135 лет назад, 13 марта 1881 года взрывом бомбы был убит император Александр II. Очередное покушение, на этот раз увенчавшееся успехом, подвело черту под 15-летним периодом, который трудно назвать иначе как охотой на императора. За полтора десятка лет на Александра покушались шесть раз, и это только осуществлённые нападения.
Чем император заслужил такую ненависть? Был ли он чудовищным сатрапом, евшим детей и вешавшим подданных за косой взгляд? Вовсе нет. Напротив, это самый либеральный царь за всю историю Российской Империи, по деятельной энергии своего правления стоявший вровень с Петром I. Великие реформы Александра можно сравнить разве что с петровскими: за 15 лет было коренным образом переустроено русское общество, отменено крепостное право (причём крестьян отпустили с землёй). Судебная реформа поставила русские суды на одну ступень с лучшими европейскими образцами. Земская реформа создала реально действующее местное самоуправление. Финансовая реформа оказалась так хороша, что получившуюся систему почти не меняли до самой революции. В 1863 году приняли самый либеральный за всю историю Империи университетский устав. Наконец, была вовсе отменена вызывавшая много нареканий система рекрутского набора, её заменили современной воинской обязанностью. Евреям, окончившим университет, позволили вместе с семьями селиться за чертой оседлости.
Успех сопутствовал императору и во внешней политике: победа над турками, окончательное завершение полувековой Кавказской войны, продвижение в Среднюю Азию. Царствование Александра II было во всех отношениях блестящим: ни одного провала и масса своевременных и современных реформ. И вместе с тем — неслыханное в прежние времена недовольство, всеобщий пожар в умах, революционный террор. В обществе как будто что-то сломалось. Обычная картина «юноша не захотел учиться и попал в плохую компанию» в России тех лет перевернулась с ног на голову: «в плохую компанию» попадали как раз прилежно учась. Как университет — так револьверы, динамит, боевые подруги, убийства, конспиративные квартиры.
Как это получилось? И мог ли Александр что-либо изменить?
Гражданская активность и вольнодумство существовали и в николаевские времена. Взять хотя бы Герцена, Бакунина или петрашевцев. Но это были цветочки, по-настоящему кровавые социалистические ягодки созрели к 60-м годам. Первой ласточкой стал Дмитрий Каракозов, совершивший покушение на императора в 1866 году. Этот небогатый дворянин состоял в кружке своего кузена Ишутина. Там обсуждали, как бы поскорее устроить крестьянскую революцию, и в конце концов сошлись во мнении, что лучше всего убить царя, а потом уж крестьянское восстание непременно вспыхнет само собой. Каракозов сам себя объявлял психически больным человеком — дескать, от осознания несовершенства мира хотел покончить с собой, но вместо этого решил убить царя, чтобы своей гибелью принести пользу человечеству. Он мог изображать сумасшедшего, надеясь избежать петли, но его родственник Ишутин тоже в конце концов тронулся умом, то есть наследственность, пожалуй, и правда была дурная.
16 апреля 1866 года Каракозов выстрелил в императора во время его прогулки по Летнему саду, но промахнулся. Террориста схватили, но государь решил перекинуться с ним парой фраз, решив поначалу, что тот поляк (совсем недавно подавили очередное польское восстание). Однако Каракозов назвал себя русским и объявил, что стрелял, чтобы отомстить за обманутых крестьян, которым царь не дал земли. Через несколько месяцев неудавшегося убийцу повесили.
Дмитрий Каракозов
Пример Каракозова вдохновил знаменитого Нечаева. Нечаев ничем особенным на революционном поприще не прославился, но породил совершенно новый типаж революционера — не возвышенного романтика-идеалиста и мечтателя о всенародном счастье, а патологического маньяка, отморозка, ради личной власти готового на все. Он, например, организовал с подельниками убийство студента Иванова, всего лишь не поддержавшего идею предводителя о расклеивании листовок. После убийства Нечаев бежал за границу, там успел пообщаться со старым поколением революционеров и ужаснул их своей совершенной отмороженностью. Позднее борца выдали в Россию, и дни свои он закончил в Петропавловской крепости.
Увы, Нечаев успел написать свою главную работу — «Катехизис революционера». И сам борец с режимом, и его шахидская проповедь произвели огромное впечатление на общество. Достоевского эта история вдохновила на написание «Бесов»; книга была закончена в 1872 году и вместо реализма получилось страшное предсказание. Молодежь же от нечаевского людоедства сходила с ума: для нее это был всадник апокалипсиса, сеющий чуму и смерть, но одновременно обещающий грядущий рай для избранных (народовольцы достаточно долго строили планы освобождения Нечаева из крепости). Нечаевский кодекс шахида учил:
«Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире. Если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором — все и все должны быть ему равно ненавистны.
Все это поганое общество должно быть раздроблено на несколько категорий. Первая категория — неотлагаемо осужденных на смерть. Да будет составлен товариществом список таких осужденных по порядку их относительной зловредности для успеха революционного дела, так чтобы предыдущие номера убрались прежде последующих.
При составлении такого списка и для установления порядка должно руководствоваться отнюдь не личным злодейством человека, ни даже ненавистью, возбуждаемой им в товариществе или в народе. Должно руководствоваться мерою пользы, которая должна произойти от его смерти для революционного дела.
Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России. Товарищество поэтому не намерено навязывать народу какую бы то ни было организацию сверху. Будущая организация без сомнения вырабатывается из народного движения и жизни. Но это — дело будущих поколений. Наше дело — страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение».
Пожалуй, это самый выдающийся манифест человеконенавистничества из всех когда-либо написанных. В скором времени вольные и невольные последователи Нечаева стали воплощать эти строчки в жизнь на практике.
Спустя год после первого покушения, в 1867 году, в императора стреляли снова. На сей раз это действительно сделал поляк, Антон Березовский. Дело происходило в Париже. Охрана успела среагировать и в последний момент толкнуть стрелка под руку — пуля попала не в царя, а в лошадь. Березовского тут же схватили. На суде он заявил, что действовал в одиночку, а русского монарха задумал убить ещё в колыбели. Березовского приговорили к пожизненной каторге в Новой Каледонии и спустя 40 лет помиловали.
Сергей Нечаев и Антон Березовский
После этого покушений не было 10 лет. Русские революционеры надеялись на крестьянский бунт и организовывали хождения в народ — желая, надо полагать, вживую изучить, что такое этот загадочный mujik, о котором столько толкуют в книгах и который непременно построит новое справедливое общество. Сами борцы с режимом по большей части происходили из семей дворян, миллионеров, крупных чиновников и генералов, и представляли себе абстрактный народ и его страдания весьма смутно.
Идея провалилась. Толкующие про передел земли и восстание народники крестьянам казались подозрительными — с ними говорили неохотно, а иногда и вовсе сдавали полиции, принимая за агентов помещиков, готовящих революцию, чтобы опять восстановить крепостное право.
Тогда народники сменили тактику и попытались осесть на местах. Они переодевались в крестьянское платье и пробовали устроиться среди местных крестьян, чтобы вести среди них агитацию. Увы, жившие в мире абстрактных идей революционеры ничего не смыслили в крестьянском труде, и община либо смеялась над ними, либо вовсе прогоняла (общины вообще неохотно принимали новых членов, тем более таких подозрительных).
Фигнер вспоминала:
«В первый раз в жизни я очутилась лицом к лицу с деревенской жизнью, наедине с народом, вдали от родных, знакомых и друзей, вдали от интеллигентных людей. Признаюсь, я почувствовала себя одинокой, слабой, бессильной в этом крестьянском море. Кроме того, я не знала, как и подступить к простому человеку».
К середине 70-х стало очевидно, что хождение в народ провалилось. Кроме того, власти начали обращать на революционеров пристальное внимание — народники, например, распространяли подложные прокламации от императорского имени об отмене собственности на землю, надеясь возбудить смуту и беспорядки. Само народничество раздробилось на несколько лагерей, из которых выделились два основных крыла: пропагандистское — более умеренное и либеральное, выступавшее за воздействие словом и эволюцию существующих порядков, и заговорщицкое — объединявшее радикалов, выступавших за политический террор и полное разрушение существующего строя.
Какое-то время два лагеря сосуществовали в рамках крупнейшей народнической организации «Земля и воля», но в конце 70-х она раскололась. Большинство лидеров движения выступили за политический террор. Плеханов, отстаивавший необходимость «работы в поле» с населением, покинул организацию, основав «Черный передел», который остался на консервативных народнических позициях, но вскоре прекратил свое существование. Сам Плеханов, кстати, в эмиграции стал зачинателем русского марксизма.
20-летний Плеханов в 1870-е годы и в зрелом возрасте
Оставшиеся народники оформились в организацию «Народная воля», теперь уже чисто террористическую. Серьезной экономической программы у народников просто не было, а политическая умещалась в несколько пунктов: заменить армию территориальными ополчениями, раздробить государство на самоуправляемые общины, а крестьян заставить жить коммунами и работать сообща, как на фабриках. От последней меры должны были исчезнуть эксплуатация и притеснения. И вот этот примитивный до дегенеративности фурьеризм считался в интеллектуальной среде того времени чуть ли не высшим интеллектуальным проявлением революционной демократии.
Любопытно, что поначалу народовольцы собирались после крушения монархии созвать Учредительное собрание, которое определит дальнейшее устройство страны, но потом стали склоняться к прямому захвату власти, потому что «народ все равно с восторгом примет наши идеи». Ошанина вспоминала:
«При своем образовании все члены Комитета (за исключением меня) были народниками. Под конец все стали более или менее якобинцами, сохраняя разумеется, веру в народ (в том смысле, что он примет с восторгом то, что сделаем для него мы)».
Основным методом народовольцы выбрали террор. Государство по их мысли должно было либо развалиться и скатиться в хаос — после этого «народные традиции» сами собой порождали новое справедливое общество. Либо власть, уставшая от террора, поддавалась давлению и сама начинала революционные преобразования.
Отдельные буйные народовольцы начали беспорядочный террор, не дожидаясь расколов и распоряжений сверху. На этом поприще особенно выделился Валериан Осинский, сформировавший в Киеве свой собственный Исполнительный комитет. Осинский был сыном генерала, вдобавок богатого помещика. Вскоре после поступления в институт путей сообщения он уверился, что железные дороги — это средство эксплуатации человека, и бросил учебу. В советских панегириках так и писали:
«Исследовав вопрос глубже, он пришел к убеждению, что, может быть, отвлеченно рассматриваемые, железные дороги представляют полезное учреждение, в действительности же служат лишь новым поводом к эксплуатации народа. Попытаться личным влиянием обуздать своекорыстие деятелей, собственным примером дать образец, честного исполнения общественных обязанностей Осинский не хотел, потому причину злоупотреблений определял в общих недостатках социального устройства и подобную попытку считал паллиативом, могущим воздействовать на следствие, а не на причину зла».
Валериан Осинский
Осинский решил, что убивать людей куда веселее, и всецело отдался этому увлекательному занятию. В 1878 году он организовал два покушения. Одно из них, на товарища киевского прокурора, окончилось неудачей — жертву не смогли даже ранить. Зато второе, против адъютанта Киевского жандармского управления Гейкинга, оказалось успешным. Стоит отметить, что протобольшевики выбирали жертвы наугад — никто из убитых не отличался жестокостью и не был личным врагом революционеров. Гейкинг и вовсе считался либералом. Один из народников, Тихомиров, позднее признавал:
«Убийство Гейкинга было большой мерзостью. Этот Гейкинг совершенно никакого зла революционерам не делал. Он относился к своей службе совершенно формально, без всякого особого усердия, а политическим арестованным делал всякие льготы».
Непосредственным исполнителем убийства был сын священника Григорий Попко, подошедший к Гейкингу со спины и ударивший его кинжалом. Убегая от преследования, боевик начал палить по прохожим — убил одного человека и тяжело ранил другого. За несколько лет до этого Попко убил рабочего, которого заподозрил в сотрудничестве с Охранным отделением. К слову, подельником террористов был Федор Юрковский, сын героя обороны Севастополя Николая Юрковского.
Федор Юровский и Григорий Попко
Парадоксальная история: отец героически погиб на войне, а сын вырос настоящим необузданным животным, жаждущим крови. Он был настолько отморожен, что его отказывался принимать к себе даже лидер террористов-народовольцев Желябов. Юрковский потом честно признался своей подруге, что убивать людей ему легче, чем бешеных собак. Впрочем, подруга после этого полюбила революционера ещё сильнее. Юрковский сорил деньгами направо и налево (как уже говорилось, он происходил из богатой семьи), неизменно появлялся в обществе революционеров, с кинжалом и револьвером — всё это производило очень большое впечатление на экзальтированных девочек характерного типажа «святая грешница», в поисках острых ощущений убегавших от богатых родителей к революционерам. Фигнер вспоминала:
«Передо мной был красавец — брюнет южного типа, среднего роста, широкоплечий силач, с правильным овалом и чертами породистого лица, обрамленного черной бородой. С небольшим улыбающимся ртом и черными, необыкновенно большими глазами, смеющимися, плутовскими, мечущими искры, — на него нельзя было не обратить внимания.
Совершенно исключительной среди нас была и духовная физиономия его. Такой бесшабашной, веселой, необузданной, удалой головы ни раньше, ни позже я не встречала. Это было настоящее дикое дитя природы, не знающее и не желающее знать, что такое дисциплина, подчинение своей воли воле коллектива. И как был он степным конем, не знающим узды, так необузданным одиночкой и остался до конца.
Его отношение к нам, женщинам-революционеркам, было совсем иное, чем у других наших друзей: у них было простое товарищество, а Юрковский метал искры, ухаживал и угождал, старался исполнять прихоти, вызывал капризы, смех и шалости своими шутками и остротами.
К мало-мальски серьезным занятиям, к умственному труду или чтению Юрковский был совсем не способен и не чувствовал потребности ни в чем подобном. От природы он был умен и не без способностей, но ему нужны были движение, шумиха, постоянное общение с людьми, разнообразие впечатлений, что-нибудь возбуждающее, стимулирующее».
Позднее Юрковский принимал участие еще в одном убийстве показавшегося ему подозрительным человека, грабил казначейства и закончил жизнь в Шлиссельбургской крепости.
После убийства Гейкинга южный филиал народовольцев разгромили, а большая часть активистов попала за решётку. Осинского повесили в Киеве. К тому моменту народовольческие лидеры, наконец, созрели для террора, но их неожиданно опередил никому не известный Соловьев. Сын петербургских мещан, он около 10 лет преподавал в уездном училище. В молодости Соловьёв был фанатично религиозен, но потом спутался с социалистами и так же фанатически уверовал в революцию. Он считался членом народнической «Земли и воли», но рядовым и ничем не примечательным. Судя по всему, Соловьев действительно действовал один — по крайней мере, народовольцы и потом, когда стало можно, не признавали его за своего.
14 апреля 1879 года в окрестностях Зимнего дворца Соловьев открыл стрельбу по императору. Хотя он выпустил пять пуль, ни одна из них не достигла цели. Боевика повесили на Смоленском поле — это была одна из последних публичных казней; потом террористов станут казнить на пустырях и во дворах тюрем, чтобы не создавать им ореола героев — вид нигилиста на эшафоте неизменно пробуждал у психически нестабильной молодёжи ассоциации с распятием Христа и мечты о красивой мученической смерти за революцию.
Александр Соловьев
7 сентября 1879 года, через два с половиной месяца после фактического оформления движения, лидеры народовольцев «вынесли приговор» российскому императору. Вот как это выглядело в воспоминаниях Фигнер:
«На третьем и последнем заседании Липецкого съезда, посвященного обсуждению будущих предприятий общества, Александр Михайлов произнес длинный обвинительный акт против императора Александра II. Это была одна из самых сильных речей, какие мне приходилось слышать в своей жизни, хотя Михайлов по природе и не был оратором.
В ней он припомнил и ярко очертил сначала хорошие стороны деятельности императора — его сочувствие к крестьянской и судебной реформам, а затем приступил к изложению его реакционных преобразований, к которым прежде всего относил замену живой науки мертвыми языками в средних учебных заведениях и ряд других мероприятий назначенных им министров. Император уничтожил во второй половине царствования, говорил Михайлов, почти все то добро, которое он позволил сделать передовым деятелям шестидесятых годов под впечатлением севастопольского погрома.
Яркий очерк политических гонений последних лет заканчивал эту замечательную речь, в которой перед нашим воображением проходили длинные вереницы молодежи, гонимой в сибирские тундры за любовь к своей родине, исхудалые лица заключенных в тюрьмах и неведомые могилы борцов за освобождение».
Михайлов: «Я хочу напомнить вам бесконечную цепь жертв самодержавия. Шеренги повешенных по утвержденным самодержцем Александром Вторым приговорам, тысячи лучших людей гниют на каторгах, в зловонных тюрьмах, умирают в сибирских ссылках. Все это по указанию и распоряжению Александра Романова, царя-вешателя, царя-душителя, царя-кровопийцы. Мы не можем ему простить, кровь и смерть наших товарищей, жестокое угнетение, ужасающую нищету многомиллионного труженика народа».
Александр Михайлов
Фигнер: «Михайлов перечислял имена жертв, казненных Александром II, перечисляя случаи жестокости, вероломства и подлости им совершенные. И закончил вопросом:
— Должно ли ему простить за два хорошие дела в начале его жизни все то зло, которое он сделал затем и еще сделает в будущем? — спросил Михайлов в заключение и все присутствующие единогласно ответили:
— Нет!»
Увлекательно наблюдать, как люди накручивают сами себя, рассказывая друг другу про «шеренги повешенных»: смертная казнь в те времена была редчайшим событием. Даже отморозка Попко, убившего несколько человек, не казнили, а отправили на пожизненную каторгу, как и маньяка Нечаева. Повешенных при Александре «политических» можно пересчитать по пальцам одной руки — да и то большая часть из них лишилась жизни за покушение на самого императора, что в любой другой европейской стране наказывалось не менее строго.
Тем не менее народовольцы со всей энергией взялись за дело, и уже спустя три месяца организовали первый теракт на железной дороге. 1 декабря 1879 года они попытались взорвать царский поезд неподалеку от Москвы. Делу помешала случайность: император возвращался из Крыма в царском поезде, который традиционно сопровождал так называемый свитский поезд — состав со свитой и багажом. Обычно свитский поезд ехал впереди, а императорский следовал за ним. Однако в Харькове паровоз свитского состава сломался. Александр не захотел ждать, и поехал впереди, а свиту пустили следом. Террористы не подозревали, что произошла рокировка, и подорвали второй состав.
Теракт был организован изобретательно. Народовольцы купили домик, примыкавший к железной дороге. Затем к рельсам сделали подземный подкоп, заминировали его, а в хибару вполне в духе чеченских боевиков провели провода для дистанционного подрыва. Дом располагался поблизости от путей, а по соседству жил фанатичный старообрядец, принципиально не общавшийся с никонианами. К слову, никто так и не узнал, откуда у народовольцев брались деньги. Тихомиров позднее многозначительно вспоминал:
«Ежемесячный бюджет Исполнительного Комитета в течение нескольких лет колебался около 5000 рублей ежемесячно. Конечно, не студенты давали „на дело“ эти 60 000 рублей в год».
Дом был приобретен на имя некоего Николая Сухорукова и его жены. В действительности под именем Сухорукова скрывался Лев Гартман, выходец из немецких колонистов. Роль его жены играла Софья Перовская — пожалуй, самый примечательный персонаж из всех народовольцев. Представьте, что Ксения Собчак вдруг бросает все и уходит в подполье швыряться бомбами ради счастья рабочих Уралвагонзавода, а потом руководит покушением на Путина — получится в точности Перовская. Революционерка приходилась правнучкой графу Разумовскому, министру просвещения при Александре I и сыну последнего Запорожского гетмана. Отец Перовской был губернатором Санкт-Петербурга и после покушения Каракозова перешёл в совет министра внутренних дел.
Софья Перовская в детстве и в молодости
Завербовали Перовскую очень просто. Софья пошла учиться на Аларчинские женские курсы, где было много хороших девочек из правильных семей. Там она познакомилась с Верой Корниловой — дочкой владельца фарфоровой фабрики. Вера к тому моменту уже дружила с учившейся там же дочерью крупного орловского помещика Шлейснера — Ольгой. А Ольга была влюблена в сына еврейского миллионера Марка Натансона, который к тому моменту уже успел недолго посидеть в Петропавловской крепости и был у девочек популярнее, чем рок-звезды в 60-е. Он говорил красивые и правильные слова о самосовершенствовании и высокой морали. Молоденькие институтки, всю жизнь проведшие под крылом богатых родителей и знавшие жизнь за пределами поместья исключительно по книжкам, моментально сдавались темпераментному напору «бывалых» революционеров — те казались им благородными рыцарями, воюющими с несправедливостью. На тех же курсах завербовали дочку генерал-майора фон Герцфельда, позднее вышедшую замуж за отмороженного Осинского.
Все они вступили в кружок Натансона-Чайковского. Чайковский тоже замечательный персонаж: он уехал из России и основал в Америке коммуну «богочеловеков», потом учредил «Фонд вольной русской прессы в Лондоне», долго жил в британской столице, в годы революции 1905 года организовывал поставки оружия из Британии. Англичане его хорошо знали и назначили главой Северной области, когда в Гражданскую высадились в Мурманске. Под конец жизни Чайковский входил в руководство ложи Великого востока народов России и умер в Лондоне уже в 20-е.
Натансон и вовсе вернулся в Россию в 1917 году в том самом пломбированном вагоне и немедленно расколол эсеров, возглавив левую фракцию (именно Натансон поддержал идею большевиков разогнать Учредительное собрание). В общем, революционеры пожили вдоволь — в отличие от тех юных дурочек, которые повелись на их красивые сказки о самосовершенствовании и сгинули на каторге от туберкулеза или провели остаток жизни в ссылках.
Ольга Шлейснер и Марк Натансон
Отец пытался повлиять на Перовскую, запретив ей общаться с сомнительными друзьями, но она убежала из дома, полностью окунувшись в революцию. Несколько раз Софья попадалась жандармам, но от ссылок её, по всей видимости, спасало заступничество отца. Впрочем, в 1878-м Перовскую наконец сослали, но она бежала.
После неудавшегося покушения Гартман решил уехать из страны и отправился в Париж, однако там его нашли русские агенты, и французское правительство получило запрос об экстрадиции. Формально французы согласились, но на деле устроили шумную кампанию в защиту террориста, первую скрипку в которой играл сам Гюго.
Гюго к тому моменту был глубоким стариком, давно написавшим свои лучшие книги. В последние годы он с позиции живого бога взирал на молодежь, то и дело просившую его подмахнуть какую-нибудь прокламацию или воззвание в чью-нибудь поддержку. Престарелый писатель не особенно вникал в подробности и раз за разом с большим удовольствием воспроизводил один и тот же шаблон: деспотизм, тирания, кровопролитие, доколе.
Поскольку Гюго был невероятно популярен именно у российской читающей публики, эмигранты-революционеры всеми способами пытались добиться встречи с ним и подписи под очередной прокламацией. Кажется, Гюго поучаствовал вообще во всех их кампаниях начиная от польского восстания и заканчивая народовольцами. В защиту Гартмана он написал такое воззвание:
«Вы — правительство лояльное. Вы не можете выдать этого человека, между вами и им — закон, а над законом существует право. Деспотизм и нигилизм — это два чудовищных вида одного и того же действия, действия политического. Законы о выдаче останавливаются перед политическими деяниями. Всеми народами закон этот блюдется. И Франция его соблюдет. Вы не выдадите этого человека».
Французы действительно не выдали Гартмана. Очень, мол, хотели, но сам Гюго разозлился, а куда мы, жалкие пигмеи, против такого человека — его устами говорит сама Франция.
Тем не менее, чтобы сохранить хоть каплю приличия, Гартмана выслали из страны на все четыре стороны, и он уехал в Америку.
Уже через два с половиной месяца, в феврале 1880 года, на императора было совершено очередное покушение. На этот раз взрыв прогремел в Зимнем — и снова Александра спасла случайность: царь ждал гостей к обеду, но те опоздали, и его не оказалось в столовой. Вместо императора погибли 11 солдат из дворцовой охраны (все — герои русско-турецкой, переведённые во дворец за особые заслуги). Организатором и исполнителем теракта был Степан Халтурин — рядовой народоволец, уже после взрыва введенный в состав Исполнительного комитета (узкого кружка самых видных народовольцев, осуществлявшего тотальное руководство над всеми действиями движения).
Степан Халтурин
В том же году полиции и жандармам наконец удалось добраться до «Народной воли». Были схвачены 16 активных участников движения. Суд над ними получил название «процесс 16-ти». К смертной казни приговорили двух человек — Квятковского (сын богатого золотопромышленника), готовившего взрыв в Зимнем (при обыске у него нашли пачки фальшивых паспортов, динамит и планы дворца) и Преснякова (сын дворцового сторожа). Пресняков совсем недавно приехал из Лондона, но уже успел поучаствовать в массе акций — убийстве Шарашкина, которого он посчитал агентом Охранного отделения, убийстве Жаркова, печатавшего для народовольцев листовки и прокламации и выдавшего на следствии адрес типографии. Кроме того, Пресняков принимал участие в покушении на железной дороге и возил для террористов динамит.
Смертный приговор получил Ширяев (в прошлом работавший в мастерской Яблочкова в Париже), непосредственный исполнитель теракта на железной дороге и организатор нескольких динамитных мастерских народовольцев, но ему виселицу заменили вечной каторгой.
Показания на всю эту братву дал Григорий Гольденберг — сын богатого еврейского купца из Бердичева. Сам он участвовал в убийстве харьковского губернатора Кропоткина (кузена знаменитого анархиста Кропоткина) и помогал взрывать поезд. Гольденберга взяли с огромным чемоданом динамита, и вскоре он честно выдал всех знакомых народовольцев.
Таким образом, всего через год после образования «Народной воли» власти знали часть активистов-террористов поименно. Теперь оставалось их найти — что было не так просто, учитывая масштабы страны и любовь революционеров к подложным паспортам. Паспорта добывали разными способами, но обычно так:
«Нередко списывали копии с настоящих паспортов. Это делалось таким образом. Кто-нибудь занимал номер в гостинице, как приезжий, и помещал объявление в газете, что ищет служащих для экономии или другого дела. От являвшихся, которым выдавали денежный аванс, отбирали паспорта, снимали с них копии, подписи и печать и потом возвращали их владельцам с выражением сожаления, что дело расстроилось».
Народовольцы на год залегли на дно, начав тщательно готовить очередной теракт в Петербурге. Теперь они планировали взорвать под императором Каменный мост, но вскоре пришли к выводу, что это будет технически неосуществимо. Тогда решили устроить заминированный подкоп под Малую Садовую улицу. Для этих целей боевики под видом торговцев сыром Кобозевых сняли подвал дома. В роли супругов Кобозевых выступали дворянин Богданович и дочь священника Якимова. Теракт был организован по образцу покушения на железной дороге — подземный ход, мина, провода.
Кроме того, на случай перемены маршрута сделали ещё четыре бомбы. Адские машинки сооружал Николай Кибальчич, сын священника. Кибальчич был классическим гиком — позднее, уже во время следствия, он обращал мало внимания на свою защиту и увлечённо рисовал чертежи некоего летательного аппарата. На волне революции эти чертежи опубликовали, но даже распропагандированным большевикам пришлось признать, что аппарат был бы неработоспособен.
Руководил покушением неформальный лидер партии Андрей Желябов — единственный среди видных народовольцев выходец из крестьянской среды.
Взрывотехник Николай Кибальчич и организатор теракта Андрей Желябов
Казалось бы — ну наконец-то, вот он, подлинный крестьянский сын, а не какая-нибудь «белая кость», начитавшаяся стишков Некрасова. Но при ближайшем рассмотрении героическая биография страдальца от сохи не получается. Желябов действительно родился в семье крепостных, однако грамоте был обучен еще в малолетстве. Узнавший об этом помещик, вместо того, чтобы выпороть шакаленка и привязать к столбу по колено в навозе (а именно так землевладельцу надлежало поступать по версии революционной пропаганды), убедил родителей Желябова отправить ребенка учиться, лично оплатил его образование и даже похлопотал о поступлении своего протеже в Керченскую Александровскую гимназию.
Затем случилась классическая история: хороший мальчик тянулся к знаниям и попал в плохую компанию, в которой ему «все объяснили». Желябов бросил университет, сосредоточившись на революционной деятельности. Он стал негласным лидером народовольцев, а «святая грешница» Перовская — его любовницей. Желябова арестовали за несколько дней до последнего покушения на императора и в результате самим терактом руководила губернаторская дочка Софья.
В день убийства Михайлову, Емельянову, Гриневицкому и Рысакову выдали бомбы. Если император возвращался не по Малой Садовой, где находился подкоп, а по Екатерининскому каналу, боевики по взмаху платка Перовской должны были кидать бомбы в карету.
Михайлов происходил из крестьян и никакой значительной роли в «Народной воле» не играл — теракт был его первым серьёзным делом, он совсем недавно перешел на нелегальное положение. Рысаков, сын управляющего лесопилкой, в детстве был набожным пай-мальчиком, но легко поддавался чужому влиянию. Сначала его распропагандировал его собственный учитель, тоже нигилист. А в Петербурге Рысаков попал под влияние Желябова. Никакого заметного положения в организации он тоже не имел.
Непосредственные исполнители: Михайлов и Рысаков
Третьим уличным пехотинцем был Иван Емельянов. У него достаточно необычная биография. Сам Емельянов утверждал, что родился в нищей крестьянской семье, но в девять лет (о чудо!) откуда-то из небытия возник богатый дядя и забрал его с собой. Дядя занимал некий видный пост в русском посольстве в Константинополе. Дальше юноша каким-то немыслимым, так и не объясненным способом оказывается в семье Анненских, так и воспитывавших его до совершеннолетия. Какое отношение видные дворяне Анненские имели к деревенской босоте из бессарабской глуши? Патриарх семьи занимал пост в Министерстве внутренних дел, а его сын был видным публицистом-народником. Один из Анненских в своих мемуарах позднее объяснял это так:
«Никакого отношения между семьями не существовало, и Емельянов, будучи подростком, попал к Н. Ф. (Анненскому) совершенно случайно, с целью подготовки в какое-то учебное заведение. В дальнейшем же вышло как-то так, что от семьи своей он откололся — а может быть, откололась от него семья — и мальчик остался на руках Н. Ф. и его жены».
Такой вот загадочный мальчик, за которым сразу два раза приходил добрый волшебник. Или даже три: Емельянов единственный из непосредственных участников цареубийства получил не смертный приговор, а пожизненную каторгу. Затем ему несколько раз смягчали каторжный режим, через полтора десятка лет каторгу заменили ссылкой, и дальше убийца императора спокойно доживал свои дни на Дальнем Востоке.
Четвертую бомбу получил Игнатий Гриневицкий по кличке Котик. Котик был белорусским поляком и происходил из шляхетского рода. Именно Гриневицкий в итоге оказался убийцей императора. О нём совсем нечего сказать — собственно, народовольцы отправили на дело рядовых, обыкновенную пехоту, а себя, очевидно, берегли для будущих свершений.
Непосредственные исполнители: Емельянов и убийца императора Гриневицкий
Утром в день убийства все четверо взяли на конспиративной квартире бомбы, завернутые в белые платки. Если царь возвращался по Малой Садовой, их помощь оказывалась не нужна — в действие приводили мину, зарытую в подкоп. Специально для этого в сырной лавке ждал Фроленко. Если государь избирал иной маршрут, Перовская махала своим бойцам платочком, приказывая готовиться к атаке.
Первым бомбу должен был метнуть Михайлов. Но он элементарно струсил и ушел домой, и сначала бросал Рысаков. Взрывом убило подростка-разносчика из мясной лавки и одного из казаков, сопровождавших карету. Рысаков попытался бежать, но его схватили прохожие. Александр вышел из кареты, чтобы посмотреть на террориста и перекинуться с ним парой слов. После этого он отправился к месту взрыва, чтобы осмотреть его. Внезапно из толпы выскочил Гриневицкий, которому просто не успели помешать, и практически в упор метнул бомбу, взрывом которой и сам был смертельно ранен. Емельянову так и не пришлось вступить в дело, однако он сходил посмотреть на Гриневицкого и даже помог уложить смертельно раненного государя в сани, после чего ушел.
Александра II отвезли во дворец, где он и умер в три тридцать пять пополудни. В тот же день скончался и Гриневицкий. Поначалу его приняли за Николая Тютчева, еще одну революционную «белую кость». Тютчев был сыном статского советника, видного чиновника тех лет. Знаменитый русский поэт Федор Тютчев приходился Николаю двоюродным дядей. Николай был любимчиком в семье, но это и стало в конце концов причиной его разнузданного поведения. Привыкнув, что ему всё сходит с рук, Тютчев с удовольствием участвовал во всех сходках, шествиях и митингах, а однажды на улице отобрал у караула арестантов револьвер и начал палить в воздух. Он так утомил всех вокруг, что перестали действовать даже хлопоты отца и огромные залоги — Николай отправился в Сибирь, где и находился в день убийства императора.
Итак, в руках у следствия был живой террорист Рысаков и предполагаемый организатор теракта Желябов. Рысаков не стал сопротивляться и честно сдал всех, кого знал. Желябов, опасаясь, что вся слава достанется Рысакову, тоже начал давать показания на самого себя (умалчивая, впрочем, о тех, кто оставался на свободе). Рысаков честно указал расположение конспиративной квартиры, где убийцы получали бомбы. Туда нагрянули с обыском и застали двоих: Николая Саблина и Гесю Гельфман. Николай Саблин происходил из дворянской семьи. У него было три брата: присяжный поверенный, известный статистик и подполковник (позднее дослужился до генерала). Саблин успел застрелиться, пока жандармы взламывали дверь.
Александр II на смертном одре
Гельфман была беглой еврейкой из-за черты оседлости, убежавшей из семьи после того, как родители вознамерились выдать её замуж. Революционеры подобрали Гесю, наставили на путь истинный и приспособили к делу — она не только играла роль хозяйки дома, но и была любовницей Саблина.
Позднее Гельфман получила смертный приговор, но заявила, что беременна. Это подтвердилось, и приговор отменили, однако в Европе всё равно прошла шумная акция протеста против чудовищных злодеяний царского режима:
«Анри Рошфор со страниц „Intransigeant“ призвал „всех матерей, любящих своих детей, и всех детей, любящих своих матерей“, организовать повсюду „громадные митинги протеста против удушения как матери, которая уже осуждена, так и младенца, который не осужден“. И митинги были организованы. В Париже больше 4 тыс. человек собрались в цирке Фернандо, где с речью в защиту Гельфман выступил генерал Парижской коммуны Эмиль Эд и была зачитана страстная телеграмма польских социалистов за подписью Людвика Варыньского: „Сын, наследник, превзошел своего отца. Пять виселиц бледнеют перед муками беременной женщины, Геси Гельфман… Пусть будет проклят отец, пусть будет проклят и сын!“.
В Марселе перед русским консульством состоялась демонстрация с участием от 1 тыс. до 2,5 тыс. (по разным данным) человек, которых вела за собой с красным знаменем в руках героиня Коммуны Полина Менк. Многолюдным был митинг солидарности с мучениками „Народной воли“ и в Сент-Этьене. Кампания за помилование Гельфман охватила и другие страны. В Лондоне и Брюсселе состоялись митинги, а в итальянском городке Сампиердарен (близ Генуи) 825 женщин подписали адрес на имя русской императрицы с ходатайством помиловать осужденную».
В квартире Саблина и Гельфман нашли не только прокламации, но и несколько неиспользованных снарядов. К слову, о мастерах конспирации: через день после взрыва туда догадался прийти Михайлов. Разумеется, дурака там уже ждали. Он оказал сопротивление и попытался бежать, но был схвачен.
Обнаружены на конспиративной квартире: Николай Саблин и Геся Гельфман
Перовская, еще один гений подпольной борьбы, вместо того чтобы залечь на дно, принялась бродить вокруг дома, где взяли Желябова. В конце концов её опознали и схватили спустя неделю после Михайлова. Еще через неделю попался взрывотехник Кибальчич. Через три недели после взрыва большая часть активных организаторов и участников покушения сидела за решёткой.
Вскоре начался суд, который получил название «дела первомартовцев». На скамье подсудимых оказались два организатора и вдохновителя терактов — Желябов и Перовская, исполнитель Рысаков, неудавшийся исполнитель Михайлов и взрывотехник Кибальчич. Все они были повешены.
Казнь цареубийц
Однако часть народовольцев осталась на свободе и не собиралась прекращать террор, после убийства прислав Александру III достаточно дерзкую прокламацию. Революционеры считали себя настоящими звездами подполья и ждали толп восторженной молодежи, которая ринется к ним в ряды. Но уже в следующем году партия была полностью разгромлена. Практически все видные активисты оказались в тюрьме. Всех сдал народоволец Дегаев, завербованный Судейкиным. Дегаев дал подробнейшие показания на всех и каждого, за что был отпущен. Своим соратникам он объяснил, что сбежал из-под конвоя, кинув охранникам в глаза нюхательного табаку. Затем Дегаев заманил к себе на квартиру Судейкина и убил его, чтобы тот не проболтался, а потом бежал из страны, опасаясь, что правда скоро станет известна.
Действительно, всех народовольцев задержали в ближайшие несколько месяцев. Дегаев же умудрился отбрехаться от товарищеского суда, заявив, что был завербован, но на самом деле дурил Судейкина, а Судейкин дурил начальство. Народовольцы товарища помиловали — впрочем, запретив ему возвращаться в Россию. Революционер уехал в США, взял себе имя Александр Пелл и до конца своей жизни преподавал математику в университете.
В начале 1882 года начался «процесс двадцати», самый крупный политический процесс над народовольцами. На скамье подсудимых оказался весь актив организации. Вот самые примечательные:
Николай Клеточников — сын архитектора. Имел проблемы с психикой, из-за чего забросил учебу. Народовольцы вспоминали о нем так:
«Перед отъездом в Петербург Н. В. Клеточников пережил какую-то личную драму. В чем она заключалась, он не говорил никому, вследствие чего, естественно, никто в разговорах с Клеточниковым не касался этой темы. Страдания Николая Васильевича были так сильны, что он решился на самоубийство. И однако, политические события в Петербурге 1878 года: процесс 193-х пропагандистов, выстрел В. И. Засулич и ее оправдание судом присяжных, убийство жандармского генерала Мезенцова — все это взволновало Клеточникова до такой степени, что он решил вместо самоубийства предложить революционерам свои услуги для совершения террористического акта».
Клеточников по знакомству устроился делопроизводителем в Третье отделение и был в курсе дел жандармов. Однако мнительность и неуравновешенность выдали неудачливого мученика, и он попался еще в 1880 году.
Александр Баранников — участник убийства жандарма Мезенцева и теракта на железной дороге. В молодости вёл себя хорошо, но под влиянием друга детства связался с нигилистами, инсценировал утопление в реке, чтобы бежать из военного училища и присоединился к революционерам.
Павел Емельянов — уже упоминавшийся ранее несостоявшийся цареубийца, арестованный в апреле 1881 года.
Николай Морозов — главный пропагандист партии и автор прокламаций. Не участвовал в более поздних акциях народовольцев, поскольку разругался с ними на почве террора. Народовольцы считали террор временным инструментом, а Морозов настаивал, что террор должен быть постоянным и никогда не прекращаться.
Михаил Фроленко — должен был привести в действие мину на Малой Садовой
Николай Суханов — лейтенант-моряк, входивший в исполнительный комитет и участвовавший в покушении 1 (13 марта). Рыл подкоп на Малой Садовой.
По итогам процесса десять народовольцев (почти все — члены исполнительного комитета) получили смертные приговоры. Однако в Европе вновь поднялась шумная кампания в их защиту. Уже совершенно дряхлый Гюго проскрипел из Франции:
«Происходят деяния, странные по новизне своей! Деспотизм и нигилизм продолжают свою войну, разнузданную войну против зла, поединок тьмы. По временам взрыв раздирает эту тьму; на момент наступает свет, день среди ночи. Это ужасно! Цивилизация должна вмешаться! Сейчас перед нами беспредельная тьма; среди этого мрака десять человеческих существ, из них две женщины (две женщины!) обречены смерти, и десять других должен поглотить русский склеп — Сибирь. Зачем? Зачем эта травля? К чему это заточение? Собралась группа людей. Они объявили себя Верховным Судилищем. Кто присутствовал на его собраниях? Никто!.. Неужели никто? Никто!.. Кто сообщал о них сведения?.. Никто! Газет не было!.. Но обвиняемые? Их тоже не было!.. Но кто же говорил? Это неизвестно! А адвокаты? И адвокатов не было!.. Какой же кодекс применяли к ним? Никакой! На какой же закон опирались? На все и ни на один!.. И чем же все это кончилось?.. Десять осужденных на смерть! А остальные?.. Пусть русское правительство поостережется. Оно считает себя правительством законным. Законному правительству бояться нечего.
Нечего бояться свободной нации, нечего бояться законного порядка вещей, нечего бояться политической силы. Но можно всего бояться со стороны первого встречного, прохожего, всякого случайного голоса!
Милосердия! Такой голос — ничто и в то же время все, весь мир, этот безграничный аноним… Этот голос будет услышан; он прозвучит посреди мрака: милосердие земли — милосердие неба. Я прошу милосердия для народа у императора! Я прошу у бога милосердия для императора».
В конце концов девятерых смертников помиловали — казнили только Суханова, как офицера, изменившего присяге. Остальным виселицу заменили пожизненной каторгой. Более мелкие активисты отделались ссылкой или небольшими сроками.
О судьбе Емельянова уже сообщалось выше. Морозов просидел 23 года и был освобожден в 1905 году. Он стал масоном, пытался опровергнуть теорию относительности и традиционную хронологию, писал книжки, получил два ордена Ленина и умер в 1946 году в возрасте 92 лет.
Фроленко тоже освободился в 1905-м, в советские времена получал персональную пенсию как заслуженный террорист, вступил в компартию и умер в 1938 году в возрасте 89 лет.
Клеточников и Баранников умерли в тюрьме в 1883 году. Фигнер, до 1883 года единственная из всей народовольческой верхушки избегавшая тюрьмы, по показаниям Дегаева тоже была арестована. Смертную казнь ей заменили пожизненной каторгой, а в 1904 году выпустили. Некоторое время она примыкала к эсерам, затем к кадетам. После Октября получала персональную пенсию, но режим большевиков не поддерживала. Умерла в 1942 году в возрасте 89 лет.
Наиболее любопытна судьба Тихомирова. Он считался видным народовольцем, принимал большое участие в пропагандистской работе, но непосредственно в терактах и их разработке не участвовал. После разгрома партии Тихомиров бежал за границу, но через несколько лет раскаялся и вернулся в Россию. Он был помилован, стал монархистом, ездил поклониться праху убиенного народовольцами императора, воцерковился, написал книгу-исповедь «Почему я перестал быть революционером», под конец жизни поселился в Сергиевом-Посаде, предрекал Апокалипсис и наступление последних времен и умер в 1923 году, успев увидеть исполнение своих пророчеств.
Тихомиров
К 1884 году движение фактически прекратило свое существование. Вернувшийся из эмиграции Герман Лопатин на роль руководителя не подходил совершенно. По воспоминаниям Оржиха:
«Герман Лопатин, будучи хорошим теоретиком, человеком высокой культуры и глубокой эрудиции, умевший импонировать представителям всех классов интеллигентного общества, был сущим ребенком в конспиративном отношении. Разъезжая по всей России, собирая и объединяя различные революционные и полезные общественные элементы, он заносил в свою книжку-листовку всех и все под их настоящими именами, большею частью с самыми непростительными для революционера-организатора комментариями и характеристиками, как, например, „Ейск, Лука Колегаев — банкир революции, дал три тысячи, обещал еще“, „Луганск — такой-то — техник, прекрасно приготовляет бомбы“, и далее характеристики целого ряда членов; группы, и т. д. и т. п.
Почти все центральные группы главных городов России, где он успел побывать, были записаны у него в книжке целиком с их адресами, паролями, шифрами и т. п. Он наивно мечтал и упорно утверждал, что проглотит все записи в случае ареста».
Спустя два года после развала появилась новая «Террористическая фракция Народной воли», которая организационно не имела никакого отношения к прежней партии. Зато в ней состоял Александр Ульянов — брат будущего вождя мирового пролетариата.
Так в чем же причина этого небывалого пожара в умах? Понятно, когда бомбами начинает кидаться человек, доведенный до отчаяния. Но кто мучил детей генералов, губернаторов и миллионеров?
Пожалуй, дело в книгах. Революционеры почти без исключения были «белой костью», глуповатой и наивной «золотой молодёжью», никогда не видевшей реальной жизни и «начитанной» в худшем смысле этого слова. В книжке написано, что при коммунизме не будет эксплуатации человека человеком, зла, болезней и несправедливости? Отлично, строим коммунизм. Пока молодежь чесала затылки, осмысливая прочитанное, к ним подходил товарищ постарше, обязательно статный, с ореолом загадочности и обаяния. «Отрок, а хочешь ли ты наступления коммунизма и всеобщего народного счастья?»
Отрок очень хотел. А дальше выяснялось, что нужно убить царя, а дальше уж всё сложится само собой. И пай-мальчик, перед сном крестивший подушку, шел бросаться бомбами и плакал от счастья на виселице. Сознание интеллигентов XIX века было невероятно примитивным, на уровне современного йеменского пещерного жителя. Мулла объяснил, что нужно взорваться в толпе — значит, нужно идти взрываться, ничего не поделаешь.
Не был еще выработан иммунитет к слову. Не было критичности к прочитанному. Труды социалистов занимали место Библии у религиозного фанатика. Их учили наизусть, даже не пытаясь критически осмыслить, ибо кощунственно. Представления о жизни господствовали невероятно, до умиления наивные — никакого печального опыта революций, разочарований, политического обмана. В середине XIX века в России вошёл в большую моду фурьеризм — примитивнейшее учение, утверждавшее, что люди будущего станут жить большой и счастливой коммуной, Солнце станет улыбаться и ярче светить, плоды и растения увеличатся, роса сделается благовонной, а вода — сладкой и вкусной, появятся новые гигантские животные, тоже гармоничные и добрые, а умирать можно будет в 144 года. И люди действительно в это верили — образованные люди!
Народовольцев можно разделить на два типа: «золотая молодежь», начитавшаяся книжек и в один прекрасный момент заигравшаяся, и психически нестабильные люди, легко попадавшие под чужое влияние. Таких тоже было немало. На следствии трое народовольцев, в день убийства следивших за маршрутом императора, «психически заболели» и их пришлось отпустить на лечение. Всех троих!
Девушки, бежавшие к революционерам, вовсе не были аскетичными монашками и безумными затворницами. Они воспринимали революцию как книжное приключение с настоящими пиратами и рыцарями. В воспоминаниях женщин бросается в глаза одно и то же — они постоянно любуются своими соратниками: ах, какие у него разбойничье-черные глаза… ах, он такой статный южный брюнет… боже, как мило он шутил с нами… как пронзительно он декламировал стихи собственного сочинения…
При этом вряд ли хотя бы половина народовольцев могла внятно объяснить, чего хочет добиться. Теоретиков среди них не было, их прокламации и агитки — чудовищный образец примитивной пропаганды, где чередуются ритуальные заклинания и ругательства. Из этой шахидской тарабарщины совершенно непонятно, что, собственно, людям нужно от правительства. Видно, что они разгневаны, что накручивают сами себя, а вот чего хотят — неясно.
Народовольцы не случайно вербовали в основном студентов. Народовольческие кружки имелись в каждом приличном университете, а с рабочими и крестьянами почти никакой работы не выходило. Потому что крестьяне — люди по большей части бывалые, смекалистые и четко сознававшие свой интерес — в сомнительные авантюры не верили. Зато книжные мальчики, в жизни не видевшие живого мужика, летели как мотыльки на огонь. В вербовочной методике огромное внимание уделялось литературе, в частности, стихотворениям Некрасова про тяжелую крестьянскую долю. Сам миллионер Некрасов, кстати, в это время резался в картишки с царскими министрами на миллионные суммы.
Безусловно, отдельные требования народовольцев, вроде свободы слова и разрешения политических партий, были разумными и прогрессивными. Но в том и заключался порочный замкнутый круг российской политики: активисты радикализировались, поскольку не могли заниматься легальной политической деятельностью, но правительство не могло разрешить легальную политическую деятельность, потому что в России не существовало политических течений и мыслителей, хотя бы в самых общих чертах понимавших государственное устройство и принципы его функционирования. Люди элементарно не знали, что им делать с государством, они привыкли мыслить примитивными пропагандистскими шаблонами, и даже лучшие из оппозиционных умов не избежали этой участи. Идея у всех была одна: убить царя — организовать всемирную коммуну — ура! А дальше всё само собой образуется (не шутка, так и считали).
Безусловно, с течением времени — с появление стандартизированного массового образования, скажем — положение изменилось бы к лучшему, как это произошло во многих других европейских странах. Но как раз времени у Российской Империи и не оказалось: невиданный пожар, по несчастливому стечению обстоятельств разгоревшийся в умах нескольких студентов из «золотой молодёжи», охватил всю страну. Гасить такой огонь в те времена ещё не умели.
