Ранее: часть первая
21 февраля начались первые беспорядки в хлебных очередях. Поначалу никто не отнесся к ним серьезно. Во всех воюющих странах к тому моменту подобные вспышки гнева населения умели не замечать. Ну, разобьют пару витрин да успокоятся. Поэтому на следующий день Николай II спокойно уехал в Ставку Верховного главнокомандующего, располагавшуюся в Могилеве. Чтобы подстраховаться, государь отдал председателю Совмина Голицыну бланк о перерыве работы Госдумы, на случай если беспорядки продолжатся. Министр внутренних дел Протопопов лично заверил императора, что все замечательно, ничего серьезного не происходит, самый рядовой случай, мелкое хулиганство, разбили пару окон.
Наступило 23 февраля, по нынешнему календарю — 8 марта. Сейчас это день женщин, а тогда левые отмечали этот праздник как День труженицы. Непременно организовывались митинги, манифестации, демонстрации и тому подобные вещи. К тому моменту на крупнейшем артиллерийском заводе страны — Путиловском — уже пять дней шла политическая стачка. Как многие, наверное, уже замечали, протестное рабочее движение в России шло не под экономическими лозунгами, а под политическими. То есть рабочие могли, конечно, требовать повышения заработной платы, но десятым пунктом, после требования республики, власти советов и прочих чисто политических вещей. Происходило это потому, что активом здесь выступали, как правило, профессиональные забастовщики, связанные с большевиками или другими социал-демократическими партиями. Делалось это все по нехитрой схеме: несколько большевиков для вида устраивались на завод, создавали там кружок, втягивали в него рабочих (этим промышлял, например, Ворошилов, «державший Донбасс»). Потом одного из большевиков увольняли за плохую работу или за какие-нибудь грубые нарушения и объявлялась стачка под лозунгами «верните братишку». А братишка уже давно в Лондоне, Женеве или Брюсселе коньяк попивает со сливками эмиграции. Если же рабочие вдруг не хотели по доброй воле присоединяться к забастовке, то с ними разговаривали уже по-плохому. Подходили Серьезные и Бывалые товарищи, все в шрамах, с золотыми зубами, южной щетиной и акцентом, и объясняли популярным языком, что для их же, рабочих, блага просто необходимо присоединиться к забастовке ради братишки и республики.
Солженицын описывал происходившие события:
«В февральские дни агитаторы камнями и угрозами насильственно гнали в забастовку рабочих оборонных заводов — это во время войны! — и задержано было их десятка два, но ни один не только не расстрелян — даже не предан суду — да даже через несколько часов все отпущены на волю, агитировать и дальше».
Среди известных лиц, задержанных тогда, была сестра Ленина, но не та, что «Медведь», а которая Елизарова. Там же был задержан Подвойский.
Так вот, накануне празднеств трудящихся стачка на Путиловском заводе закончилась тем, что администрация объявила о временном прекращении работы предприятия на неопределенный срок. Мол, не хотите работать — значит, и не будете работать. В итоге толпы рабочих с крупнейшего завода присоединились к женскому празднику непослушания. Фактически дело происходило так: рабочие шли огромной толпой и на ходу снимали целые заводы. То есть буквально врывались на заводы и объявляли о том, что работа закончена. После этого другие рабочие либо с удовольствием поддерживали это начинание, либо присоединялись к демонстрантам под угрозой.
Казаки, патрулировавшие город, за исключением некоторых полков, проявили абсолютное равнодушие к происходящему и рабочим никак не мешали. Несколько полицейских пытались помешать, но были избиты.
На следующий день бастовали почти все городские заводы. Питерский градоначальник Балк сделал ход, позволивший ему прожить почти сто лет и умереть в благословенной Бразилии в 1957 году. Он объявил, что городские власти неспособны справиться с беспорядками, и передал бразды правления в руки военных. Теперь порядок наводил начальник питерского военного округа генерал Хабалов. Это был выдвиженец Алексеева, судя по всему, избранный им на роль пешки в игре, а не бывший полноправным участником заговора. Порядок он наводил весьма нерешительными методами, что и позволило ему умереть своей смертью в благословенной Греции.
Было принято решение только усилить охрану стратегически важных объектов и разместить в центре столицы солдат нескольких запасных гвардейских полков. Тем временем бастовали не только рабочие, но и студенты. На улицах стали отлавливать городовых и избивать их. Казаки понемногу начали переходить на сторону восставших. Как вспоминал один из непосредственных участников тех массовых акций:
«От „Центральной гостиницы“ по Лиговке скакали казаки, тогда городовые повернули и уехали по Суворовскому проспекту обратно, а казаки — за нами. Мы обсуждали между собой, что это значит, что между войсками началась неувязка, и делали вывод: значит, революция победила».
25 февраля были арестованы представители рабочей группы при Центральном военно-промышленном комитете. ЦПВК управлялся февралистами, то есть там буквально яблоку негде было упасть — всюду февралисты: возглавлял его сам Гучков, его помощниками трудились другой видный член Временного правительства Коновалов и будущий заместитель убитого «братишками» министра Шингарева Волков. Рабочую группу комитета возглавлял меньшевик Гвоздев. Также были арестованы несколько известных большевиков: Стасова, сестра Ленина Елизарова и Подвойский. Это об этих арестах говорил Солженицын. Да и они произошли только после того, как государь узнал о беспорядках от Хабалова и Протопопова и велел Хабалову прекратить их.
26 февраля начали возводиться баррикады, пошли первые перестрелки с военными, которых демонстранты забрасывали камнями. Пайпс приводит отрывок одного из донесений Охранного отделения, полученного от работавшего среди большевиков агента:
«Так как воинские части не препятствовали толпе, а в отдельных случаях даже принимали меры к парализованию начинаний чинов полиции, то массы получили уверенность в своей безнаказанности, и ныне, после двух дней беспрепятственного хождения по улицам, когда революционные круги выдвинули лозунги „долой войну“ и „долой правительство“, — народ уверился в мысли, что началась революция, что успех за массами, что власть бессильна подавить движение в силу того, что воинские части не сегодня-завтра выступят открыто на стороне революционных сил».
Один из запасных батальонов разоружил офицеров и начал стрелять по полиции. Мятеж был подавлен силами другого полка, однако нескольким солдатам удалось убежать с оружием. В обычных условиях мятежников судил бы трибунал, а зачинщиков приговорили бы к смертной казни. Однако находившийся на тот момент в Петрограде за главного военный министр Беляев, только полтора месяца назад приступивший к исполнению обязанностей, побоялся брать на себя ответственность и предложил мятежников арестовать. Беляев, хоть и происходил из рода потомственных военных, был нрава тихого и меланхоличного (его двоюродная сестра приходилась мачехой Блоку). Всю жизнь он служил исполнительным штабным офицером, и на решительные меры ему не хватило духа. В итоге, когда арестованных мятежников привели в Петропавловскую крепость, комендант (позднее присягнувший Временному правительству) не стал принимать их, объяснив это тем, что у него не хватает места для роты с раздутым составом. Арестовали только несколько человек, а остальные разбежались.
После этого случая Родзянко телеграфировал государю о том, что в столице анархия, а войска стреляют друг в друга. Тем временем Голицын, имевший от государя бланк на роспуск Думы до апреля, объявил о перерыве в ее работе председателю Думы Родзянко. Последний решил повернуть ситуацию в свою пользу и через несколько часов уже телеграфировал государю с требованиями создания «правительства народного доверия», которого думская оппозиция давно добивалась.
27 февраля начался бунт у запасников. Батальон учебников Волынского полка перебил офицеров и с оружием высыпал на улицы города, «снимать» другие батальоны, призывая их последовать своему примеру. Из-за большой сосредоточенности и раздутого личного состава этих батальонов буквально в течение утренних часов взбунтовались несколько тысяч солдат. У бунта был свой «сотник Парасюк», но судьба его сложилась куда трагичнее. Унтер-офицер учебного батальона Тимофей Кирпичников — крестьянин из Пензенской губернии. Ночью он подговорил часть солдат из учебки расправиться со старшими офицерами и присоединиться к борьбе «за землю и свободу». Кирпичников на несколько месяцев стал настоящей звездой. Корнилов лично наградил его за мятеж Георгиевским крестом (уже слышу шлепки от фейспалмов), с которым тот красовался на обложках прессы, как «Первый солдат революции». Временное правительство решило раскрутить «первого солдата революции» и поставить популярность оного солдата себе на пользу. Он был повышен в звании и разъезжал по солдатским частям, агитируя за революцию. Однако его популярность довольно быстро спала, и после Октябрьского переворота Кирпичников уехал на Дон, где попытался примкнуть к корниловцам. На свою беду, он оказался героем популярной рубрики «а туда ли ты зашел?» Кирпичников обратился к Кутепову и отрекомендовал себя как «первого солдата революции». Кутепов же был не просто убежденным монархистом, но одним из офицеров, которые в дни революционных событий не только не были вовлечены в заговор и не устранились от происходящего, напротив, он активно выступил на стороне государя. Понятно, Кутепов тут же велел дурака расстрелять:
«Однажды ко мне в штаб явился молодой офицер, который весьма развязно сообщил мне, что приехал в Добровольческую армию сражаться с большевиками «за свободу народа», которую большевики попирают. Я спросил его, где он был до сих пор и что делал, офицер рассказал мне, что был одним из первых «борцов за свободу народа» и что в Петрограде он принимал деятельное участие в революции, выступив одним из первых против старого режима. Когда офицер хотел уйти, я приказал ему остаться и, вызвав дежурного офицера, послал за нарядом. Молодой офицер заволновался, побледнел и стал спрашивать, почему я его задерживаю. Сейчас увидите, сказал я и, когда наряд пришёл, приказал немедленно расстрелять этого «борца за свободу».
Вопреки расхожему мнению, у правительства имелся разработанный план на случай начала массовых беспорядков, поскольку, как уже говорилось, такие вещи неоднократно происходили во всех воевавших странах, кроме Германии. Беспорядки должны были подавлять при участии запасных полков, вернее, даже не запасных полков, а учебных команд, в которых самые толковые солдаты экстерном учились на офицеров. Проблема заключалась только в том, что уволенный за несколько месяцев до февраля военный министр Поливанов распорядился держать этих солдат в городе, более того, на обучение прибывали все новые кадры и в результате запасные роты расширялись до каких-то неимоверных показателей. Офицеров для надзора за ними не хватало, и вчерашние крестьяне, присланные в учебку, фактически были предоставлены сами себе и, естественно, стали одними из главных объектов агитации. Поливанов был участником заговора военных и лидеров парламентской оппозиции и не только благополучно пережил «гучковские чистки», но и получил должность председателя Особой комиссии по реорганизации армии на демократических началах и Комиссии по улучшению быта военных чинов.
Не поспособствовало реализации плана противодействия беспорядкам и то, что ответственные офицеры просто «заболели», как только эти беспорядки начались. Ответственный за столичные запасные гвардейские полки генерал Чебыкин за несколько дней до этого уезжает в отпуск. Его замещает полковник Павленков, который с началом беспорядков объявляет себя «больным грудной жабой» и не является на службу. Также внезапно заболевает морской министр Григорович.
Но что уж там, сам министр внутренних дел Протопопов, оказывается, был больной. Вернее, сумасшедший. Ну, или очень хотел, чтобы его считали сумасшедшим. Он ползал на четвереньках, катался по полу, бился головой об пол. На допросе Чрезвычайной комиссии Временного правительства он заявил:
«Протопопов. — Я не знаю, я, должно быть, не совсем здоров. То, что сегодня со мной было, это третий день. У меня неврастения и продолбление черепа, это даром не проходит. Я не знал, что я истерик, а это полная истерия. Я слышу звуки, слышу какие-то голоса, ясно, ясно слышу, как в гипнозе. Я не помню, о чем я говорил, но волновался и говорил.
Председатель. — Вы бранили Бехтерева.
Протопопов. — Я его ужасно браню.
Председатель. — Разве Бехтерев действительно вас гипнозом лечил?
Протопопов. — Два раза в неделю, в течение двух лет. После моей болезни (у меня неврастения была), от которой Бадмаев не мог вылечить, Бехтерев мне очень помог, он меня быстро поправил, давая мне облатки с кодеином. Я давно наблюдал, что на меня находило полосами такого рода состояние, и такие подъемы у меня бывали. Те слова, которые я слышал, я их обязательно повторю. Я чувствую, что меня Бехтерев испортил, он меня приучил, это, безусловно, гипнотическое влияние. Я сегодня не притворялся. Правда, двигательная мысль была — уйти из этой крепости, уйти из этой грязи, в которую я попал».
Даже современники говорили, что Протопопов притворялся больным, закатывал глаза и уходил в себя. Замечательного товарища посоветовал своему кузену британский король Георг. Впрочем, вряд ли Протопопов был сумасшедшим. Иначе действовал бы он по-другому. А действовал он именно так, как надо: не делал ничего. Только слал в Ставку телеграммы, что все замечательно. Он даже наотрез отказывался арестовать ту жалкую кучку из Центрального ВПК, и ареста удалось добиться только после яростного давления главы питерского Охранного отделения Глобачева. После этого Протопопов просто пошел и сдался революционерам из будущего Временного правительства.
К 28 февраля в городе царила абсолютная анархия, даже не взбунтовавшиеся солдаты спокойно взирали на революционные толпы, не мешая им. Толпы тем временем освобождали тюрьмы и по пути сожгли Охранное отделение вместе со всеми архивами. Голицын телеграфировал в Ставку, что правительство распускает само себя и передает власть «ответственному правительству народного доверия». Государь объявил, что никаких перемен до его прибытия быть не должно и он выезжает в Петроград.
В Петроград прибыл Великий князь Михаил Александрович, у которого среди заговорщиков было немало сторонников, в частности генерал Алексеев и председатель Думы Родзянко, который сделал ему недвусмысленное предложение объявить о создании «правительства народного доверия» и провозгласить себя диктатором Петрограда. Однако Михаил Алексеевич на дворцовый переворот не решился, чем очень огорчил свою супругу, мадам Шереметьевскую, с которой связана отдельная история. До брака с князем она уже дважды была замужем и оба раза разводилась по своей инициативе. Более того, во втором браке она была супругой поручика «синих кирасир», непосредственным начальником которого был Михаил Александрович. Надо ли говорить, что такой брак был просто немыслим для наследника, тем более что и происхождения она была невысокого. Тем не менее Михаил, бывший вторым в линии престолонаследия, согласился на брак и лишился прав на трон, что, однако, сделало недовольной его жену. В ее модном великосветском салоне неизменно продвигались идеи о необходимости воцарения достойного императора, например, такого, как Михаил.
Но мы немного отвлеклись. 28 февраля официально распущенная Госдума осознала, что может возглавить протест. Город фактически оказался в руках восставших, занявших все стратегически важные места, и можно было начинать свою игру. Заговор существовал давно, но все планировалось несколько не так. В качестве одного из вариантов в конце 1916 года предполагалось, что генерал Алексеев арестует императрицу и фактически возьмет ее в заложники, после чего к императору явится делегация с требованием «поделиться властью». В последний момент Алексеев испугался ответственности и последствий и, притворившись больным, уехал в Крым на лечение на несколько месяцев. Теперь же момент настал. В Таврическом дворце, где заседала Государственная дума, часть депутатов под видом «частного совещания» создала новый орган власти — Временный комитет Госдумы. В него вошли все заговорщики из «Прогрессивного блока», которые через несколько дней и станут Временным правительством. Комитет официально объявил себя властью.
«Временный Комитетъ членовъ Государственной Думы при тяжелыхъ условіях внутренней разрухи, вызванной мѣрами стараго правительства, нашелъ себя вынужденнымъ взять въ свои руки возстановленіе государственнаго и общественнаго порядка. Сознавая всю отвѣтственность принятаго имъ рѣшенія, Комитетъ выражаетъ увѣренность, что населеніе и армія помогутъ ему въ трудной задачѣ созданія новаго правительства, соотвѣтствующаго желаніям населенія и могущаго пользоваться его доверіем.
Предсѣдатель Государственной Думы М. Родзянко. 27-го февраля 1917 г.»
Самое неловкое в этой ситуации то, что уже через день — 1 марта — союзники России Великобритания и Франция признали комитет в качестве верховной российской власти. Неловкость ситуации заключается в том, что даже официально Николай отрекся только 2 марта, то есть линия англичан и французов здесь весьма специфическая, это не поведение союзников. Такие вещи впопыхах не делаются, а если еще вспомнить ультиматум Бьюкенена Николаю (он приводился в предыдущем тексте), то совсем уж нехорошо все это выглядит.
Временный комитет, объявив себя властью, принялся назначать комиссаров вместо министров имперского правительства. Всего было назначено 24 комиссара, чьи полномочия также были подтверждены англичанами и французами 1 марта. Однако он оказался не единственной властью. В этот же день был провозглашен Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Что особенно смешно, Петросовет базировался там же — в Таврическом дворце. А некоторые особо выдающиеся персонажи вообще успевали и там, и там заседать одновременно. Например, Карло Чхеидзе — благородный масон и меньшевик. Будучи лидером меньшевистской фракции в Думе, он одновременно заседал в обоих органах новой власти. Очень большой человек, учился в Харьковском ветеринарном, вылетел, решил, что пустое все это, книжки какие-то, учебники, в политику надо идти.
Большевики полностью проспали этот момент, и ни одного их представителя в Петросовете не оказалось. Позднее был образован исполнительный комитет, куда все же удалось попасть двум большевикам: Шляпникову и Залуцкому. Биография Шляпникова чрезмерна даже для большевиков. По собственной выдуманной автобиографии, он выходец из старообрядческой семьи, рано осиротевший, потом уехал в Европу, жил то в Англии, то во Франции, то в Бельгии, приходился любовником Коллонтай. Приехал с корабля на бал и сразу попал в Петросовет. На самом деле кто этот человек, не совсем понятно. Он же был известен как «Беленин», но в то же время приехал в Петроград с паспортом на имя «Жакоб Ноэ». Неизвестен даже его год рождения. Но советские биографы до того, как он попал в опалу к Сталину, писали про его боевую молодость так:
«8 мая 1901 г. на заводе вспыхнула забастовка солидарности с соседями-обуховцами. 15-летний Сашка Шляпников принимает в ней самое активное участие, сгруппировав вокруг себя подростков из всех мастерских. Набив карманы гайками, болтами, кусками железа, они стаями проносились по докам и мастерским, выгоняя оттуда тех, кто не хотел подчиниться общему решению о стачке; тех же, кто отказывался, осыпали градом стальных осколков, заставляя таким образом примкнуть к большинству».
Толковый паренек. В 1901 он еще кидал болтами в несознательных рабочих, а в 1918 году с мандатом курировал продразверстку:
«Местные и областные совнаркомы, совдепы, ревкомы, штабы и начальники станций, организации торгового флота, речного и морского, почтово-телеграфные и продовольственные организации, все комиссары и эмиссары обязываются исполнять распоряжения тов. Шляпникова».
Второй большевик — Залуцкий — так высоко не взлетел, но закончил так же. Спутался с оппозицией, только не с «Рабочей», а с «Новой», и был расстрелян в 30-е.
В самый первый состав Петросовета вошли 8 меньшевиков, два большевика, бундовец, левый эсер и двое беспартийных. Председателем избрали уже упоминавшегося Чхеидзе, его замами стали меньшевик Скобелев и бывший трудовик и будущий эсер Керенский. Скобелев был выходцем из сектантов-молокан, жившим длительное время в эмиграции и тесно связанным с Троцким. Но позднее вернулся в Россию, а во время Первой мировой он встал на оборонческие позиции. Про Керенского в двух словах и не расскажешь, достаточно того, что отец Ленина являлся непосредственным начальником Керенского и они дружили семьями, и отец Керенского составил Ленину протекцию для экстерна в университете.
Позднее состав Петросовета многократно изменялся и расширялся, особенно после того, как большевики взяли курс на его большевизацию. Одним из первых решений стало создание военного повстанческого штаба, ведь с фронта все еще могли подойти лояльные государю и не разложенные пропагандой войска. В штаб назначили подполковника Мстиславский-Масловский — огромного ранга эсера (входил в ВВНР, где курировал офицерское направление). Он был сыном преподавателя Академии Генштаба генерал-майора Масловского. Сначала он состоял в эсерах, потом в левых эсерах, потом примкнул к украинским боротьбистам, потом вообще отошел от всех партий, благополучно пережил все репрессии, а на их пике, в 1938 году, получил предложение стать личным биографом самого Молотова.
1 марта Петросовет выпустил легендарный «Приказ № 1», за несколько часов разрушивший многомиллионного колосса — армию. Фактически этим приказом офицерская власть делегировалась солдатским комитетам, создаваемым на выборной основе. Эти комитеты заведовали оружием и его выдачей. Он также стал выражением анархистских устремлений рядовых солдат: отменялась обязательная отдача чести, а за обращение к солдату на «ты» можно было загреметь под местечковый трибунал в виде солдатского комитета. Этот приказ был воспринят миллионами крестьян, только вчера прочитавших азбуку и призванных в армию, именно так, как и должен был: теперь все можно!
Официально у этого документа нет установленного автора. Однако известно, что комиссией по составлению приказа заведовал присяжный поверенный Соколов, — в ряде источников указывается, что он был сыном царского духовника. Об этом человеке известно не так уж много, кроме того, что он являлся членом ВВНР.
В ночь на второе марта началось совместное заседание Петросовета и Временного комитета. По его итогам постановили объявить полную политическую амнистию (тут надо понимать, что политическими тогда считались не только собственно политические, но и всевозможные террористы, экспроприаторы и убийцы. Так, Махно вышел на свободу, несмотря на то, что сидел за грабежи и убийства, то же самое было и с Котовским, за которого ходатайствовали Гучков с Колчаком и Брусиловым), выборы в Учредительное собрание, полицию отменить, революционный питерский гарнизон не разоружать и вообще не трогать. На этом же заседании был сформирован первый состав Временного правительства, которое возглавил Львов.
Далее: часть третья
