Лев Пирогов и идеология нравственности
Лев Пирогов
ртём Владиславович Рондарев умеет себя поставить: любую мысль выразит так, что получится и занятно, и умно, а от этого (ну и ещё слегка оттого, что в своей статье он упоминает безымянных критиков нашумевшей постановки «Тангейзера») так и тянет влезть к нему в собеседники.
О «Тангейзере» мы не будем — Большой театр ему судья, — а вот кто откажет себе в удовольствии порассуждать о нравственности, тот не я.
Слово «нравственность» напоминает гармошку: будто развернул расписные меха деревенский ухарь, и она разудало крякнула: «н-ндрав»! А потом ещё какое-то «снсть» прошелестело в конце, будто поправил очки на носу ботаник-интеллигент.
— Ндрав!.. (Раззудись плечо!)
— Тс-с-сть… (Тише, тише…)
Суть рассуждений Артёма Владиславовича сводится к указанию на символические основания этики. Мы поступаем этично, потому что так принято, а не потому что это обусловлено какими-то естественными, природными надобностями. Современный человек («цивилизованный», по определению Артёма Владиславовича) понимает, что этические требования суть условности, а потому не принимает их соблюдение или нарушение чересчур близко к сердцу.
«В ситуации, когда общество понимает, что нормы — это конвенции и фикции, созданные для временного удобства больших групп людей, у него вырабатывается иронически-символическое, лишенное актуальной нервозности отношение к ним».
То есть нравственность придумана для того, чтобы люди не поубивали друг друга, и если они вдруг начинают убивать друг друга «за нравственность», это ерунда какая-то получается.
Это рассуждение логично, и куча читателей Артёма Владиславовича горячо с ним согласились, не заметив ловушки. Здесь косвенно утверждается главенство разума над чувством — штука понятная, прочно ассоциированная с «цивилизованностью» и лестная для того, кто её исповедует, но при этом путающаяся сама у себя в ногах, сама себе мешающая.
Если мы подходим к вопросам нравственности рационально, то мы вынуждены придерживаться тех воззрений на нравственность, которые Артём Владиславович называет «архаичными», то есть допускать, что нравственные нормы имеют не символические, а реальные основания.
Ну, например: почему нельзя плевать на пол? «Потому что это не принято, потому что мы так договорились», — должен сказать человек, понимающий, что этические нормы — это конвенции и фикции. Но разве это не позиция архаического человека, пребывающего в плену традиции, деревенской бабки какой-нибудь? Разве не должен рациональный человек сказать: «В слюне находятся вирусы и бактерии, которые смешиваются с пылью, вдыхаются другими людьми и становятся причиной ухудшения эпидемиологической обстановки»?
Разве рациональная наука антропология не учит нас, что всё символическое (фиктивное, конвенциональное) в основе своей реально? Поэты сочиняют стихи, чтобы привлекать самочек; модники одеваются, чтобы красотой и чистотой оперения сигнализировать о своём здоровье и социальном благополучии; воины вытесняют свои реальные низменные мотивы в область символических ценностей, чтобы чувствовать себя борцами за общественное благо, а не просто захватчиками или жаждущими крови мстителями, которым доставляет удовольствие сама драка.
Рацио апеллирует к реальности, символы — это область чувств.
Но это схоластика. Практическая сторона вопроса состоит в следующем: если нравственные нормы существуют для того, чтобы было удобно всем, а я не хочу, чтобы было удобно всем, а хочу, чтобы было удобно мне конкретно здесь и сейчас, что я сделаю? Наверное, включу свой рациональный аппарат, вспомню, что нравственные нормы суть фикции и конвенции (типа договорились считать голого короля одетым), и в одностороннем порядке выйду из договора. Ещё и героем буду, как тот мальчик в сказке про короля. Что меня сдержит? Ведь обязательных к исполнению нравственных законов не существует — только фикции и конвенции, над которыми властвует разум.
Сдержит меня (если сдержит) только чьё-нибудь возмущение. Заменой репрессивному аппарату, обеспечивающему исполнение неписаного закона, является наше эмоциональное отношение к его нарушителю. Только на нём все эти фикции с конвенциями и держатся. Исключив «актуальную нервозность» в отношении к нарушителю, мы исключим и безусловность запрета, оставим вопрос о соблюдении моральных норм на усмотрение индивида.
Это, по-видимому, и подкупает тех читателей статьи, которые считают себя достаточно умными и хорошими, чтобы пользоваться предоставленной им Артёмом Владиславовичем свободой осуществлять «разумный выбор». Беда в том, что дуракам и подлецам такая свобода тоже по вкусу. Или вы считаете, что все люди хорошие? Наверное, давно в интернет не ходили.
«Убивать за нравственность» приходится потому, что моральные нормы, как справедливо заметил Артём Владиславович, существуют для «больших групп», а этих больших групп много и все разные. Мораль бывает национальной, классовой, сословно-культурной, религиозной, исторически обусловленной и так далее. Попыткой универсализировать мораль было христианство, но ему указали на место.
Кстати, об указании. Цивилизованное отношение к нравственности, пишет Артём Владиславович, — это система ссылок и указаний: необязательно надевать купальник, достаточно обозначить его присутствие ниткой на заднице. О, это да. Однако прелесть такого подхода (в старомодном значении слова «прелесть» — иллюзия, обман) состоит в том, что указываем мы сплошь и рядом на то, чего нет. Нитка на жопе необязательно указывает на нравственность, она вполне может указывать и на жопу.
Например, если политик этак символически скажет: «Богом клянусь исполнить майские указы», а потом не исполнит, ведь нас же это не очень напряжёт, правда? Бога-то нет… А вот если архаично скажет «дочерью клянусь» и не исполнит, тут мы озадачимся. Знать, нечто архаичное в восприятии нравственности и нам присуще.
Причём цивилизованно относящихся к нравственности людей покоробит не то, что он не сдержал слова, а то, что он поклялся неправильно. «Не указывай на то, что можно пощупать! Указывай на что-нибудь символичное, на фигню какую-нибудь».
Вот такие ценности, получается, отстаивает Артём Владиславович.
Оговорюсь: отстаивает на словах. Мы все, когда начинаем рассуждать о чём-нибудь, увлекаемся. Даже те, кто делает это занятно и умно (эти особенно). Так что верить нельзя никому. Можно только «потрогать».
Ну, если есть что.
Свои заметки о преимуществе цивилизованности перед нравственностью Артём Владиславович завершает следующими словами:
«Очевидно, что едва из общества уйдут страх и обида, как оно сразу прекратит настойчивые поиски нравственности (…) и перейдет к куда более приятным занятиям. Что характерно, нравственность при этом никуда не денется: она просто займет подобающее ей служебное место в череде иных социально полезных фикций, вроде красоты, пафоса или духовности».
«Перейдет к куда более приятным занятиям», ну конечно же. Как перешли к ним мыши в эксперименте биолога Джона Кэлхуна, если помните. Тот как раз создал для популяции мышей все условия, чтобы их «покинули страх и обида». Привело это к тому, что мыши перестали размножаться и, несмотря на избыток пищи, занялись каннибализмом. Одной из стадий их «развития» как раз-таки и был «переход к куда более приятным занятиям», как-то: сон, еда, питьё, педерастия и чистка шёрстки. Нельзя не заметить, что чистка шёрстки, которой эти избавленные от «актуальной нервозности» особи занимались с особенным упоением, свидетельствует в пользу их возросшей цивилизованности. Ну, и педерастия, разумеется, тоже.
Конечно, к педерастии и каннибализму цивилизованный человек тоже рано или поздно станет относиться символически, без нервозности, как к одной из «социально полезных фикций». Окно Овертона ему в помощь. Но для этого надо тренироваться уже сейчас — на нравственности, красоте, пафосе и духовности. Так, глядишь, и доцивилизуемся до мышей.
