Текст: Стивен Коткин, Foreign Affairs. Перевод: Родион Раскольников, «Спутник и Погром»
Стивен Коткин — профессор истории и директор отдела российских исследований Принстонского университета.
Русскую внешнюю политику пять столетий определяли заоблачные амбиции, далеко превосходившие возможности страны. Со времен Ивана Грозного Россия расширялась со средней скоростью 120 квадратных километров в день — сотни лет. В конце концов русские заняли одну шестую всей суши на планете. К 1900 году Россия стала четвертой или пятой промышленной державой в мире и самым крупным сельскохозяйственным производителем в Европе. Но её ВВП составлял всего 20% от английского и 40% от немецкого. Средняя продолжительность жизни в царской России с учетом новорожденных оставалась на уровне 30 лет — это выше, чем в британской Индии (23 года), сравнимо с империей Цинь и гораздо ниже, чем показатели Великобритании (52 года), Японии (51 год) и Германии (49 лет). Грамотность в России в начале века — ниже 33%, меньше, чем в Англии в XVIII веке. Всё это было хорошо известно русскому политическому истеблишменту, его представители часто ездили в Европу и имели возможность сравнить свою страну с ведущими мировыми державами (как и сейчас).
История знает три мимолетных момента великолепного взлёта России: вот Пётр I сокрушает Карла XII и идущую к упадку Швецию в начале 1700-х, утверждая русское господство на Балтике и в Европе, вот Александр I побеждает не рассчитавшего силы Наполеона в начале второго десятилетия XIX века, добиваясь для России места парижского арбитра в делах великих держав, вот Иосиф Сталин одерживает победу над болезненно азартным Гитлером в 1940-х, завоевав для России Берлин, марионеточную империю в Восточной Европе и ведущую роль в глобальном послевоенном мире.
Если не брать эти высшие точки, Россия почти всегда оставалась довольно слабой великой державой. Она проиграла Крымскую войну 1853-56 гг., это поражение оборвало эпоху её постнаполеоновской славы и заставило запоздало освободить крестьян. Она проиграла русско-японскую войну 1904-5 гг. — первое в новой истории поражение, нанесенное азиатской страной европейской державе. Она проиграла Первую мировую войну, и это поражение обрушило царский режим. Она проиграла Холодную войну — наследник Империи, Советский Союз, обрушился тоже.
Всю русскую историю над страной витал призрак отсталости, особенно в военной и промышленной сферах. Это привело к нескольким приступам яростной деятельности властей, пытавшихся догнать соперников, и эти приступы всякий раз выливались в знакомый цикл: принудительная индустриализация, потом период застоя. Большинство аналитиков утверждает, что это движение по кругу навсегда прекратилось в 1990-х с отказом от марксизма-ленинизма и переходом к конкурентным выборам и корсарскому капитализму. Но движущий импульс русской гранд-стратегии никуда не делся. В последние десять лет Владимир Путин вернулся к старой практике — русские вновь опираются на государство, чтобы сократить разрыв между Россией и более сильным Западом.
С распадом Советского Союза Москва потеряла 5 млн квадратных километров территории — это больше, чем весь Европейский Союз целиком. Россия отказалась от части Германии, завоёванной во Вторую мировую войну, и от других сателлитов в Восточной Европе — сейчас все они вступили в западный военный союз, как и некоторые развитые регионы бывшего СССР (прибалтийские страны). Другие бывшие советские владения, такие как Азербайджан, Грузия и Украина, в области обороны тесно сотрудничают с Западом. Если не брать аннексию Крыма, войну на востоке Украины и де-факто оккупацию Осетии и Южной Абхазии, то России пришлось оставить большую часть екатерининской так называемой Новороссии, южные степи, Закавказье. Присутствие России в Средней Азии тоже ничтожно — всего несколько военных баз.
Россия — всё ещё самая большая страна мира, но она сильно уменьшилась, и размер сегодня играет для статуса великой державы не такую большую роль, как, скажем, динамичная экономика и человеческий капитал — те сферы, в которых Россия пришла в упадок. ВВП России, выраженный в долларах, достиг пиковой точки в 2013 году (чуть больше 2 трлн долларов) и с тех пор сократился до 1,2 трлн из-за падения цен на нефть и обвалившегося курса рубля. Конечно, если измерять проблемы российской экономики по паритету покупательной способности, они выглядят не так драматично. Но в долларовом выражении экономика России составляет всего 1,5% мирового ВВП и примерно 1/15 экономики Соединённых Штатов. Кроме того, России принадлежат сомнительные лавры самой коррумпированной развитой страны в мире, и система, основная на извлечении природной ренты, явно зашла в тупик.
Тем временем геополитическая обстановка не становится проще. Америка по-прежнему доминирует на планете, продолжается драматический взлет Китая. Отдельная тема — распространение радикального ислама: среди 142 миллионов граждан России 15% мусульман, в мусульманских регионах страны назревают беспорядки и слабеет закон. Для российских элит, воспринимающих вопрос статуса и даже выживания страны как проблему сохранения паритета с Западом, узкий фарватер возможного курса должен быть очевиден.
Потребности медведя
Русскими всегда владело ощущение, что они живут в избранной стране с особым пророческим предназначением — идея, пришедшая из Византии, воспринимаемая в России как наследство. На деле похожие мысли характерны для большинства великих держав. И Китай, и Россия претендовали на богоданное право расширять свои границы, и то же самое в тот или иной период своей истории делали Англия и Франция. Немецкие и японские претензии на исключительность пришлось разбомбить. Россия в этом смысле замечательно устойчива. Её эксепшионализм выражался по-разному — Третий Рим, панславянская империя, штаб мирового коммунистического интернационала. Сегодняшняя версия — евразийство, движение, изобретенное в 1921 году русскими эмигрантами, объявившими Россию не востоком и не западом, а самобытной смесью обоих.
Чувство особого предназначения обусловило редкое участие России в формальных альянсах и ее нежелание участвовать в международных организациях иначе как на первых ролях или на доминирующих позициях. Оно даёт народу и лидерам России чувство гордости, но одновременно питает недовольство Западом, который якобы не ценит важность и уникальность русских. Таким образом, психологическое отчуждение смешивается с институциональными различиями, обусловленными сравнительной экономической отсталостью. В результате российские правительства то пытаются наладить более прочные связи с Западом, то отшатываются в гневе на предполагаемые обиды, и ни один из этих курсов не может возобладать окончательно.
Дети в красных галстуках, униформе пионерской организации, на школьной церемонии приёма в пионеры — Ставрополь, Россия, ноябрь 2015 г. Эдуард Корниенко, Рейтерс
Другой фактор, определяющий роль России в мире — её уникальная география. Россия лишена естественных границ, если не считать Тихий и Северный Ледовитый океаны (причём последний постепенно превращается в спорную зону). Россию всегда гнал по истории ветер нестабильности — в Восточной Азии, в Европе, на Ближнем Востоке, и она постоянно чувствовала себя уязвимой, часто демонстрируя своего рода защитную агрессию. Какие бы причины ни лежали изначально в основе русской экспансии — большая часть которой, к слову, была спонтанной и незапланированной — многие представители российского политического слоя в конце концов пришли к выводу, что только дальнейшая экспансия может защитить предыдущие завоевания. Российская оборонительная стратегия, таким образом, всегда в каком-то смысле опиралась на движение вперёд в попытке предупредить внешнее нападение.
Сегодня, как и всегда, маленькие страны у российских границ воспринимаются в Кремле не как потенциальные друзья, а как потенциальные плацдармы для врага. Распад Советского Союза только укрепил это убеждение. В отличие от Сталина, Путин не признает существования отдельной украинской нации. Но он, в точности как Сталин, считает номинально независимые соседние государства, в число которых теперь входит и Украина, оружием Запада против России.
Последний, третий фактор русской внешней политики — это неизбывная мечта о сильном государстве. В опасном мире при отсутствии естественных рубежей единственным гарантом безопасности начинает выглядеть сильное государство, способное агрессивно отстаивать свои интересы. Кроме того, сильное государство всегда было гарантом внутреннего порядка, и эту тенденцию хорошо описал афоризм Василия Ключевского, историка XIX века: «государство тучнело, народ хирел».
Парадоксальным образом попытки построить сильное государство неизбежно приводили к институционально извращенной структуре власти и персоналистским управленческим практикам. Петр Великий, первый строитель сильного государства, олицетворял индивидуальную инициативу, сеял среди чиновников недоверие и укрепил систему, опирающуюся на отношения между клиентом и патроном. Его добровольно-принудительная модернизация дала стране жизненно необходимую промышленность, но само сильное государство как проект осталось заложником личной прихоти. Этот синдром заметен в правлении всех последующих Романовых, в ленинской и особенно сталинской эпохе, и не изжит до сих пор. Разнузданный персонализм делает глобально-стратегические решения России непредсказуемыми и потенциально подвластными минутному капризу, потому что смешивает интересы государства с политической игрой одного человека.
Должно ли прошлое быть предисловием?
Недовольство Западом и русский патриотизм — черты, которые особенно выражены в личности и биографии Путина, но другое русское правительство, состоящее не из бывших кгбшников, все равно столкнется с проблемой слабости по сравнению с Западом и с желанием занять в мире особое место. Другими словами, направление российской внешней политики — это одновременно выбор и неизбежность. Но если российские элиты сумеют победить чувство национальной исключительности и выйти из безнадежной гонки с Западом, то они смогут направить свою страну на другой, менее тяжелый и более многообещающий путь.
Строго говоря, это уже однажды произошло в 1990-е, до того, как Путин встал у руля, и теперь в России сложился мощный нарратив об «ударе в спину» — о том, как надменный Запад два десятка лет отвергал все предложения дружбы и сотрудничества. Но такой взгляд не принимает во внимание динамику ситуации внутри самой России. Конечно, Вашингтон воспользовался ослаблением России в эпоху Бориса Ельцина. Но даже для тех, кто воспринимает многие внешнеполитические решения Запада, принятые в последние два десятилетия, с определенным скептицизмом, эволюция взглядов Путина выглядит не реакцией на внешние раздражители, а скорее очередным проявлением глубоко укорененного паттерна, разбуженного внешними силами. Постсоветской России не дала войти в Европу или стать еще одним (неизбежно) младшим партнером США её гордость великой державы, её чувство исключительного предназначения. Пока Россия не начнет соизмерять желаемое с возможным, она не сможет стать «нормальной» страной, как бы ни вырос её ВВП или какой-нибудь другой показатель.
Мальчик сидит на качелях около своего дома, поврежденного во время боёв между украинской армией и пророссийскими сепаратистами, рядом с украинской БМП — окрестности Донецка, восточная Украина, июнь 2015. Глеб Гаранич / Рейтер
Будем откровенны: Россия — любопытнейшая цивилизация огромной глубины. Это не единственная бывшая абсолютная монархия, у которой проблемы с политической стабильностью и которая сохраняет склонность к этатизму (тут можно вспомнить, например, Францию). Россия совершенно справедливо считает условия мира после Холодной войны неравными, даже несправедливыми. Но здесь дело не в желании намеренно унизить проигравшего и уж тем более не в предательстве — это неизбежное следствие решающей победы Запада в борьбе с Советским Союзом. В многомерном глобальном конфликте — политическом, экономическом, культурном, технологическом и военном — Советский Союз проиграл на всех фронтах. Правительство Горбачёва предпочло сдаться добровольно и с достоинством вместо того, чтобы утащить с собой в могилу весь мир, но этот великолепно благородный финал никак не изменил ни итоги, ни причины поражения — постсоветская Россия так и не смогла с этим смириться.
Окружающий мир не в силах навязать русским это необходимое чувство — психологический момент, который немцы называют Vergangenheitsbewältigung, «примирение с прошлым». Но нет причин, по которым такое примирение не могло бы наступить постепенно, естественным путём. Россия могла бы рано или поздно повторить траекторию Франции — страны, сохранившей остаточное чувство национальной исключительности, но вполне смирившейся с потерей своей империи и особой роли в мире. Французы приспособили свою национальную идею под новую, менее значительную роль своей страны и присоединились к более мелким европейским государствам на условиях равенства.
Примет ли Европа даже преобразившуюся Россию — вопрос открытый. Но чтобы такой процесс вообще мог начаться, российское правительство должно заставить свой народ принять бесповоротный отказ от лишних амбиций и вступить на путь трудных системных реформ. Внешним наблюдателям следовало бы уважительно отнестись к такому перевороту — можно только догадываться, насколько он будет сложен, особенно без прямого военного поражения и иностранной оккупации.
У Франции и Соединённого Королевства ушли десятилетия на то, чтобы преодолеть своё чувство национальной исключительности и глобальной ответственности, и с определённой точки зрения французские и британские элиты так и не завершили этот процесс. Но у англичан и французов есть высокий ВВП, лучшие в мире университеты, финансовая мощь и глобальные языки. У России ничего этого нет. Она может похвастаться постоянным правом вето в Совбезе ООН, одним из двух апокалиптических арсеналов ядерного оружия на планете и специалистами по кибервойне мирового уровня. Всё перечисленное даёт ей своего рода глобальные рычаги. И всё же Россия — живое доказательство того, что жёсткая сила очень хрупка без остальных измерений мощи великой державы. Как бы Россия ни хотела быть признанной за силу, равную Америке, ЕС или хотя бы Китаю, факт остаётся фактом — она им не равна, и в ближайшей и даже средней перспективе не способна стать равной.
Сменим тему
Какие есть альтернативы реформам европейского образца и ориентации на Европу? У России долгая история присутствия на Тихом океане — и безуспешных попыток стать серьёзным игроком в Азии. Сейчас русские имеют в этом регионе подавляющее превосходство — у них лучшая из всех постсоветских государств армия, а сами эти государства (за исключением Прибалтики) в той или иной степени зависят от Москвы экономически. Но региональное военное преимущество и экономические рычаги в Евразии не могут сами по себе обеспечить статус великой державы. Путин не смог реализовать проект Евразийского Экономического Союза — но даже если бы его потенциальные члены и начали работать сообща, их совокупная экономическая мощь оставалась бы сравнительно небольшой.
Россия — большой (и теоретически привлекательный) рынок, но кроме выгоды соседние страны видят во взаимной торговле с русскими ещё и риски. Скажем, Эстония, Грузия и Украина готовы вести дела с Россией только имея прочный якорь на Западе. Других соседей, более зависимых от России в экономическом смысле (Белоруссия, Казахстан), отпугивает не только неспособность РФ предложить свою модель устойчивого развития — они наблюдали аннексию Крыма, и теперь подозревают, что русские могут строить планы и на их территорию тоже. Пресловутое «стратегическое партнерство» с Китаем пока не принесло никаких значительных инвестиций (что неудивительно), и уж тем более оно не способно компенсировать западные санкции. Тем временем Китай усердно и вполне открыто сооружает собственную версию Большой Евразии, двигаясь от Южно-Китайского моря в Европу через Среднюю Азию — за счёт России и при её содействии.
Сегодняшняя агрессивно выглядящая Россия на деле находится в структурном упадке. Сам того не желая, Путин сделал Украину более этнически гомогенной и прозападной, чем когда бы то ни было. У Москвы напряженные отношения почти со всеми без исключения соседями — и даже с крупнейшими торговыми партнёрами, включая Турцию. Даже Германия, главный внешнеполитический соратник России и один из самых важных её экономических партнёров, решила, что с неё достаточно, и поддержала санкции несмотря на внутриполитические последствия.
«Создалось впечатление, что так называемые победители в Холодной войне решили „дожать ситуацию“, перекроить весь мир исключительно под себя, под свои интересы», — так Путин говорил на Валдайском форуме в октябре 2014 года вскоре после аннексии Крыма. Но экзистенциальную угрозу для России представляет не НАТО и не Запад, а ее собственный правящий режим. Путин спас российское государство, но одновременно вернул его на путь стагнации и даже возможной катастрофы. Президент и его клика много раз говорили о жизненной необходимости сделать упор на развитие экономики и человеческого капитала, но их пугает мысль о глубоких внутренних реформах, которых требует это развитие, и вместо этого они тратят ресурсы на модернизацию армии. Чтобы эффективно конкурировать с другими странами и занять прочное место в международной системе, России необходимы прозрачное, компетентное и подотчетное правительство, реальная гражданская администрация, настоящий парламент, профессиональная и беспристрастная судебная система, свободная и профессиональная пресса, и деятельная, деполитизированная борьба с коррупцией.
Как не разбудить медведя
Российское правительство продолжает взваливать на свою страну груз агрессивной и независимой внешней политики — России он явно не по плечу и пока не дал никаких положительных результатов. Временное головокружение от хитрой и безжалостной игры в сирийской гражданской войне не отменяет безвыходность стратегического положения современной России — прихотливое сочетание слабости и величия дало автократа, который пытается сделать рывок вперед, сосредоточив как можно больше сил, и в результате ухудшает свою позицию в каждой следующей стратегической дилемме. Что это значит для западной внешней политики? Как Вашингтону выстраивать отношения с государством, обладающим внушительным ядерным и кибер-арсеналом, лидеры которого стремятся вернуть утраченное положение (хотя и в миниатюре), подорвать европейское единство и сделать свою страну «важной», чего бы им это ни стоило?
Здесь нужно понимать, что у России никогда не было устойчиво хороших отношений с Америкой. (Как показывают рассекреченные документы, даже союз во время Второй мировой был гораздо более хрупким, полным взаимного недоверия и противоположных целей, чем это принято считать). Дело тут не в недопонимании и обидах — скорее, в диаметрально противоположных фундаментальных ценностях и государственных интересах; для США это личная свобода, частная собственность и права человека, обычно трактуемые как антитеза государству. Таким образом, чудес ждать не надо. Кроме того, Америка не должна преувеличивать русскую угрозу и забывать о своем огромном преимуществе.
Сегодняшняя Россия — это не революционная сила, желающая перевернуть миропорядок. Москва действует по обычным лекалам международной политики эпохи великих держав — эта школа предпочитает свободу маневра моральному превосходству, воспринимает конфликт как неизбежность, делает ставку на жесткую силу и автоматически предполагает, что другие игроки имеют не менее циничные мотивы. В некоторых областях и регионах Россия может противостоять интересам США, но такая угроза и близко не сравнится с той опасностью, которую представлял для Америки Советский Союз — отвечать русским новой Холодной войной нет необходимости.
Конфликт на самом деле вертится вокруг требований Москвы признать за Россией сферу влияния на всём постсоветском пространстве за исключением Прибалтики. Это цена прочного мира с Путиным (что не всегда соглашаются открыто признать поборники такого мира). Это тот камень преткновения, который не дал двум странам сотрудничать после 11 сентября, и это та уступка, идти на которую Запад не должен ни в коем случае. При этом Запад на самом деле не способен защитить территориальную целостность государств, которые Россия хочет включить в свою сферу влияния. И блеф тут не сработает. Так что делать?
Кто-то вспоминает Джорджа Кеннана и призывает вернуться к стратегии сдерживания, утверждая, что внешнее давление сможет остановить Россию, а там авторитарный режим либерализуется или рухнет. Несомненно, многие идеи Кеннана по-прежнему актуальны — скажем, тот акцент на стоявшем за поведением СССР глубинном ощущении угрозы, который он сделал в своей знаменитой «Длинной телеграмме». Эта стратегия предполагает усиление санкций в ответ на нарушение международного законодательства, укрепление западных союзов политическим путем и усиление боевой готовности НАТО. Но сдерживание может выйти боком, вернув России желанный статус враждебной сверхдержавы, погоня за которым и стала причиной нынешнего противостояния.
Ключ к ситуации — в спокойной уверенности. Сейчас неясно, как долго Россия сможет разыгрывать свои слабые карты в противостоянии с США и ЕС, пугая своих соседей, отталкивая торговых партнёров, отравляя свой деловой климат и провоцируя «утечку мозгов». Рано или поздно начнется обратное сближение — усталость от санкций даст о себе знать, сделав возможной сделку на тех или иных условиях. Но надо заметить, что конфликт может и не закончиться в обозримом будущем — погоня за евразийской сферой влияния превратилась для России в элемент национальной идентичности, а вопросы такого порядка могут и не поддаваться обычным расчетам.
Тонкость тут в том, чтобы стоять твердо, когда это необходимо. Например, отказаться признать за Россией собственную сферу влияния, даже если Москва способна создать её чисто военным путём — и разговаривать в такие моменты только с позиции силы, в непринципиальных вопросах избегая ненужной и непродуктивной конфронтации. Однажды невозможность господствовать в Евразии и противостоять Западу станет для российских лидеров очевидной. До тех пор Россия останется проблемой — не целью нового крестового похода, а повседневной проблемой, которую придется решать.
Оригинал материала на сайте Foreign Affairs
