Есть меткий, злой и очень болезненный для россиянского сознания политический анекдот. Он очень короткий, одной строчкой, и в этой одной строчке заключена вся глубинная суть государственного устройства постсоветской России. «Никогда еще русскому народу не жилось так плохо и тяжело, как при Обаме».
Трудно не вспомнить этот анекдот, наблюдая, с каким неподдельным вниманием и даже азартом российская публика обсуждает нюансы и перипетии американской избирательной кампании. Нет ни малейшего сомнения, что борьба республиканцев и демократов за Белый дом вызывает у образованных русских гораздо больший интерес и более интенсивное сопереживание, чем наши собственные выборы. С российскими выборами все понятно — и результат, в общем-то, заранее известен, и ясно, что он ни на что толком не повлияет, ровно ничего не изменит в жизни обычного человека. Мало кто в современной России сможет назвать фамилию думского депутата, представляющего вроде как его интересы — даже если человек реально проголосовал, в большинстве случаев он благополучно забудет эту фамилию на второй день после выборов. Никакого реального участия в жизни своих избирателей от этого депутата никто всерьез не ждет. Зато от исхода американских выборов многие люди ждут каких-то конкретных, материальных результатов, хотя бы на примитивном уровне: «Вот победит Трамп, подружится с Россией и отменит санкции». Понятное дело, что этот взгляд безумно далек от реальности, и что влияние именно президентских выборов именно на внешнюю политику США на деле всегда оказывается гораздо меньше, чем можно было бы ожидать по предвыборной риторике кандидатов. Тем не менее всех этих кандидатов мы знаем в лицо, оживленно спорим об их сильных и слабых сторонах, об особенностях их программы и деталях их биографии. Не будет преувеличением сказать, что Дональд Трамп и Хиллари Клинтон по своей известности у российской публики с легкостью кладут на обе лопатки всех отечественных политиков — кроме, разве что, самого бессменнейшего из лидеров. Причем, заметьте, их тут никто не пиарит специально.
Дело просто в том, что люди нутром чуют — эти выборы, в отличие от наших, настоящие. Они реально что-то решают. Окей, пусть не прямо, непосредственно и немедленно, но какие-то их последствия мы на своей шкуре рано или поздно ощутим. Примерно так же, наверное, русские люди когда-то следили за хитросплетениями борьбы за ханскую власть в Золотой Орде. Черт его знает, кто там из царевичей возьмет верх и передушит соперников, повлиять на это мы никак не можем, но именно с этим ханом нам в результате предстоит жить — возможно, несколько лет, а может и целое поколение. И что ему в голову взбредет — то нам и придется расхлебывать.
На самом деле наш народ на каком-то глубинном, инстинктивном уровне (вот тем самым «нутром») неплохо понимает истинную природу взаимоотношений путинского режима с Вашингтоном, и именно здесь коренится болезненная психологическая фиксация на Америке, которая свойственна постсоветскому сознанию. Это сложная любовь-ненависть, удивительным образом объединяющая «в одном флаконе» и убежденность в том, что американцы «виноваты во всем» (от развала СССР до воровства денег из Пенсионного фонда), и в то же самое время — уверенность (не всегда высказанную вслух, но почти всегда незыблемую), что именно Америка есть центр и наивысшее воплощение современной цивилизации, столица мира. Сладострастно смакуемые рассуждения о «гнилости» и «неизбежном крахе» Америки отлично уживаются с тотальным подражанием ей в мелочах и внешних формах. Настойчиво декларируемое военно-политическое соперничество — с интересом к мельчайшим подробностям американской политической жизни.
Среднестатистический гражданин России сегодня расскажет о политической системе США на порядок больше, чем среднестатистический гражданин США — о политической системе РФ (в лучшем случае он знает фамилию Путина; самые продвинутые из обывателей поправее уверены, что Путин — хардкорный русский националист). И дело вовсе не в том, что мы умнее и образованнее, а они гамбургеры жрут. О других странах обычный россиянин на поверку знает гораздо меньше, часто — не больше, чем его американский эквивалент. Почему? Потому что они нам чужие. А вот Америка — в каком-то смысле своя. Как вредная мачеха или злой работодатель — позитивных эмоций мало, издеваться за глаза можно, мелкие пакости подстраивать — пожалуйста, под руку лишний раз лучше не попадаться, но все равно это свое, близкое, и никому со стороны нюансов наших отношений не понять. Мы любим ненавидеть Америку — потому что многим из нас подсознательно очень хочется быть Америкой (по крайней мере, такой, какой она нам представляется). Америка в сознании путинской России занимает центральное место. Америка — это часть россиянской мифологии, не менее важная, чем многонациональность и государственничество, и по значению она почти равна, страшно сказать, Великой Отечественной войне.
И один из самых тщательно охраняемых секретов федеральной мифологии, одна из ее самых зловещих тайн вот: никакой роли в американском массовом сознании современная Россия не играет. От слова «совсем». Нас просто не замечают и — что гораздо обиднее — не интересуются. Иногда в силу неких внутриамериканских причин (например, выборов) возникает потребность срочно слепить образ врага или попрекнуть соперника провалами во внешней политике, и о России вспоминают, она всплывает в речах Трампа или Хиллари. При этом и Трампу, и Хиллари сама Россия как таковая глубоко безразлична, им нужно уязвить конкурента, и через год-полтора никто из них без подсказки не вспомнит, что говорил про русских на дебатах. Иногда на кону стоят крупные бюджетные вопросы, и образу врага требуется интеллектуальная подпитка более высокого уровня — на свет из чулана достают пару-тройку пылившихся там заслуженных профессоров-эмигрантов с типично русскими фамилиями вроде Рабинович или Бандеренко, и они пишут в авторитетных изданиях серию статей про ужасы царизма и красную угрозу; сразу после этого о теме забывают до следующего обострения. На практике путинская Россия находится с Америкой в удивительно неравноправной психологической связи: это не взаимозависимость (как в определенной степени было с Советским Союзом), а именно односторонняя зависимость. В смысле политического сознания это даже не муха и слон — это муха, которая одержима слоном, и слон, который обычно не обращает на муху особенного внимания.
Американоцентричная мифология в России насаждается сверху, осознанно и последовательно, но этот процесс лишь отчасти рационален. Да, есть чисто прагматические соображения из серии «необходим образ врага» — но они неспособны объяснить весь сложный комплекс вовлеченных эмоций. Для образа врага нужна ненависть в чистом виде. Враг должен внушать ужас, быть зловещим и пугающим, нечеловеческим, не допускающим даже мысли о возможности сдаться ему или перейти на его сторону. Ну вот как советская пропаганда обошлась с «фашизмом» — превратила его из конкретной, довольно сложной и многообразной политической идеологии в иррациональное воплощение вселенского зла. «Фашист» в советском сознании — это не сторонник автократического корпоративного государства и даже не член НСДАП, а просто очень плохой человек, садист и разрушитель, что-то вроде дьяволопоклонника. Современный российский антиамериканизм устроен по-другому. Это не ненависть — это ненависть, густо замешанная на любви. Страх — да. Неприязнь — да. Но одновременно с этим где-то в глубинах сознания (а у многих и не в таких уж глубинах) живет либо стремление подражать американцам во всем, либо вообще мечта когда-нибудь свалить в ту самую проклятую Америку и прожить остаток жизни там. И думается, причина такой двойственности как раз в том, что правящий режим сам пропитан такими настроениями примерно насквозь.
В дуализме «любовь-ненависть» любовь у них как раз подлинная, для себя, от души, а вот ненависть чисто показная — для внешнего потребления. Потому что образ врага нужен для укрепления собственной власти. И чтобы ее укрепить как следует и надолго, враг должен быть очень зримо могущественным, а борьба с ним — героической, неравной и нескончаемой. И если какие-нибудь исламские террористы вполне тянут на эту роль по части инфернальности, то по части реального могущества проигрывают. Даже Киселев в телевизоре не сможет убедительно нарисовать неравную, героическую, а главное бесконечно долгую борьбу с бедуинами в грязных тряпках — получится несолидно. Америка в этом плане гораздо более благодарный материал для лепки образов. Если, конечно, не переступать черту, после которой тебя — вот лично тебя, так уютно устроившегося в кремлевском гнездышке — прихлопнут без долгих церемоний. В результате в Кремле вертятся волчком, пытаясь и соблюсти границы, и сохранить видимость непримиримой борьбы.
Тут ведь проблема в чем? С одной стороны, у той же Америки помимо пиар-стороны ее внешней политики (нацеленной в основном на избирателя) есть и реальная внешняя политика. Которой занимаются реальные институты и реальные, очень серьезные и очень профессиональные люди, нечасто мелькающие на телеэкранах, в отличие от карнавальных политических петрушек, и гораздо реже меняющиеся. Принципы этой политики нашим кремлевским сидельцам не очень понятны, честно говоря. Где там в реальности проходит та самая ключевая черта, которую они не должны переступить — для них, по большому счету, загадка. Может и переступили уже. И поэтому им страшно.
А с другой стороны, где-то там, внизу, есть непонятная, темная, грозно колышущаяся масса. Русский народ — диковатый, необузданный, не до конца еще осознавший свою силу, но уже имеющий своё мнение, пытающийся выразить его через какую-никакую интеллектуальную элиту. И вот это пугает Кремль гораздо больше.
