Как-то мыши кота хоронили. В конце 1980-х годов, когда все уже попрощались с концепцией нации, национализм взял, да и напомнил о себе. Да так, что похоронил многих своих могильщиков. Бетонный саркофаг коммунизма рассыпался, высвобождая государства, прежде сбитые в кучу пошлыми соглашениями «о дружбе и взаимопомощи». Вслед за СССР разошлись древними материками Югославия и Чехословакия, упали в объятия друг друга две Германии. Где быстро и безболезненно, где долго и кровопролитно стали восстанавливаться государства-нации.
Падение Берлинской стены, 1989 г.
«Бархатный» развод Чехии и Словакии, 1993 г.
Война в Боснии и Герцеговине, 1992 — 1995 гг.
Товарищ Горбачев нам не товарищ
Массовая националистическая мобилизация ломала дряхлую коммунистическую номенклатуру об колено. В Венгрии одной из причин краха социалистического строя стало недовольство тем, что партийное руководство игнорировало проблемы этнических венгров в Румынии и Словакии. Немудрено — в коммунистической парадигме дружба народов есть, а вражды — нет.
В 1990 году глава первого кабинета министров посткоммунистической Венгрии — Йожеф Анталл — заявил, что хочет быть премьером всех 15 миллионов венгров. Читай, даже тех, кто проживал за рубежом({{1}}). С тех пор вопрос взаимодействия венгерского национального государства и мадьярской диаспоры стал ключевым в политической жизни страны. В 2004 году с подачи лидера консервативной партии «Фидес» Виктора Орбана в стране прошел референдум об упрощённом предоставлении гражданства соплеменникам. Результаты голосования не утвердили из-за низкой явки и угрозы Евросоюза ввести санкции. Но сама инициатива показательна.
Отметим — в конце 1980-х годов нацбилдинг в Восточной Европе продолжился после перерыва длиной в десятки лет — когда в западной части континента уже начали реализовывать идею евроинтеграции. Вот одна из причин, по которым многие современники поначалу скептически отнеслись к националистическому Ренессансу.
«Исчезновение семантической связки между понятиями гражданства и национальной идентичности отражает тот факт, что сегодня, с превращением Европейского сообщества в политический союз, постепенно исчезает и классическая форма национального государства», — Юрген Хабермас, немецкий философ и социолог({{2}})
Но этот рассказ о том, как восстанавливались государства-нации в постсоветской Европе, а не как строился Евросоюз.
После 1945 года общественная и экономическая жизнь в восточноевропейских странах налаживаются под прямым контролем СССР. Желание вернуться к довоенным порядкам в Венгрии в 1956 году и попытка обновления социализма в Чехословакии в 1968 году жестко подавляются. Для верхушки советской номенклатуры сама мысль об отклонении от единственно верного учения недопустима. В условиях Холодной войны такие действия воспринимались как уступки враждебной стороне.
Как результат, на излете 1980-х в Восточной Европе возникла парадоксальная ситуация. В обществе сохранялись внешние атрибуты социалистических режимов, которые никто уже не воспринимал всерьез. Между народами Восточной Европы и КПСС сложился хрупкий консенсус — восточноевропейцы хотели бы выйти из-под опеки СССР, но понимали, что такие попытки чреваты лязгом советских танков по средневековой брусчатке. И поэтому терпеливо делали вид, что все в порядке. Большинство людей, чтобы поддерживать хоть сколько-нибудь приемлемый образ жизни, рано или поздно становились коллаборационистами. Из 15 миллионов населения Чехословакии «Хартию 77»({{3}}) подписали ничтожное количество человек.
«Они поняли, они поняли: чтоб от них отъебались, — нужно притвориться!» — цитата из к/ф «Изображая жертву», реж.: К. Серебренников, 2006 г.
Едва лишь угроза отпала, по странам СЭВ({{4}}) прокатилась волна государственных переворотов. Общественные группы, вызревавшие по интеллектуальным кружкам, профсоюзам и студенческим клубам, смогли реализоваться политически. Причем в полном идеологическом спектре: и консервативные, и либеральные, и социал-демократические, и экологические. Где-то с нуля, где-то на базе уже существовавших малых политических групп или расколовшихся коммунистических и рабочих партий сформировались плюралистические политические системы. Новые либерально-демократические режимы позволили попасть во власть лидерам, которые организовали переход к рыночной экономике.
Даже в государствах, где местные тоталитарные режимы показательно демонстрировали свою независимость от СССР, произошли волнения. Румынская революция очень смахивала на украинскую 2014-го. Местная элита скинула лидера под болтовню о свободе и Европе, организовав беспорядки и убийства митингующих неизвестными снайперами. Страну после гибели пары Чаушеску возглавил видный коммунистический бонза Илиеску, чиновники, стучавшие на «Секуритатя» (румынское КГБ), остались на местах. Но даже декоративная смена режима требовала показательных жертв и козла отпущения. Кстати, революция в Румынии началась с района, населенного этническими венграми, Трансильвании.
«Скорее Дунай потечёт вспять, чем состоится перестройка в Румынии», — Николае Чаушеску, декабрь 1987 г.
Расстрел Николае и Елены Чаушеску 25 декабря 1989 года у стены солдатской уборной. Последними словами Николае Чаушеску были «Я не заслуживаю…»
В Югославии тоталитарные структуры столкнулись с неспособностью (а скорее даже с невозможностью) выражать интересы всех и сразу народов, проживающих на территории многонационального югославского государства. Одним из первых признаков будущего развала Югославии стала кампания 1970–1980-х годов по выделению хорватского языка как полностью независимого от сербского. Речь при этом идет об одном языке, сербо-хорватском — просто сербы пишу кириллицей, а хорваты латиницей. Равным образом и Институт словацкой литературы (Матица({{5}})) положил начало доводам в пользу национальной независимости Словакии, основанным на тезисе о самобытности языка. И понеслось.
Война в Боснии и Герцеговине чем-то напоминает сирийский кризис — несколько сторон конфликта, воюющих по гоббсовскому принципу «все против всех», и неизменные попытки США влезть во все дыры
Все против всех: три народа Боснии и Герцеговины и судьба боснийских сербов
В странах, где демократические и национальные традиции в каком-то виде существовали еще до Второй мировой войны, переход к демократии прошел относительно безболезненно (Польша, Чехословакия). Прежние правящие элиты либо оказались неспособными к сопротивлению, либо вступили в диалог с демократической оппозицией, добровольно отдав власть.
Итак, условие номер один, благодаря которому на рубеже 1980–1990-х в странах Восточной Европы смог состояться национальный ренессанс — кризис прежних институтов власти. Крах коммунистических партий и развал Советского Союза.
Польша, 1988–1989 гг.
В конце 1980-х годов перед новыми демократическими политическими элитами стран Восточной Европы буквально открылось сто дорог. Но как осуществлялся выбор пути? Интуитивно направление было ясно — демократия, рынок, либерализм, etc. Но абстрактные понятия нужно положить хоть на какую-то формальную основу. И здесь важнейшую роль сыграл такой инструмент нацбилдинга, как исторический миф, который помог обосновать притязания формирующейся нации на территорию, власть и деньги.
The family ghosts
Политические элиты многих стран Центральной и Восточной Европы придерживаются так называемых слезоточивых концепций национальной истории (выражение румынского писателя Ф. Тома({{6}})), в коих воспевается славное героическое прошлое титульной нации. Что характерно, в донациональный период. Средневековое прошлое изображается периодом тяжелейшей национальной борьбы. Возникает пантеон национальных героев, которые гибнут в священной борьбе против угнетателей из враждебных держав, кто-то побеждает внешних врагов и встает во главе своего национального Королевства.
Один из национальных героев современной Чехии — Ян Гус — родился в 1369 году и умер в 1415-м. Это время до появления Вестфальской системы международных отношений({{7}}); европейских наций в нашем современном понимании еще не существовало.
Бронзовый памятник национальному герою чешского народа Яну Гусу, расположенный на Староместской площади в Праге
Последующие исторические периоды представлены как смутное время иностранной оккупации и непрекращающихся попыток национального освобождения. По меткому замечанию американского историка Марка фон Хагена({{8}}), эти взгляды проповедуются с догматизмом, с каким в годы социализма утверждалась теория марксизма, которая «всесильна, потому что верна». Что характерно, на сломе режимов этим чаще всего занимались те же самые преподаватели марксизма-ленинизма.
Но существование устойчивых национальных мифов чревато возникновением конфликтов, когда культурные стереотипы, культивируемые элитами соседних стран или этнических групп, противоречат друг другу. Особенно такая ситуация характерна для государств, расположенных на так называемых линиях цивилизационного разлома (С. Хантингтон). К примеру, тлеющая балканская напряженность, то и дело вспыхивающая пожаром — из этой серии. Место, где в одной точке сошлись мировой ислам, католический Запад и православный Восток, безопасным не бывает.
«Нация-государство останется главным действующим лицом в международных делах, но наиболее значимые конфликты глобальной политики будут разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям. Столкновение цивилизаций станет доминирующим фактором мировой политики. Линии разлома между цивилизациями — это и есть линии будущих фронтов», — С. Хантингтон, американский социолог и политолог, «Столкновение цивилизаций» (дата первой публикации — 1996 г.)
Не стоит забывать, что народам Восточной Европы часто приходилось жить в страхе перед уничтожением. Когда некоторые добивались независимости, это происходило либо за счет другого, либо под знаменем чужих интересов. В итоге национальные мифы народов-соседей принимают, как правило, гипертрофированные формы, зачастую противоречат друг другу и одним и тем же событиям дают различную оценку. Сегодня многие словаки с восторгом отзываются о монсеньоре Йозефе Тисо({{9}}), которого повесили в апреле 1947 года как коллаборациониста и военного преступника, а польское национальное чувство легко скатывается в католическое мессианство, принимающее уже карикатурные формы.
Советский режим был антинационалистическим, но не антинациональным (напомню, мы сейчас не про русских разговариваем). СССР предпринял беспрецедентные усилия по институциализации и кодификации того, что принято называть nationhood. Так что жесткое утверждение, будто национальная идентичность народов Восточной Европы глубоко укоренена ещё в докоммунистическом периоде, но потом затухла (или была подавлена), и затем возродилась вместе с распадом коммунизма, видится как минимум дискуссионным.
Советская Москва бесцеремонно присваивала и перекраивала в своих утилитарных интересах все, что реально существовало до 1945 года, запрещая любые упоминания о неудобных или конфликтных моментах истории. В частности, для СССР было принципиально важно отделить период своего диктата от предшествовавшего фашистского периода.
«Русские, идите домой!» Венгрия. 1956 год
Так что на долгие годы в официальной историографии восточноевропейских стран осталось лишь то, что ретроспективно предвосхищало приход коммунизма и поощряло братских народов Восточной Европы союз вековой.
На кухнях, конечно, высмеивали официальную версию прошлого. Но все, что могли сделать рядовые граждане соцблока — передать детям личные воспоминания. А больше всех пострадали те, кто честно принял навязанные правила игры. В момент крушения коммунизма такие люди испытали глубочайший экзистенциальный кризис.
Эта тема прекрасно раскрыта в немецком фильме 2003 года «Гудбай, Ленин», где сын не решается рассказать своей матери — убежденной коммунистке, что прежней ГДР больше нет
Немецкий фильм 2006 года «Жизнь других» повествует о сильнейшем внутреннем конфликте у сотрудника Штази, который, в конце концов, предает Присягу и склоняется на сторону тех, кого всю жизнь преследовал. В общем, немцы хорошенечко отрефлексировали собственный исторический опыт
Но самое главное даже не в том, обладали восточноевропейские народы сформировавшейся национальной идентичностью или её (идентичность) достроила власть, пролетарская по содержанию, национальная по форме. Сторонники обеих точек зрения приводят равное количество одинаково убедительных аргументов. Не будем спорить. Важно, что на рубеже 1980–1990-х годов два этих общественных настроения объединились. Причем сумма слияния романтических (давно и далеко) исторических мифов и бытовых (здесь и сейчас) антисоветских настроений оказалась гораздо больше простой арифметической суммы. Две разные, казалось бы, волны общественных настроений вошли в резонанс и до основания раскрошили соцблок.
Рабочие снимают статую Ленина с пьедестала. Бухарест, Румыния, 5 марта 1990 года
Вот об этих «волнах» и поговорим.
[[1]]Независимая газета, 1 апреля 2013 г., «Война флагов»[[1]]
[[2]]Цитата из статьи «Гражданство и национальная идентичность», вошедшей в сборник «Демократия. Разум. Нравственность», ISBN 5-86187-044-6, 1995 г.[[2]]
[[3]]Хартия 77 — программный документ, ставший основанием для формирования группы политических диссидентов в Чехословакии.[[3]]
[[4]]Совет экономической взаимопомощи — межправительственная экономическая организация, действовавшая в 1949–1991 годах. Создан по решению экономического совещания представителей Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, СССР и Чехословакии.[[4]]
[[5]]Национальное культурно-просветительное общество.[[5]]
[[6]]Шестерина Е., Арнольд Рюйтель: «Мы не предъявляем России территориальных претензий» // Известия. 2005. 9 октября.[[6]]
[[7]]Система международных отношений, созданная в Европе в связи с подписанием Вестфальского мира после окончания Тридцатилетней войны в 1648 году. Положила начало формированию первых государств-наций в Европе.[[7]]
[[8]]Марк фон Ха́ген (англ. Mark von Hagen) — американский историк-славист, декан Факультета истории, философии и религиоведения Университета штата Аризона, вице-президент Американской ассоциации содействия развитию славистики (недавно переименована в Ассоциацию славянских, восточноевропейских и евразийских исследований), входит в редакционный совет журнала Ab imperio.[[8]]
[[9]]Президент Первой Словацкой Республики, существовавшей в 1939–1945 годах на большей части территории современной Словакии.[[9]]
Третья волна
Госперевороты в Восточной Европе и распад СССР радикальным образом перекроили геополитическую карту. Масштаб последствий этих событий можно сравнить с наследием Второй мировой войны.
«Это событие оказало большее потрясение на международную ситуацию, чем поражение нацистского рейха во Второй мировой войне, ибо повлекло за собой коренное изменение прежнего равновесия сил», — Пьер Галлуа, французский военный теоретик и военный стратег
«Беззвучное исчезновение всемирно-политической реальности, которая как минимум с момента возникновения Советского Союза оказывала формирующее влияние на ход событий в Европе, было и остаётся событием, граничащим с чудом», — К. Гастейгер, профессор Женевского института международных исследований
Череда национально-освободительных революций, ознаменовавших переходы от недемократических политических режимов к демократическим, с подачи упоминавшегося уже американского политолога Сэмюэля Хантингтона получила название третьей волны демократизации ({{10}}). Почему третьей?
Первой волной демократизации называют политические процессы XIX — начала XX веков — становление демократических режимов в США, Франции, Швейцарии, Италии и Великобритании. Ко второй волне относят демократизацию Западной Германии, Австрии, Японии, Южной Кореи и Индии (частично), происходившую в промежутке между 1943 и 1962 годами. Ну и третья волна — демократизация Испании, Индии, Турции, Греции и стран Восточной Европы. Условный временной промежуток этого процесса — границы 1974-го и 1990-х годов. Разумеется, деление условно, а сама волновая теория — спорна.
Учитывая, что демократизация и нацбилдинг — взаимосвязанные явления({{11}}), практически одновременный запуск процессов создания на посткоммунистическом пространстве государств–наций заставил исследователей заговорить также о волнах национализма. По мнению Ганса-Юргена Пуле({{12}}), посткоммунистические национализмы в Восточной Европе — шестая по счету волна националистической мобилизации. Порядковый номер абсолютно не принципиален. Обратимся к цитатам:
«…национализмы оказывают глубокое влияние друг на друга. Они являются транснациональным и взаимозависимым феноменом, а не просто набором индивидуальных и изолированных друг от друга историй…», — Марк Бейссингер, советолог({{13}})
«…так же, как влияние 1789 [года] распространилось на XIX столетие, так и 1989 [год] обусловил амбивалентное, но [в то же время] несомненно основополагающее господство национализма, породив политико-социальную лавину (deluge), чья турбулентность приливами будет захлестывать большую Восточную Европу и в XXI столетии», — Раймонд Пирсонс, ирландский историк({{14}})
Процесс прохождения этой волны через тело государства — трансформация авторитарного/тоталитарного/посттоталитарного политического режима в демократический — получил название демократический транзит. Он не происходит сам по себе. Нужны три минимально необходимых условия, первое из которых — наличие сформировавшейся нации. К концу 1980-х годов в странах Восточной Европы это условие было выполнено.
Далее — уровень экономического развития общества должен быть достаточно высоким, чтобы граждане помимо хлеба требовали политического участия. На рубеже 1980–1990-х годов уровень благосостоянии витрин социализма не достигал общеевропейского, но оказался достаточен для того, чтобы гражданские активисты вышли на улицы не с экономическими, а с политическими требованиями.
Наконец, необходимо, чтобы в обществе возобладали ценности, ориентированные на индивидуализм, рационализм и демифологизированное мировоззрение. Perestroika, запущенная Горбачевым в СССР, идеологически перебросилась и на соседние страны соцблока. То, что должно было продлить жизнь коммунизма, добило его. Как только господствующий порядок — будь то авторитаризм, тоталитаризм или посттоталитаризм — подвергается некоторой либерализации, неизбежно возникаю раскрепощенные общественно-политические движения.
***
Итак, национально-освободительные государственные перевороты в Восточной Европе проходили при кризисе господствовавшей и чужой идеологии. Борьба за независимость твердо опиралась на исторические мифы, легитимирующие и даже поощряющие национально-освободительную борьбу. Череда бархатных революций напоминала эффект домино. Теперь, спустя двадцать с лишним лет, можно подводить итоги. У большей части Восточной Европы получилось провести процесс десоветизации и декоммунизации и перейти к рыночной экономике в рамках восстановленных национальных государств. А почему получилось у них, но не получилось у нас?
Афиши «Музея коммунизма» в Праге
Meanwhile in Russia
Чего такого не нашлось в 1990 году в Москве, что было в Праге, Варшаве и Бухаресте?
В пик августовского кризиса 1991 года люди на улицах открыто и не страшась называли КПСС фашистами и хунтой. Народ от коммунизма тошнило. Копившаяся десятилетиями тихая ненависть повсеместно вырывалась наружу. На пике политического кризиса 1993 года Белый дом защищали военизированные формирования со стилизованными свастиками-коловратами на рукавах. Обыватели, собиравшиеся штурмовать Останкино с булыжниками в руках, в интервью журналистам через слово повторяли «Мы, русские».
Москва, 1993 г.
Спрос на национализм, на русскость, был колоссальным. Молодежь валила в патриотические кружки и ультраправые партии тысячами. Из плохоньких динамиков теле- и радиоприемников лился восторженно звонкий голос Вики Цыгановой, отрабатывал спрос на русские романсы Малинин, пел реквием поруганной России Тальков. Культовый персонаж балабановской дилогии — герой своего времени — вместил в одну фразу все представление о себе и своем месте в мире: «Не брат ты мне, гнида черножопая», — и ушёл в бессмертие.
Выше я расхваливал немцев за их умение работать с коллективным бессознательным. Однако российские режиссеры, такие, как уже упоминавшийся выше Алексей Балабанов и, например, Сергей Соловьев, справились не хуже. Хотя последний больше известен созданием культовой «Ассы», Россию эпохи исторического перелома (конца 80-х — начала 90-х годов) он блистательно отобразил в картине «Нежный возраст»
Может, у русских нет исторических мифов, на которые могли опереться националисты? Чушь. Вся история России вплоть до XVII (условно) века — это слезоточивое «Слово о Полку Игореве», а кульминационная точка противостояния Земли Русской против всего мира — Смутное время({{15}}). Каждый из нас может не задумываясь назвать дюжину исторических персонажей, на которые можно опереться для обоснования исключительных русских прав на территории, деньги и власть. Даже верные сыны бездетного подонка Ленина, органически не переносившие ничего русского, в минуты опасности не брезговали обращаться к старым, проверенным веками, культурным кодам: «Русские люди! Вставайте! Родина в опасности!». Так в чем же дело? Что же пошло не так?
Кукрыниксы, 1941 год.
В 1991 году Россия встала перед выбором — восстановить историческую и правовую преемственность с Дореволюционной Россией, существовавшей до 1917 года, или объявить себя правопреемницей СССР. И между двуглавым орлом Романовых и решкой совка выбрали второе.
Уже в отставке первый президент Российской Федерации Борис Николаевич Ельцин писал:
«…В 1991 году Россия объявила себя правопреемницей СССР. Это был абсолютно грамотный, логичный юридический шаг — особенно в области наших международных отношений, где мы были связаны целым рядом серьезнейших обязательств как члены различных международных организаций, конвенций, соглашений»({{16}}).
В результате этого «абсолютно грамотного, логичного юридического шага» в наследство от СССР Российской Федерации достались: советская модель многонациональности, система асимметричного федерализма, национальные республики с собственными Конституциями и полным юридическим отсутствием русского народа, etc.
В отличие от остальных посткоммунистических стран, активно включившихся в защиту интересов соотечественников за рубежом, современная российская власть лишь раз использовала ультранационалистическую риторику, которая моментально взметнула её рейтинги до небес. Ни до, ни после «талебовского» возвращения Крыма судьба многомиллионного русского населения, оказавшегося после распада СССР за пределами России, российских политиков не волновала. Национализм — фундамент политического и экономического благополучия народа и государства — формально запрещен. Избавиться от него — невозможно. Его замазывают «патриотизмом», «памятью о великой победе над фашистами» и прочими суррогатами здорового национального чувства. И пока это будет продолжаться — не будет ни нормальной достойной жизни, ни Креста над Святой Софией. Будет лишь духовность и евразийство, и черт еще знает что придумают, лишь бы хоть на денечек оттянуть неизбежное. И даже не верится, что человек, для которого единство огромной страны стало разменной монетой в аппаратной борьбе двух номенклатурщиков, спустя годы признается:
«Но сейчас я думаю: а что бы было, если бы новая Россия пошла другим путем и восстановила свое правопреемство с другой Россией, прежней, загубленной большевиками в 1917 году? <…> Мы бы жили по совершенно другим законам — не советским законам, построенным на идее классовой борьбы и обязательного диктата социалистического государства, а по законам, уважающим личность. Отдельную личность. Нам бы не пришлось заново создавать условия для возникновения бизнеса, свободы слова, парламента и многого другого, что уже было в России до 1917 года <…> А главное, мы, россияне, совсем по-другому ощущали бы себя — ощущали гражданами заново обретенной Родины. Мы бы обязательно гордились этим чувством восстановленной исторической справедливости! <…> Иначе бы относился к нам и окружающий мир <…> Несомненные выгоды от такого решения, такого поворота событий, мне кажется, тогда, в 91-м, были нами, вполне возможно, упущены. Быть может, когда-нибудь россияне захотят сделать такой шаг»({{17}}).
Когда-нибудь русские этот шаг сделают.
[[10]]Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце XX века / Пер. с англ. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2003. — 368 с.[[10]]
[[11]]Первое необходимое условие демократического транзита — это сформировавшаяся национальная идентичность — нация, которая выражается через двуединство суверенно-территориального государства и гражданского общества (американский политолог Данкварт Растоу).[[11]]
[[12]]Пуле Г.-Ю. Новые национализмы в Европе — шестая волна? // Национализм в поздне- и посткоммунистической Европе. Т. 1 /Под ред. Э. Яна. М., 2010. С. 174—195.[[12]]
[[13]]Beissinger M. How Nationalisms Spread: Eastern Europe Adrift in the Tides and Cycles of Nationalist Contention // Social Research. 1996. V. 63. № 1. P. 97—146.[[13]]
[[14]]The Making of ’89: Nationalism and the Dissolution of Communist Eastern Europe // Nations and nationalism. 1995. V. 1. No1. P. 69—79.[[14]]
[[15]]«Смута <…> произвела большую перемену и в самих умах тогдашнего общества, на многое заставила посмотреть другими глазами; вызвала переоценку старых понятий, раскрыла новые неотложные для государства задачи, с большею отчетливостью подчеркнула те из них, которые в свое время еще не успели выступить с надлежащею ясностью и убедительностью. Представление о государстве, как общем национальном достоянии окончательно вытеснило прежнее представление о государстве-вотчине», — Шмурло Е. Ф. История России.[[15]]
[[16]]Ельцин Б.Н. Президентский марафон: Размышления, воспоминания, впечатления… / Борис Ельцин. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2008. — 383 с.: и л. ISBN 978-5-8243-0933[[16]]
[[17]]Ельцин Б.Н. Президентский марафон: Размышления, воспоминания, впечатления… / Борис Ельцин. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2008. — 383 с.: и л. ISBN 978-5-8243-0933[[17]]
