Текст: Кристофер де Беллег, для «1843 Magazine» (приложение журнала The Economist). Перевод: Николай Ершов, «Спутник и Погром»
Кристофер де Беллег (Christopher de Bellaigue) — писатель и журналист. В 2017 году выходит его новая книга «Исламское Просвещение: борьба веры и разума с 1798 года по наши дни».
Среди первых решений Саймона Хендерсона на посту директора Итонского колледжа, который он возглавил прошлым летом, — переместить собственный кабинет из центральной части школы, с ее лабиринтом позднесредневековых коридоров, в корпоративного вида бункер, пристроенный («без зазрения совести», добавил бы тут историк архитектуры) к учебному корпусу викторианской эпохи. Оттуда Хендерсон в оптимистичном, бесклассовом духе излагает свое видение того, как некогда сверхаристократичному заведению надлежит стать зеркалом современного общества, принимающим все многообразие учеников «от бедного первоклашки с севера Англии до воспитанника прекрасной платной школы на юге» (от обоих, естественно, требуется быть мальчиками). Итон будет с радостью делиться опытом, преподавательским составом и зданиями с государственным сектором. Словом, начнёт стремиться к «актуальности и позитивному вкладу». Желание нового директора сделать Итон двигателем перемен в обществе разделили бы немногие из его предшественников (за 6 веков их было 70); не особенно удивляет и то, что некоторым традиционно настроенным ученикам не по душе пришлось «дай пять» в исполнении начальства. Покидая бункер, я пытался понять, что произошло с тем Итоном, где я учился в конце 1980-х — школой, чей размах позволял не иметь дела до чьего-либо мнения, школой, которая для левых была оскорблением, для правых — поводом к гордости, а для всей Британии — не меньшим национальным брендом, чем дрожжевая паста «Мармайт» и король Артур?
На первый взгляд, не произошло ничего особенного: по другой берег Темзы от Виндзорского замка стоит все тот же старинный городок, куда многие туристы заглядывают по пути от Круглой башни в «Леголэнд». Стало больше смуглых, черных и азиатских лиц, но ученики по-прежнему расхаживают во фраках и напомаженных воротниках, словно в похоронной конторе, занимаются в старинных классных комнатах, избавляются от лишнего тестостерона на старинных площадках для игр, а на ночь их запирают в спальных корпусах на 50 человек (где у каждого своя комната). Как видно по отсутствию девочек, в Итоне считают, что современность, в которой на совместное обучение перешли уже многие частные школы, здесь должна сделать исключение. Итон по-прежнему интернат — этот вид образовательных учреждений переживает упадок, а некоторые считают его легкой формой насилия над детьми. Добавьте к этому статую Генриха VI на неровно вымощенном Школьном дворе (король в 1440 году основал школу), преподавателей в мантиях, которые, съезжаясь на велосипедах к утреннему совещанию, напоминают стаю воронов, и получится совсем не то впечатление, к какому стремится Хендерсон: нечто солидное, незыблемое, словом, что угодно, только не динамичность.
Спрашивается: который же Итон «настоящий»? Лаборатория прогрессивных идей социального приобщения, или придаток к британской «индустрии наследия»? Ответ, разумеется, — «и тот, и другой».
Характер всякой школы определяется тем, кого в нее принимают, но в особенности это касается Итона, который веками набирал детей из правящего класса, а изрыгал государственных деятелей и чиновников. (Премьер-министрами Великобритании побывали девятнадцать итонских выпускников, включая Дэвида Кэмерона). Теперь стало по-другому: при новой приемной политике стали появляться умные мальчики из бедных семей, иностранцы и нувориши, которых прежде в школу не взяли бы. Родитель одного из недавно поступивших рассказал о том, как удивился, узнав, что самое распространенное в школе имя — Пател.
В то же время сохранились и многие элементы непреходящего, традиционного Итона. Во многом именно из-за них родители по-прежнему и отправляют туда своих сыновей; играет роль и вера в то, что школа и лаской, и таской раскроет в ребенке лучшее — будучи, по словам директора, «беззастенчива в своем стремлении к успехам». Цель Итона, как и всегда, — воспитывать элиту, однако Итон трансформируется, приспосабливаясь к новой элите, чьи атрибуты — уже не родословные, титулы и земля, а деньги, ум и амбиции.
По всей вероятности, в ближайшие годы Итон ждут щекотливые взаимоотношения между способными мальчиками скромного происхождения, которые получают стипендию на учебу, иногда встречая дома скептицизм или даже сопротивление, — и подготовленными, откормленными детьми нового высшего класса, от чьих родителей ждут финансирования всей этой щедрости, причем не только через плату за обучение, но и через практически непрестанный сбор пожертвований. Новейшее «захватывающее и строго эксклюзивное предложение» — возможность увековечить свое имя в камне близ Школьного двора за 10 000 фунтов в рассрочку на четыре налоговых года.
Богатые и бедные Итона сливаются воедино, взаимно оправдывая присутствие друг друга в контексте итонского стремления стать need-blind на манер Гарварда — иначе говоря, принимать ученика вне зависимости от того, могут ли его родители позволить себе оплачивать учебу. Большие планы Итона лаконично изложил провост (глава администрации) Уильям Уолдергрейв: «Я рассчитываю на то, что школа будет и дальше выпускать премьер-министров, архиепископов Кентерберийских и всевозможных предпринимателей, однако три четверти из них выучатся по стипендии».
Уолдергрейв и Хендерсон представляют сторонников трансформации Итона в наши дни, однако процесс этот начался еще в предыдущем поколении. За последние четверть века немало учебных заведений шире распахнули двери; сегодня из 1 300 учеников 270 получают значительную скидку на оплату или вовсе от нее освобождены, а недавно школа взяла кредит в 45 миллионов фунтов на то, чтобы увеличить число стипендиатов. У школы также немалый по британским меркам фонд. По состоянию на август 2014 года портфель ее инвестиций и имущества оценивался в 300 миллионов фунтов, а ежегодный доход от платы за обучение — примерно 45 миллионов, не говоря уже о недвижимости и коллекции живописи. Однако из родителей и выпускников понадобится выжать еще не один миллион, чтобы школа смогла стать действительно безразличной к материальному положению.
Пока школа посредничает между целеустремленными богатыми и достойными поощрения бедными, за выживание борется третья группа: старые «итонские» семейства, на протяжении целых поколений отправлявшие туда сыновей. Эта группа преобладала в Итоне 1980-х, когда учился я; экзамены были пустой формальностью, школа была обрядом посвящения для потомков высших слоев и верхушки среднего класса, представляя собой нечто самодовольное, снобское и полное фамилий, знакомых по межвоенным дневникам Гарольда Никольсона. Доля этой группы уменьшается. В 1960 году дети «старых итонцев» составляли 60%, в 1994-м — 33%, сейчас — 20%. Из фамильной привилегии, передаваемой потомкам, Итон превратился в проходной двор.
Сто цветов: юные болельщики на матче в итонский пристенок — вид спорта, присущий исключительно этому колледжу
Но никакая элита не станет потворствовать собственному свержению, и Итон — живая иллюстрация часто забываемой истины: социальная мобильность — палка о двух концах. Не придется удивляться, если новые итонские семьи, с трудом устроив сына в школу, где все пропахло преемственностью, станут упорно держаться за обретенный статус и сами оснуют династии. Этой новой элите, чьи богатства ликвидны, вероятно, проще будет удерживаться на плаву, чем прежней, землевладельческой. Нередко мама там так же влиятельна, как и папа, а потомков готовят к тому, чтобы не почивать на фамильных лаврах и самим искать материального успеха.
Здесь, в появлении этих новых высших слоев — более подвижных, более космополитичных, и при этом гордящихся связями со старой, снобской Британией — и кроется напряженность, которую Итон породил своими меритократическими устремлениями. Перефразируя рекламу часов Patek Philippe, «вы никогда не будете владеть местом в Итоне. Вы просто присматриваете за ним до следующего поколения».
Я плохо сдал вступительный тест в Итон и протиснулся туда лишь после того, как моя мать напомнила главе приемной комиссии, что в колледже учился ее отец; в те дни Итон своих не бросал. Учебное заведение, в которое я попал весной 1985-го, казалось мне воплощением исторической преемственности, однако по всей стране отношение к нему приобретало враждебный оттенок. В послевоенную эпоху на посту премьер-министра сменили друг друга три итонских выпускника (один из которых, Гарольд Макмиллан, назначил в свое правительство целых 35 «старых итонцев»), однако влияние колледжа на власть ослабил всплеск эгалитаризма в конце 1960-х, а затем — эпоха Маргарет Тэтчер с ее духом самостоятельности и амбициозности. В 1990 году, когда Тэтчер потеряла пост главы партии тори, Дуглас Херд, которого прочили ей в преемники, обнаружил, что его итонское происхождение стали использовать против него. «Казалось бы, я кандидат в лидеры Консервативной партии, а не какой-нибудь секты помешавшихся марксистов», — сетовал он. Херд проиграл и выборы, и ключи от дома №10 по Даунинг-стрит Джону Мейджору — бывшему страховому клерку, окончившему государственную школу.
В конце 1990-х и начале 2000-х Тони Блэр и его правительство «новых лейбористов» сочетали дерзкий меритократизм Тэтчер с социальной сознательностью. Оксфорд, Кембридж и другие крупные университеты оказались под давлением — туда требовали принимать больше государственных выпускников, а частным школам велено было либо делиться своей материальной базой с соседями-бюджетниками, либо лишиться налоговых льгот, которые им полагались как благотворительным учреждениям. В 1999 году Итон получил ясный сигнал о том, что на старые связи в парламенте более не стоит полагаться: из палаты лордов были исключены почти 700 наследственных пэров, многие из которых, а то и большинство, были «старыми итонцами».
Как бы то ни было, Итон к тому времени уже понял, к чему идет дело. Руководство школы склонялось к мысли, что нужно повысить стандарты, дабы сохранить долю на рынке в новой, более меритократической Британии, все так же поставлять мальчиков в Оксфорд и Кембридж и по-прежнему производить премьер-министров. Ключ к этому был в более соревновательной системе приема. Школа, однако, испытывала проблемы с имиджем. Многие считали ее «закрытым цехом», где туповатому ленивому виконту отдадут предпочтение перед одаренным и прилежным сыном брокера из Сити — отчего брокеры из Сити не утруждали себя подачей заявлений. Любимый обществом пример заведомой пристрастности — школа позволяла родителям заносить новорожденных сыновей в так называемый «итонский список». По сути, «старый итонец» мог выгадать место для отпрыска, пока тот был еще в пеленках.
В 1990 году «итонский список» был упразднен, а еще через десять лет для всех 11-летних абитуриентов ввели стандартный вступительный тест и собеседование. У детей «старых итонцев» больше не было форы перед сыновьями тех, кто не оканчивал частных школ — да и перед потомками преуспевающих иммигрантов из Пакистана или малайзийских производителей микросхем. Со временем тесты стали труднее, поступившие — умнее, а туповатым, ленивым виконтам стали отказывать. (Умных и прилежных виконтов принимали по-прежнему). Конкурс ежегодно составлял где-то пять с половиной человек на место, а мест предлагалось 260.
Хотя к 2002 году, когда Итон возглавил предшественник Хендерсона Тони Литтл (некогда стипендиат и первый из своей семьи, кто продолжал получать образование после 14 лет), внутренние реформы там шли уже полным ходом — именно Литтл представил их на суд скептично настроенной публики. Он был, по воспоминаниям одного из учителей, «скорее министром иностранных дел, нежели внутренних»: давал интервью, заводил дружбу с реформаторами образования в правительстве Блэра. Его гневная филиппика против «смертоносного облака классовости» запомнилась как одна из самых ярких директорских речей в истории Итона.
При Литтле Итон стал спонсором государственного интерната в близлежащем Аскоте и приготовительного колледжа в лондонском боро Ньюэм. Богатые «старые итонцы» учреждали стипендии. Сперва принимать мальчиков из беднейших областей Британии и из-за рубежа оказалось на удивление сложно; директора не хотели расставаться с самыми способными учениками, а родителей приходилось убеждать, что Итон не есть нечто инопланетное. В 2014 году детский канал «Би-би-си» показал документальный фильм о трех итонских стипендиатах, после чего резко подскочило число заявлений о приеме — «не потому, что фильм посмотрели родители, а потому, что посмотрели их сыновья и решили, что тоже так хотят», как рассказал мне ответственный за прием. Из двоих бывших стипендиатов, с которыми я разговаривал — обоим сейчас за двадцать — один стал спичрайтером у члена парламента от Консервативной партии и сам стремится стать парламентарием, а другой — набирающий известность актер.
При новой политике стали принимать значительно больше учеников неанглосаксонского происхождения, однако несмотря на обилие иностранных имен на ячейках почтовых шкафов Итон — школа по-прежнему «британская», и ее политика социокультурного многообразия, по-видимому, нацелена на то, чтобы обезопасить Итон от захвата какой-то одной подгруппой глобальной элиты. Однако традиционалистов раздражает более многонациональная атмосфера, и Литтл рассказывал, как один «старый итонец», гневно тыча пальцем, назвал его «социалистом, который не успокоится, пока на площадке для игр не выстроит мечеть».
Побывав в Итоне нынешней весной, я провел час в библиотеке, наблюдая за тем, как преподаватель арабского показывал троим 16-летним палестинцам какие-то средневековые манускрипты, которые школа недавно приобрела, в их числе — страницу из куфического Корана IX века. Юноши родились в ливанском лагере беженцев и прилетели в Британию на собеседование; в сентябре двое из них будут носить фраки.
О бывшем директоре здесь напоминает Центр образовательных инноваций и исследований имени Тони Литтла — сверкающий исследовательский комплекс, построенный на средства спонсоров. Объединив усилия с Гарвардом, он продвигает изучение подросткового мозга: сплошные «нейронные проводящие пути» и «синаптический прунинг». Концепция деятельности центра — несколько натянутая попытка представить самую претенциозную школу в Британии как общественное благо: «мы хотим, чтобы Итон и Великобритания в целом оказались на передовой новых разработок в преподавании и обучении, которые принесут пользу всем».
Разумеется, новый Итон, открывшийся плутократам со всего мира и явственно проникнутый политкорректностью, не понравился традиционным итонским семьям, чьими фамилиями украшены военные мемориалы и спортивные кубки, и чьи сыновья начали получать отказы. В 2009 году я присутствовал на встрече выпускников, где Уолдергрейв произнес речь, восхвалявшую многообразие учащихся, и без устали призывал к пожертвованиям. «Деньги наши им нужны, а сыновья — нет», — пробурчал мой сосед. Впрочем, в массе своей старая гвардия, похоже, смирилась с понижением в статусе — отчасти потому, что многим «старым итонцам», как бы их ни нервировали «понапоступавшие», школа была бы не по карману, даже если бы их сыновей приняли.
За мое обучение в Итоне конца 80-х отец платил около 6 000 фунтов в год (сегодня это где-то 14 500). Сейчас ежегодная плата — 34 000 фунтов (в долларах — 50 000, это примерно на семь тысяч фунтов больше, чем среднегодовая зарплата по стране). Юристов и землевладельцев из провинции, когда-то составлявших костяк школы, такие цены полностью вытеснили с рынка. По словам одного «старого итонца», «многие из моего круга решили, что оно того не стоит — вполне сойдет и хорошая государственная школа».
Между старым Итоном и новым существует культурный барьер, и это еще мягко сказано. Родители традиционного толка с содроганием описывают корпоративные лотки и суши-бары, сооружаемые всякими парвеню к Fourth of June, ежегодному школьному сабантую (который, разумеется, проходит на самом деле не 4-го июня). В 1980-е были подстилки для пикника, где сидели на корточках, ели яйца вкрутую и пили коробочное вино.
Да и сколько бы ни говорилось о том, что 270 стипендиатов — не предел, хваленый эгалитаризм нового Итона не всегда очевиден. «Мы попытались определить, кто из одноклассников моего сына учится на стипендию, — сказала мать одного из учеников, — однако в его годовом классе два сына олигархов и семья с четырьмя детьми, которых отдали в четыре разных английских школы-пансиона. Наши подозрения пали на родителей одного индийского мальчика, но потом мы наткнулись на них, катаясь на лыжах в Валь-д’Изере».
Некоторые из новоприбывших считают, что перемены недостаточно далеко зашли. По словам одной матери-американки, «все еще есть ученики, которые хорошо смотрелись бы тут сто лет назад, причем они не всегда из самых умных. Но такие не преобладают», — добавила она с явным облегчением. Сожалела она только о том, что при Литтле не начали принимать девочек. Хендерсон, по слухам, собирается упразднить фраки, хотя это встретит сопротивление среди мальчиков — они трогательно привязаны к итонским традициям.
Учиться, учиться, учиться: Саймон Хендерсон, действующий директор
Культурные барьеры, ощущаемые родителями, для учеников неизбежно менее важны — отчасти благодаря тому, что школьная форма сглаживает социально-экономические различия. Один бывший стипендиат признался мне: «только закончив школу и приходя в гости к друзьям в роскошные квартиры, которые им подарили родители, я понял, насколько они богаты».
Из-за напряженной борьбы за каждое место в Итоне некоторые предприимчивые родители ищут окольные пути. Чарльза Милна, недавно ушедшего на пенсию главу приемной комиссии, посетил известный русский олигарх, чей сын не прошел вступительный экзамен и попал в список очередников. «Они еле втиснулись в мой маленький офис, — рассказывает Милн, — этот русский и двое его охранников, один из них — в восемь футов ростом. Я стал объяснять, как устроена система: чтобы его сына приняли, кому-то из других мальчиков пришлось бы оказаться от места». Вскоре олигарх его перебил, подняв ладонь. «Мистер Милн, — сказал он, — я не буду тратить ваше время. Когда решите, что нужно сделать, чтобы мой сын получил место, сообщите мне». Мальчик в итоге попал в другую школу. Другой очень богатый иностранец, после того как его сын получил отказ, позвонил Милну и назвал его «ё…ным ублюдком». У Милна и Литтла это стало шуткой, понятной лишь им. «Всякий раз, когда я заходил к директору, он меня приветствовал: „Hello, fucking bastard“».
При таком конкурсе на места не удивляет, что приемная, где ожидают теста (который оказался гораздо сложнее, чем тот, что сдавал я), напоминает сцену с русской рулеткой из «Охотника на оленей». Дети сидят с мертвенно-бледными лицами, а их родители переговариваются шепотом. Никто не заговаривает с чужими; напряжение почти осязаемо. Некоторые мальчики, попав в комнату для собеседований, принимались плакать.
Соперничают между собой не только абитуриенты. Идет битва умов между школой, провозгласившей целью обнаружение талантов и амбиций, и родителями, готовыми на все, чтобы выгадать своему ребенку преимущество. Обеспеченные, организованные родители нещадно натаскивают сыновей, нанимая репетиторов, заставляя мальчиков проходить бесконечные тесты на вербальное и невербальное мышление, отправляя на уроки прохождения собеседований, где учат держаться живо и чувствовать людей. Школа, однако, в курсе этих постоянно эволюционирующих попыток обойти систему, и многим мальчикам, блестяще прошедшим компьютеризированный тест, отказывают по причине их «неинтересности» на собеседовании. «Если мальчик меня рассмешит, — говорит один из проводящих собеседования, — у него хорошие шансы к нам попасть».
С битвы за место в Итоне между родителями, учениками и школой начинаются взаимоотношения, которые характеризует прежде всего требовательность. Богатые родители хотят, чтобы ребенок преуспевал и затем попал в прекрасный университет, желательно — Оксфорд или Кембридж. Школа хочет, чтобы эти родители выражали свою признательность пятизначными суммами. Стипендиатам нужно не посрамить тех, кто решил дать им стипендии. «Старые итонцы» тем временем нервно грызут ногти и надеются, что цифра в 20% не будет дальше снижаться, а плата — расти.
История того, как Итон отвоевал обратно командные высоты Британии — это история постепенной реабилитации. Ослабление непримиримых левых избавило от угрозы упразднения частных школ, а попытки Итона представить себя не пережитком ушедшей эпохи, а гарантом жизненных достижений в нынешней, начали приносить дивиденды. Хотя в леволиберальном северном Лондоне с вами по-прежнему перестанут разговаривать, если вы обмолвитесь о своем итонском образовании, в целом школа перестала быть громоотводом для классового ресентимента. Итонские же выпускники за последнее десятилетие стали ещё более вездесущими.
В 1950-е годы к успеху приводил скорее сам факт учебы в Итоне, чем то образование, которое он давал. Теперь верно обратное. Преподавание на отличном уровне, материальная база ни с чем не сравнится, результаты впечатляют. В этом году 85 итонцам предложили места в Оксфорде или Кембридже. У Школы Св. Павла, Вестминстера и Винчестера «оксбриджские» показатели выше, но, справедливости ради, эти заведения всегда специализировались на выращивании умных мальчиков. Итон интересен сдвигом внимания с классовости на ум. Он справился с угрозой потери актуальности, начав принимать умных мальчиков и выпускать еще более умных юношей в мир, который утратил пиетет перед наследственными привилегиями и стал превыше всего ценить ум и амбициозность.
Со сменой стратегии поменялась и культура заведения. Суровый вступительный тест, родители, идущие вверх по социальной лестнице, дети, понимающие, что в школу их привели собственные заслуги, а не «старое итонство» родителей — все это идет вразрез с тем многомудрым равнодушием, той знаменитой манерой принимать привилегии как должное и само собой разумеющееся, которые складывались в обычную жизненную позицию итонца 1980-х. В те времена отчаянно не уважали за прилежность, теперь не уважают за обратное. «Странно смотрят как раз на тех, кто не пользуется всеми возможностями, которые Итон ему предоставил», — поведал мне один нынешний ученик.
Прочная дисциплина естественным образом возникает в школе с самыми сложными экзаменами, поощряющей соперничество между учениками. Один недавний итонский выпускник обратил внимание на эту культурную особенность, наблюдая за дебатами в престижной закрытой Школе Св. Павла в американском Конкорде. (Итонские команды нередко берут все призы на межшкольных конкурсах дебатов). «Американцы друг с другом были невероятно вежливы, — вспоминает он, — тогда как в Итоне было гораздо жестче, у нас могло прозвучать: „фантастическую ты глупость сказал“».
И никаких суши-баров: Итонский праздник Fourth of June, восьмидесятые годы
По сравнению со школами, где оксфордско-кембриджский показатель выше, Итон делает больший упор на внеклассные занятия. Театральный кружок, одно из его особенно сильных мест, — шанс для коллективной работы, среди прочего развивающей легендарную итонскую уверенность в себе. Бюджет постановок в 400-местном Театре Фаррера выше, чем в одной из ведущих британских театральных школ. Неудивительно, что здесь часто появляются охотники за талантами и агенты, выискивающие нового Эдди Редмэйна — одного из многих недавних выпускников Итона, сделавших карьеру в шоу-бизнесе.
Инвестиции в широкий спектр внеклассных занятий помогают уяснить, почему Итон на первом месте по успешности, если понимать ее шире результатов экзаменов. По данным Саттонского фонда — благотворительной организации, стремящейся расширить возможности для малообеспеченных учащихся — Итон оканчивает всего 0,04% британских школьников, однако 4% из почти 8 000 «влиятельных людей», чье образование отслеживал фонд, оказались «старыми итонцами». Из Итона вышло почти в три раза больше заправил и важных шишек, чем из его ближайшего конкурента — Винчестера (альма-матер директора Хендерсона). С поправкой на большее количество учеников, в Итоне его объемы выпуска успешных людей на 50% выше.
И эта цифра приуменьшает достижения Итона, ибо «старые итонцы» сбиваются у самой вершины британской жизни. Иначе говоря, чем ближе вы к власти и успеху, тем скорее на кого-то из них наткнетесь. В этой школе учились Дэвид Кэмерон и его соперник по Консервативной партии Борис Джонсон. Учились принц Уильям и принц Гарри, архиепископ Кентерберийский Джастин Уэлби, актеры Том Хиддлстон и Дэмиэн Льюис, помимо уже упомянутого Редмэйна, путешественники Беар Гриллс и Ранульф Файнс, а также биолог сэр Джон Гёрдон, лауреат Нобелевской премии по медицине. В юриспруденции, бизнесе и банковском деле от «старых итонцев» не продохнуть.
Весьма вероятно, что результативность Итона сейчас выше, чем в 1980-е, когда на каждого ведущего банкира или посла приходились один-два выпускника, чьи карьеры не привели к высоким доходам (если им вообще удалось сделать карьеру) — многие в итоге выращивали марихуану или из рук вон плохо управляли небольшой усадьбой. Ни один отец итонца восьмидесятых не признался бы в низменных мыслях о том, окупится ли его инвестиция; в финансовые дела наших родителей мы вообще не были вовлечены. И это поменялось. Недавний стипендиат, выучившийся со скидкой в одну треть платы, рассказал, что его родители — оба были учителями в государственных школах — продали семейный дом, чтобы хватило на остальные две трети.
В Британии больше нет правящего класса, да и итонские мальчики слишком разнообразны, чтобы он из них сложился. Но покидают они школу принадлежащими к чему-то вроде на глазах складывающейся глобальной элиты. Их роднят между собой ум, целеустремленность, а также (во многих случаях) амбициозные семьи, высоко ставящие жизненный успех. Эти качества и привели их в Итон, и включались снова и снова для того, чтобы Итон дал им как можно больше. Родители находятся в непрестанном (и накладном) поиске всевозможных мелких преимуществ, открывающих путь к немалому преимуществу итонского образования — будь то летняя стажировка в юридических фирмах в Сити, репетиторство через скайп перед экзаменом по географии или курсы танцев перед Каледонским балом. Грандиозное родительское начинание современной элиты — ничего не оставлять на волю случая.
Есть, конечно, естественные противоречия между ролью школы в этом смелом предприятии и ее стремлением стать двигателем социальной мобильности; с тем же самым сталкиваются американские университеты «Лиги плюща», чьей системе приема Итон подражает. Среди итонцев встречаются бедные, есть лишь скромно обеспеченные, но большинство составляют очень богатые по мировым меркам люди. Одно из последствий трансформации: Итон теперь гарантирует, что дети богатейших останутся среди богатейших.
При всех исходных преимуществах задача, стоявшая перед Итоном на рубеже тысячелетий, была не из простых. Нужно было закрепить свою позицию на вершине британской жизни, одновременно проводя спорные и сложные реформы. Эти реформы были необходимы, их провели умело, но у перемен была своя незримая цена. Недавно вышедший на пенсию преподаватель посетовал, что учить стало скучнее, так как мальчики постоянно призывают не отступать от программы: «а это нам на экзамене понадобится, сэр?»
Когда-то у Итона была сильная боковая линия из бунтарей и чудаков. Мои годы там обогатило общение с поистине необыкновенными персонажами — и среди учащихся, и среди учителей, — и это привило мне терпимость к человеческим причудам и стало жизненно необходимым противовесом к иерархиям и правилам. По мере того, как школа стала придавать все большую важность результатам и оценкам, все сильнее стремилась максимально использовать свои возможности, эксцентричность неизбежным образом изживалась.
Ценность таких людей едва ли выразишь цифрами; об их успехах говорят не результаты экзаменов, а смутный дух непочтительности и скептицизма. Один мальчик из моего корпуса, Уильям Синклер, славился на всю школу как блестящий сатирик и возмутитель спокойствия; его издевательство над авторитетами и презрение к традиционным мальчишеским иерархиям пробивали претенциозность и самоуверенность, в которые Итон легко впадает. Одна из самых невинных выходок Уильяма: подложить живого цыпленка в ванну нашему старшему воспитателю.
В последние годы учебы моим наставником был Майкл Кидсон, плечистый историк, терроризировавший нас своим волнительно-красивым, уверенным английским, кидавшийся тряпкой в тех, кто грешил против грамматики и синтаксиса — и отстаивавший право своего озабоченного спаниеля утешаться об наши ляжки. («Ничего нет такого в том, что молодому человеку хочется подрочить!») Более всего Кидсон был лоялен и яростно сражался за тех, кто наживал себе неприятности; его стараниями несколько мальчиков избежали исключения. Во всех смыслах трудно себе представить, чтобы в нынешнем Итоне были бы рады что Синклеру, что Кидсону, но тогда они считались любимцами всей школы, а мое знакомство с ними кажется мне ничуть не менее важным, чем стажировка в Сити.
Итон — не единственное заведение, которое после реформ и похорошело, и поскучнело; мало в какой семье нынешнего ученика станут сокрушаться об исчезнувших эксцентриках, если сын доберется до Оксфорда или Кембриджа. Из ритуала посвящения для почившей ныне верхушки Итон превратился в коалицию разнообразных людей с амбициозными планами — но совсем не исключено, что для них это чужие планы. Пусть Итон и не стал окончательно либеральным, преображающим общество, как мечтали реформисты, но теперь он, без сомнения, гораздо разборчивее в том, кому дает путевку в жизнь — одну из лучших, что можно получить за деньги, за ум или за амбиции.
Оригинал материала на сайте 1843magazine.com
