах. Причем «превентивные меры» — это не ковровые бомбардировки; если до них дошло, политика уже провалилась.
Настоящие превентивные меры — это долгая, кропотливая, не всегда заметная глазу работа дипломатов, резидентов, агентов различного уровня — кстати, требующая гораздо меньших затрат, чем самая ограниченная военная операция. Умение организовывать такую работу, а не просто махать дубинкой — признак действительно великой мировой державы.
