Мы говорим «черносотенец», подразумеваем Пуришкевич. Имя его стало нарицательным, образ — карикатурным. Но что мы на самом деле знаем о человеке, который последовательно предал черную сотню, правых, царя, русских? Человек без лица, Пуришкевич, умер в это день почти сто лет назад. «Спутник и Погром» пришел плюнуть на его могилу.
1 февраля 1920 года в Новороссийске в безвестности умер Владимир Пуришкевич. Еще три года назад он светил звездой российской политики, а сейчас угасал в госпитале от сыпного тифа. В стране заканчивалась Гражданская война, остатки Белой армии готовились к эвакуации. О Пуришкевиче забыли. Вспомнили — в 20-х годах. Яркий образ политического хулигана и погромщика активно эксплуатировала Советская власть. С тех пор Пуришкевич — неизменный герой всех художественных произведений про предреволюционные годы.
В итоге Пуришкевич известен как монархический безумец и недалекий, но задорный монархист, чуть ли не главный дореволюционный черносотенец. Между тем Пуришкевич действовал в революционных условиях. Его роль можно понять лишь со временем. Как, например, Григория Распутина. Ведь реальный старец не имеет никакого отношения к Распутину, который якобы назначал министров и менял фронты. Этот всемогущий Распутин-2 — фигура революционной пропаганды. Он существует только в книгах полусумасшедшего украинского писателя Пикуля, унылом, как вся продукция ОРТ, сериале с Машковым в главной роли и в воображении поклонников КПРФ.
Никогда не существовал и Пуришкевич — радикальный верноподданный и черносотенец.
Кем же был настоящий Пуришкевич?
Популист, мимикрировавший под монархиста.
Февралист из одной компании с Гучковым.
Авантюрист, который расколол единую и мощную организацию черносотенцев.
Перебежчик, незадолго до революции переметнувшийся в Прогрессивный блок — парламентскую базу заговорщиков-февралистов, точнее их политического крыла.
Предатель, после Февраля и вовсе активно поддержавший переворот.
Наконец, невероятный счастливчик. Когда большевики расстреляли всех активных черносотенцев по спискам, Пуришкевича отпустили по личному указанию Дзержинского. Якобы заболел сын. Два сына Пуришкевича, совершеннолетние, состояли в рядах Белой армии. Какая необычная забота Железного Феликса. Что-то тут не так. Что именно — сейчас разберемся.
Также читайте: Анатомия Февраля и Анатомия Октября
Пуришкевич родился в Кишиневе в 1870 году в не очень родовитой семье. Потомственное дворянство заслужил дед-священник, за долгую службу кафедрального протоиерея награжденный орденом Святого Владимира 3-й степени. Награда дала право на потомственное дворянство. Но достоинство, по решению бессарабского дворянского собрания, получил уже только Митрофан Пуришкевич, мировой судья и гласный бессарабского губернского земства. Проще говоря — местный общественный деятель. Произошло это в 1878 году, когда Владимиру Пуришкевичу шел девятый год. Мать Пуришкевича — полька, Луиза-Елизавета Джуминская.
Пуришкевич окончил гимназию с золотой медалью. После окончания учебы в Одесском университете пошел по стопам отца и стал гласным Бессарабского губернского земства. Недолгое время служил в одной из одесских гимназий сверхштатным преподавателем латинского языка. В советских и околосоветских справочниках указывается, что Пуришкевич являлся крупным землевладельцем. Добавим — благодаря выгодной женитьбе на Анне Альбранд, дочери крупного херсонского землевладельца. Большие земли Альбранд находились в ее совместном владении с братьями. Впрочем, кое-какими землями владел и отец Пуришкевича, правда, управляла ими жена. Кроме того, у Пуришкевича было еще двое братьев и столько же сестер, одна из которых носила весьма необычное для русского уха имя Сарра-Серафима.
Пуришкевич недолго поработал непримечательным чиновником в имперской столице — Петербурге, где сначала занял пост младшего ревизора Страхового отделения Хозяйственного департамента, а затем стал чиновником особых поручений при главе МВД.
Политическую деятельность Пуришкевич начал только в 1905 году, после императорского манифеста о даровании парламента и ряда гражданских свобод. Поначалу Владимир примкнул к Бессарабской партии центра, умеренно правой организации, по своим взглядам близкой к гучковскому «Союзу 17 октября» (проще говоря, октябристам). Возглавлял ее Павел Крупенский — сын бессарабского губернского предводителя дворянства. Двое его братьев стали послами, еще один брат в эмиграции сблизился с Николаем Николаевичем и стал одним из лидеров Высшего монархического совета.
Позднее бессарабская партия центра — в числе других небольших движений схожих взглядов — вошла в состав Всероссийского национального союза. Это была попытка коалиции умеренно-правых монархистов с националистами. За идеологию партии отвечал известный публицист Михаил Меньшиков. А Крупенский стал одним из учредителей партии.
Через Бессарабскую губернию проходила черта еврейской оседлости. Это практически гарантировало успех правых. Собственно, до революции правые и собирали почти все голоса за счет именно этих губерний. На выборах в первую Государственную думу Пуришкевич выступил в амплуа популиста: уверял, что ради борьбы за счастье русского народа в Думе отказался от выгодной работы государственного чиновника. «Бей очкастых, мы за трудовой народ», — вот примерная программа. На первый раз ничего не вышло. Пуришкевич в Думу не прошел.
Вскоре парламент распустили за саботаж любой осмысленной работы. У Пуришкевича появился второй шанс. Он вступил в Союз русского народа.
Хотя Пуришкевич и позиционировал себя в качестве одного из отцов СРН, в действительности он не имел к союзу никакого отношения. Организация появилась еще в 1905 году усилиями художника Аполлона Майкова, врача Александра Дубровина, а также игумена Арсения (Алексеева). Пуришкевич же вступил в СРН только в январе 1906 года. Организация уже проводила многотысячные митинги, выходила газета «Русское знамя», а лидеров принял лично император. По всей стране росли филиалы партии. Пуришкевич создал Аккерманское отделение СРН, возглавил и развернул кипучую деятельность. Началось распространение среди местных крестьян монархических листовок невиданными тиражами, за счет чего популярность отделения выросла.
На это обратили внимание в Петербурге. Уже в мае 1906 года Дубровин ввел Пуришкевича в Главный совет партии. Новичок активно заработал. Отметим, что как организатор Пуришкевич был очень хорош: его усилиями создали сеть чайных и издательский комитет, занятый распространением печатной пропаганды и выпуском книг для народных библиотек.
Союз русского народа стал за какой-то год крупнейшей монархической организацией. В Михайловском манеже в присутствии нескольких тысяч человек епископ Сергий торжественно освятил знамя СРН. Да, тот самый будущий красный патриарх Сергий, от которого пошло «сергианство» — соглашательство с советской властью.
Пуришкевич подмял под себя всю пропаганду и издательское дело за счет субсидий по линии МВД. Со времен государственной службы у него оставались кое-какие знакомые в Главном управлении печати министерства. Да и после бурного 1905 года власть помогала сторонникам финансово.
Возникли первые разногласия между лидером Союза Дубровиным и Пуришкевичем. Дубровин субсидий брать не хотел, даже от людей, верных трону. Пуришкевич же очень активно деньги выбивал.
К этому моменту он уже избрался в состав второй Государственной думы и начал набирать аппаратный вес в партии. Думу вскоре распустили. На позициях Пуришкевича это не сказалось, он оттеснял Дубровина от руководства: сосредоточил в своих руках не только издательское дело, но и все организационные вопросы, набирал в руководителей филиалов и отделений своих людей. К 1907 году руководство партии рассорилось. Пуришкевич уже ни во что не ставил Дубровина, которого презрительно звал Шуркой и подписывал различные бумаги и принимать решения от имени руководителя партии, даже не ставя в известность реального главу СРН.
Начались выборы в третью Госдуму, на которых СРН выставили единый избирательный список с октябристами. Сюрприз! Страшные черносотенцы шли в Госдуму одним блоком с либеральными октябристами Гучкова. Не правда ли, удивительный поворот?
Не удивительный. Октябристы считались наиболее умеренной партией, максимально отвечавшей интересам правительства — умеренные правые либералы без безумных закидонов про «передовую Азию, разбившую отсталую царскую Россию» и т. п. То есть октябристы находились где-то между правыми монархистами и кадетами и попеременно заключали союзы то с одними, то с другими. Кроме того, их поддержал Столыпин.
А противоречия в руководстве СРН стали неразрешимыми. Дубровин объявил, что все распоряжения без его подписи недействительны. Сторонники Пуришкевича попытались сместить лидера партии с должности, намекая на воровство из кассы.
Дубровин потребовал исключения оппонентов и выиграл. Все это сопровождалось рядом отвратительных скандалов: люди Пуришкевича клеветали на Дубровина, обвиняя в организации убийства депутатов-кадетов Герценштейна и Иоллоса, попытками убийства Дубровина (участники которых так и не были найдены).
Пуришкевич создал РНСМА — Русский национальный союз Михаила Архангела — и продолжил покорять издательский рынок. Его усилиями выпускалась «Книга русской скорби» — поименное перечисление жертв революции 1905 года. Государство купило крупный тираж для безвозмездного распространения среди полицейских.
Пуришкевич стал знаменитостью благодаря скандальным выходкам в парламенте. Позже говорили — Пуришкевич, дескать, хотел дискредитировать институт парламентаризма, который считал неподходящим для России. Это ерунда. Против парламентаризма выступал Дубровин, и в том числе этот вопрос рассорил их. Пуришкевич же по своим взглядам встал чуть правее того же Гучкова. Хулиганство и карнавализм — часть имиджа Пуришкевича. Ближайшими своими союзниками он считал октябристов. И, в одном из первых выступлений в 3-й Думе, заявил:
«Я не хочу останавливаться затем на октябристах, т. к. не хочу, чтобы, может быть, здесь произошли какие-нибудь трения, а наша задача, задача правых, за исключением самых кардинальных, принципиальных вопросов, которые дороже жизни нашей, о которых мы высказались в памятном заседании 13 ноября, наша задача в момент законодательной работы — это задача тесной совместной, объединённой работы с партией «Союз 17 октября», которая представляет из себя крупную силу и будет представлять ещё большую силу, когда, объединённая в законодательной работе с правыми, она будет проводником всех взглядов и пожеланий, которые высказаны были в Манифесте 17 октября Государем Императором Нашим, Самодержцем Нашим и которые должны быть осуществлены в жизни мало-помалу. Вот почему я воздерживаюсь сейчас от того, чтобы позволить себе критиковать так или иначе взгляды партии «Союз 17 октября».
Что касается парламентаризма, то в той же речи он абсолютно ясно выразил свое к нему отношение:
«Раздавались голоса о том, что мы, правые, хотим разгона Государственной Думы. На это я вам говорю открыто: никогда мы такого желания не можем высказывать, и лично я, являясь представителем одной из самых крупных патриотических организаций в империи, я буду, как приветствую сейчас, приветствовать деятельность Государственной Думы, я буду желать ей развития, и успеха, и скорейшего от слов перехода к благотворному труду. И никогда мой голос до тех пор, пока русская Государственная Дума будет носительницей русских национальных идеалов, пока она будет стремиться к обновлению русского государственного строя по указаниям Его Императорского Величества Самодержца Всероссийского, никогда голос наш, голос правых, и мой в частности, не раздастся, господа, за то, чтобы народное представительство, уже воплотившее в себя веру народную, сердце народное, надежду народную, чтобы такое народное представительство было сметено и уничтожено!»
Интересно отношение Пуришкевича к Столыпину. Казалось, правые должны уважать премьера, что они и делали. Но конкретно Пуришкевич избрал главу кабинета министров мишенью нападок — хотя окружение Столыпина и возвысило Пуришкевича. В частности, помощь с финансированием еще СРН оказывал давний приятель Пуришкевича, еврей Илья Гурлянд — это к слову о немыслимом антисемитизме Пуришкевича — входивший в ближайшее окружение Столыпина. Пуришкевич с думской трибуны заявлял:
«Я понимаю стремление Столыпина попасть в Бисмарки, но для того, чтобы попасть в Бисмарки, нужно отличаться проницательным умом и государственным смыслом <…> если Столыпин за все время своего управления говорил об успокоении и не добился успокоения, если он говорил об усилении России и не добился усиления, то он этим шагом достиг и добился одного — добился полного объединения, за малым исключением, всего благомыслящего русского общества в одном: в оппозиции самому себе».
В марте 1911 года Пуришкевич потряс Думу, обличая Столыпина, на которого он злился за попытки внедрить земства в тех губерниях, где их еще не было. Шульгин вспоминал:
«Представитель фракции националистов В. В. Шульгин обратился к вам, защищая здесь роль П. А. Столыпина, говоря: „Вы сгоните, вы повалите его, но кем замените?“
На это отвечу я здесь националистам: гнать мы права не имеем, мы на царские права не посягаем, заменять мы также не имеем права, но мы полагаем, что жалка была бы та страна, жалок был бы тот народ, у которого только на одном лице зиждилась надежда на спасение и на оздоровление России.
Слава Богу, Российская империя громадна, и я позволю себе думать, что помимо П. А. Столыпина есть еще и другие лица, которые объединят в смысле оппозиционном Государственную Думу в такой исторически тяжелый момент в жизни Российской империи.
Я утверждаю, что этим шагом председатель Совета Министров, который носит в себе симптомы личной мелкой мести какого-нибудь уездного администратора, а не лица, стоящего во главе правительства империи, что этим самым шагом он наносит сильнейший удар не только престижу тех учреждений, в которых мы работаем, но что он наносит сильнейший удар тому, чему мы служим, на что надеемся и во что мы верим…
Я говорю, что самую печальную страницу в русскую историю за последнее время вписал в данный момент председатель Совета Министров, который наносит этим непоправимый удар престижу государственной власти».
Речь Пуришкевича оказалась настолько неожиданна, что ему аплодировали представители левой фракции — извечные противники. А правые и все остальные пришли в смятение. Депутат Ермолаев заявил:
«Когда взошел на трибуну господин Пуришкевич, я не знал, кто это говорит: говорит ли это Пуришкевич или это говорит Гегечкори (депутат Государственной Думы, меньшевик, дядя жены Лаврентия Берии, — прим. автора). Мне кажется, что здесь просто смешение языков!»
Пуришкевич вообще выступал много и охотно. Нападал на всех, с кем не соглашался, а не соглашался со всеми. Это ультрапопулист. Пока в силе были провластные политики, Пуришкевич также придерживался этой линии, нападая в основном на левых. Однажды, шутки ради, он пришел на заседание Думы с красной гвоздикой в ширинке 1 мая, когда левые депутаты в честь виртуального (пока еще) праздника труда явились с красными гвоздиками на пиджаках.
Постепенно и правые отнеслись к Пуришкевичу прохладно. О его связях и росте в СРН ходили разнообразные слухи. Академик Соболевский, давний сторонник Дубровина, полагал, что Пуришкевич целенаправленно раскалывает правых:
«Правых из старых СРН начал еще Столыпин забирать в руки при помощи Пуришкевича, Восторгова, агентов Департамента полиции. Поход продолжается при Макарове с не меньшей силой. Недавно взято приступом Русское собрание. Чтобы оно не могло воскреснуть, Пуришкевич провел в члены человек 80 своих, по большей части подозрительных людей или хуже. Происходит, таким образом, нечто вроде старой зубатовщины. Правых организаций самостоятельных не будет, а будут, под именем правых организаций, действовать чины Департамента полиции».
К этому времени Пуришкевич стал знаменитым политиком. Избиратель не знал большую часть депутатов Думы, а вот о Пуришкевиче слышал каждый. Он не покидал сатир и фельетонов в различных изданиях, его критиковали левые и либералы. Самое имя стало нарицательным. Когда левые хотели уязвить правых, то называли «пуришкевичами». Особенно полюбил Пуришкевича, сделав героем не одного десятка злых фельетонов, литератор Аверченко.
И Пуришкевич давал повод, взяв на себя роль «возмущенной общественности» типа «Союза офицеров» и прочих ретивых дурней, закрывающих выставки и спектакли в современной России. Как-то Пуришкевич ополчился на постановку «Саломея» по пьесе Оскара Уайлда в театре Комиссаржевской. Пришел на репетицию постановки — ее тогда запретили в нескольких европейских странах, а вот Германии она благополучно шла — и устроил скандал. Пуришкевичу удалось достучаться до обер-прокурора Синода, но тот разрешил ставить пьесу, попросив изменить лишь несколько сцен. Пуришкевич снова закатил истерику, теперь уже в Думе. Что забавно, помогал ему Владимир Львов — профессиональный провокатор и запредельный негодяй. Несколько лет спустя Львов стал февралистом, после переворота возглавил Синод и фактически разогнал его матерщиной и пинками. А после Октябрьского переворота сбежал во Францию, где слал в правительство требования не поддерживать белых сволочей-врангелей. Вернулся в СССР, стал одним из руководителей Обновленческой церкви, а потом вступил в Союз безбожников и призывал стрелять попов-мракобесов.
Карикатуры на Пуришкевича
В итоге Пуришкевичу удалось при помощи нескольких иерархов добиться отмены постановки. Розанов негодовал. Пуришкевич хвалился:
«Я выступил не как депутат, а как русский человек, обязанный стоять на страже православия. Мы и впредь будем действовать так же: если бы пьеса пошла, союз Михаила Архангела скупил бы первые ряды кресел, и мы бы заставили прекратить спектакль».
Позднее Пуришкевич взял на себя роль цензора кинематографа: сорвал показ фильма «Блуждающая душа» криками про богохульство и снял картину с проката в Петербурге. В региональные отделения и филиалы Союза Михаила Архангела он слал директивы активистам тщательно проверять репертуар местных театров и богохульство в кино. Причем богохульством считалась любая постановка религиозных сюжетов.
Наступила Первая мировая война. Патриотический подъем захлестнул мир и Россию. Пуришкевич, после одного из патриотических шествий еврейской общественности, заявил:
«Все то, что я говорил и думал до сих пор о евреях, есть ложь и заблуждение. Все свои слова я беру назад. В эти исторические дни я убедился, что евреи — такие же верноподданные Русского Государя, как и мы сами».
Пуришкевич протянул руку дружбы Милюкову, своему давнему противнику в Думе. Символическое рукопожатие состоялось в первые дни войны. Пуришкевич объявил и о прекращении активной деятельности Союза Михаила Архангела. Формально движение жило, но Пуришкевич настолько охладел к нему, что вообще не принимал никакого участия. Начавшаяся война стала отличным средством для любителя пиара. Он проявил талант организатора, снарядив санитарный поезд. Точнее, оформился уполномоченным Красного Креста и создал отряд, который и возглавил.
Поезд действительно был хорошим, его даже посетил император, поощрявший усилия гражданского общества:
«Забыл упомянуть о нашем посещении поезда Пуришкевича. Это не санитарный поезд — в нем 3 вагона с библиотекой для офицеров и солдат и полевая аптека, очень хорошо оборудованная и рассчитанная для обслуживания трех армейских корпусов. Он с нами обедал и рассказал много интересных подробностей! Удивительная энергия и замечательный организатор! В этом поезде совсем нет сестер, одни мужчины. Я осмотрел поезд, когда он стоял на нашей платформе, где я смотрел войска, отправляющиеся на юг».
Главным врачом санитарного поезда стал Станислав Лазоверт, чьи следы теряются в Англии после революции, якобы один из участников убийства Распутина. Известно, что Лазоверт знал английского посла Бьюкенена и обладал французским орденом Почетного легиона. И Пуришкевича нисколько не смущала национальность Станислава.
На некоторых фотографиях Пуришкевич щеголяет в форме РОКК — Российского Общества Красного Креста.
До войны Пуришкевич слыл германофилом, а потом удивил всех, став страстным англоманом. И настолько рьяным, что изгнал из рядов организации видного публициста Булацеля, недоумевавшим намерением англичан объявить немецкого императора Вильгельма военным преступником. После Пуришкевич направил угодливую телеграмму британскому послу Бьюкенену, выражая восхищение Англией и негодование «рептильной и дерзкой правой прессой». Этот человек всего пять лет назад травил либералов за частые визиты в Лондон! Пуришкевич даже написал прошение об отправке в составе парламентской делегации в Англию — той самой делегации, которую возглавлял Протопопов, приглянувшийся королю Георгу. Не вышло. Англичане предпочли приглашать либералов типа Милюкова. Пуришкевича не взяли из-за слишком уж скандального имиджа.
В 1915 году начались первые неудачи на фронте, снарядный голод и отступление. Стало понятно, что война надолго. Притихшая оппозиция пробудилась. В Думе появляется Прогрессивный блок, выступающий за создание «правительства народного доверия». Проще говоря, от царя требовали уступить властные полномочия Госдуме.
В Прогрессивный блок вошла часть националистов типа Шульгина и либералы с октябристами. Пуришкевич поначалу не примыкал к ним, но уже начал вести свою игру. В думских речах он все чаще критикует правительство. Это вызывает недоумение у правой фракции. Отдельные региональные отделения поднимают вопрос о лишении Пуришкевича должности председателя движения. А демагог все чаще болтает о: Распутине, немецком засилье, «глупость или измена». Вместе с либералами участвует в неистовой травле Штюрмера. Именно он популяризировал фразу «министерская чехарда», попавшую в учебники истории.
Пуришкевич полностью саботировал любую политическую монархическую деятельность во время войны. После появления Прогрессивного блока монархисты также попытались создать единую коалицию. Но Пуришкевич под предлогом войны запретил Союзу Михаила Архангела участвовать в любых подобных мероприятиях, пригрозив ослушникам исключением. При этом Пуришкевичу хватало наглости по-прежнему работать под монархиста. Но с самого начала он был скорее октябристом, чем черносотенцем, а с 1915 года окончательно ушел с монархической платформы.
В ноябре 1916 года Пуришкевич открыто примыкает к оппозиции: поддерживает позорную речь Милюкова, известную как «Глупость или измена», а в ноябре 1916 года и сам произносит «историческую речь». В потоке грязи оратор: бичует прогнившую монархию, Распутина, разруху тыла, немецкое засилье, намекает на связь императрицы с немецкой разведкой, нападает на дворцового коменданта Воейкова, который якобы берет огромные взятки и провел к имению железнодорожную ветку для подвоза минеральной воды, пока трудящиеся голодают, говорит о темных силах, правящих Россией. Члены правой фракции, ознакомившиеся с речью до выступления, единогласно запретили Пуришкевичу выступать. Он объявил о выходе из фракции и клеветал с трибуны от имени Прогрессивного блока. Речь вызвала эффект разорвавшейся бомбы: лидеры правой фракции с мест выкрикивали оскорбления ренегату, из-за чего Маркова-второго удалили из зала на 15 заседаний. Левые и либералы, напротив, рукоплескали Пуришкевичу, аплодисменты и крики «браво» не смолкали несколько минут. Кадет Трубецкой вспоминал:
«Впечатление было очень сильное. За это Пуришкевичу можно простить очень многое. Я подошел пожать ему руку».
Правая фракция в Думе прекратила свое существование. Часть ее членов, близких к Пуришкевичу, переметнулась в Прогрессивный блок, несколько депутатов лишились права приходить на заседания в наказание за выкрики с мест, остальные просто не ходили в Думу. Так влиятельную правую фракцию полностью нейтрализовали за пару месяцев до революции.
Пуришкевич снова стал звездой — на сей раз либеральных изданий, которые раньше называли его политическим клоуном. Свою речь он напечатал огромным тиражом и раздавал на фронте прямо из санитарного поезда.
Генерал Толмачев, симпатизировавший правым, через несколько дней написал Пуришкевичу укоряющее послание:
«С какою острой болью в сердце прочли все люди, горячо любящие Россию, вашу речь в Гос. думе. Как тяжко было сознавать, что вы сознательно проваливаете то, за что боролись много лет. Правда, вы добились пожатия руки со стороны кадета, но в этом ли состоит ваша историческая задача? В столь тревожное время, когда в государстве должна быть твердая власть, вы поддерживаете врагов Самодержавия. Этого ли ждали от вас люди, искренне любящие Россию? Разве возможны теперь какие-либо изменения в Основных законах империи? Если, по вашему мнению, Протопопов не годится быть министром, то почему же вы думаете, что Милюков, Шингарев, Керенский, Аджемов будут лучше Протопопова? Вы должны сознать, что ваша речь ведет Россию к погибели и русский народ вам этого не забудет».
Пуришкевич окончательно входит в узкий круг февралистов и оказывается в числе убийц Распутина (по официальной версии). Однако его реальное участие сомнительно. Воспоминания Юсупова и Пуришкевича противоречивы практически во всех деталях. Например, Пуришкевич утверждал, что на Распутине была кремовая рубашка, вышитая шелком, а господин Юсупов — что Распутин надел белую с васильками. Обнаружили же Распутина в голубой рубашке, расшитой золотыми колосьями. Кроме того, дневники Пуришкевича опубликованы уже после его смерти, а в начале 20-х пошла мода на подложные воспоминания, маскирующиеся под дневники.
Но даже если Пуришкевич просто стоял рядом, версия об убийстве ради спасения трона просто смехотворна. Гибель Распутина — последнее предупреждение Императору. Либо отдаешь власть, либо заберем по-плохому. По этой причине люди, смутно сумевшие связать звенья одной цепи, нарекли убийство Распутина первыми выстрелами революции. Распутин не имел никакого влияния. Но революционной пропагандой его имя раздули до друга царя. Убийство такой фигуры стало черной меткой и последней попыткой забрать трон по-хорошему.
После преступления Пуришкевич уезжает на поезде на фронт и возвращается в Петроград уже в самый разгар переворота. Что же делает «верный монархист»? Сходу выступает в поддержку переворота:
«Мы произвели этот переворот, который дал первые лучи свободы, заблестевшей 27 февраля. Из нашей среды вышли благородные глашатаи действительной русской свободы — славная плеяда декабристов, принявшая мученический венец во имя правды и свободы и мы, сейчас, в том законодательном учреждении России, которое признавалось вами очагом застоя и рутины, подняли первые действительное знамя свободы став ее первыми глашатаями во имя любви к своему народу, угнетенному бесправием и самовластием полицейско-бюрократических сил, толкавших Россию на антинациональные пути в последние годы царствования императора Николая II — Слабовольного. Русскую революцию сделали не пролетарии всех стран, соединившиеся против своих правительств, а весь русский народ, все его классы, все его сословия с дворянством во главе, во имя победы национальной, а не интернациональной идеи».
Пуришкевич обращается с ходатайством к Керенскому в надежде возглавить все армейские санитарные части. Но услужливый дурак справа уже не нужен Временному правительству. Тем не менее Пуришкевич в первые месяцы продолжал славить переворот:
«Единственным органом власти в России может быть только Государственная дума, та Государственная дума, которую обвиняют в том, что она буржуазная, та Государственная дума, однако, которая, несмотря на буржуазный элемент, который в ней заключается, первая подняла знамя восстания для освобождения России, преследуя глубоко национальные цели».
Он резко сменил риторику: кончились речи о православии, начались про «великую демократическую реку», «священное знамя гражданской свободы западного образца» и т. д. Никаких сомнений — если бы февралисты взяли Пуришкевича в дело, он бы обличал уже реакционеров и черносотенцев. Подходы замечены:
«Будучи монархистом, я готов служить последнему умному социал-демократу, стоящему у власти, запрятать свои симпатии, свою политическую окраску, если буду верить, если буду знать, что этот социал-демократ поведет Россию к спасению и не даст нам возможности возвратиться в этом веке к царствованию Ивана Калиты».
Но февралистам самим власти не хватало, приходилось драться. А Пуришкевича и не тронули, хотя за многими монархистами пришли сразу же после Февраля. Постепенно он начинает выступать уже за военную диктатуру. Во время корниловского выступления Пуришкевича арестовывают, хотя без последствий. Серьезных связей с Корниловым у него не нашли и вскоре отпустили. Любопытно, что на выборах в Петроградскую думу Пуришкевич голосовал за кадетов — своих главных противников и критиков в былой дореволюционной Госдуме.
После прихода к власти большевиков нашего героя арестовали за якобы контрреволюционный заговор. Речь об очередной авантюре — Пуришкевич в самодеятельном порядке пытался создать офицерский полк в помощь Каледину, не известив Каледина. На суде экс-депутат Думы произнес целую речь о том, что он «монархист без кандидата», и даже имени императрицы слышать не хочет. Пуришкевич юлил. Это оставило неприятное ощущение у молодого Шабельского-Борка, также проходившего по делу и слышавшего выступление:
«Порой мне кажется, что Пуришкевича большевики судили не за „правизну“, а за левизну. Речь его во время последнего слова была шедевром митингового ораторства, но местами мне не понравилась. — Мне было грустно, когда он завел волынку об Императрице Александре Федоровне и о Распутине. Какой это монархизм?»
Пуришкевич получил неожиданно мягкий приговор — 4 года. В заключении провел гораздо меньше. Через 3,5 месяца, в апреле 1918 года, он был отпущен по ходатайству Дзержинского. А 1 мая, в честь пролетарского праздника, Пуришкевичу суют гвоздику в шири… нет, времена изменились, — просто амнистируют.
Пуришкевич метнулся на юг к белым, но его прогнали. Пытался балансировать между монархистом и революционером: вроде как и за царя, но Романовы плохие. Вернулся к германофильству, а ведь белые ориентировались на союзников по Антанте — в наивной надежде на признание роли России в победе в войне.
Бывший монархист родил идею Народно-государственной партии и искал деньги. Приходил к Деникину, в тот момент командующему ВСЮР, но получил отказ. Пытался — безуспешно — издавать какие-то газеты и журналы. Дела шли все хуже.
В прогрессивной России, освобожденной от пещерного и отсталого царизма, Пуришкевич умер от сыпного тифа. Бог пожалел иуду, и он скончался за 2 недели до своего младшего сына. Вадим же Владимирович Пуришкевич погиб героем, сражаясь за Белую армию.
Что можно сказать в заключение?
Пуришкевич — осознанно или неосознанно, предвидев, или нет, — купил жизнь предательством. Да, февралисты умело использовали демагога, а потом вышвырнули на помойку. Зато не тронули. Вот к Дубровину, который давно бросил политику и работал детским врачом, после Февральского переворота сразу пришли. Александра Ивановича то сажали, то выпускали, а потом уже ВЧК поставила к стенке в 1921 году. Пуришкевича ВЧК отпустила.
Каких взглядов придерживался Пуришкевич? Никаких. Это тип неглупого русского интеллигента, способного на все ради того, что сейчас называется «фан». Быть на слуху и собирать лайки. Поэтому Пуришкевича сравнивают с Жириновским, и отчасти это верно. Но лишь отчасти. Пуришкевич худо-бедно каких-то условно правых взглядов, пусть на словах, придерживался.
Что было бы, не произойди Октябрьский переворот? В февралистской России Пуришкевич скорее всего трансформировался бы в фашиста классического итальянского типа. Он уже начал дрейфовать в этом направлении с середины 1917 года — помните призывы диктатора? Не сложилось. Диктатор пришел, но другой. Страшный. Проскакал по России четырьмя всадниками Апокалипсиса. Один из них, по имени Мор, и скосил Владимира Митрофановича Пуришкевича.
