Ранее: часть IV
Россия
На 1802 год доходная часть бюджета России составляла примерно 100 миллионов рублей (по разным данным, от 86 до 112 миллионов). При этом государственные расходы колебались от 127 до 136 миллионов рублей. Таким образом, бюджет Империи в начале царствования Александра I был дефицитным. А если вспомнить, что на 1802 год Россия имела еще и государственный долг в 408 миллионов рублей (4 годовых бюджета), то сразу становится ясно, что ситуация в нашей экономике на тот момент была безрадостной.
Тем не менее чем-то этот дефицит надо было покрывать. Государство не придумало ничего лучше, как включить печатный станок. За первые два года царствования Александра было напечатано и выпущено в оборот 30 миллионов рублей ассигнациями. Естественно, что цена ассигнаций по отношению к реальной серебряной монете падала, и с 1802 по 1805 год снизилась с 82 копеек за рубль до 67,5 копеек в 1806-м и 44,67 копеек в 1808 годах. В 1805 году было выпущено 31,5 миллиона бумажных рублей, в 1806 году 27 миллионов рублей, в 1807 году 63 миллиона рублей, в 1808 году 95 миллионов рублей, в 1809 году 55,8 миллионов рублей, в 1810 году 46,1 миллионов рублей. Если принять средний годовой бюджет России в 120 миллионов, то по печатанию бумажных денег вполне видно его дефицит, который составлял от четверти до трети от общей суммы.
Расходы России в связи с наполеоновскими войнами постоянно возрастали, что не лучшим образом сказывалось на экономике. Но основные трудности начались в 1807 году, с принятием Континентальной блокады.
Парадный портрет царя Александра I
Как формировалась доходная часть бюджета России на тот момент? Итак, в 1807 году было собрано 114 765 000 рублей. 44,454 миллиона дала подушная подать (на современно языке — подоходный налог), 34,634 миллиона — питейный сбор (акциз на винно-водочные изделия), 6,882 миллиона рублей принес в казну соляной сбор, 9,134 миллиона — таможенные сборы. Кроме того, были еще косвенные налоги и гербовые сборы на общую сумму 19,661 миллиона рублей. Но надо учитывать, что 114 миллионов дохода собрали в ассигнациях. Если перевести эту сумму в серебро, то доходная часть бюджета составит лишь 78,040 миллиона рублей. При этом только военные расходы составили 44,381 миллион рублей серебром! Естественно, дефицит бюджета все более увеличивался.
Русский экспорт в 1799 году равнялся 69 000 810 рублей, а импорт — 46 635 639 рублей. Из этого количества английские подданные вывезли на 36 602 424 рублей товаров (53%), привезли на 8 334 981 рублей (17,9%).
За 1802–1804 годы в русские порты пришло 7530 судов, из них:
Английских — 2100;
Русских — 697;
Прусских — 681;
Австрийских — 428;
Шведских — 835;
Датских — 713;
Турецких — 732;
Голландских — 342;
Американских — 143;
Французских — 25;
Испанских — 20;
Португальских — 18.
В 1802–1804 годах средний объем морской торговли России составлял 69 миллионов рублей серебром. Поскольку английская доля здесь составляла примерно 60 процентов, естественно, что с введением Континентальной блокады объем торговли резко снизился: в 1808 году до 17,4 миллиона рублей, в 1809-м — до 34,4 миллиона рублей.
Соответственно, недобор по таможенному ведомству составил примерно 5 миллионов рублей серебром. Но это были далеко не все потери России от Континентальной блокады.
Обычно в научных и научно-популярных статьях пишут, что Континентальная блокада задела в России только крупных помещиков и купцов, занимавшихся экспортными операциями. Давайте попробуем понять, что потеряли другие слои общества.
Первой и самой главной проблемой после присоединения России к Континентальной системе стала, конечно, галопирующая инфляция. Она была связана как с прекращением морской торговли, так и с постоянным вбросом в экономику бумажных денег, поскольку бюджет испытывал все больший и больший дефицит.
Ассигнация ценностью в 5 рублей образца 1809 г.
В 1807 году рубль ассигнациями стоил 67.11 копеек серебром. В марте 1808 года — уже 50,25 копеек. В марте 1809 года — 44,64 копейки. В 1810-м — 33,78 копеек. Ну и в 1811-м — 24,81 копейку. Таким образом, курс бумажного рубля рухнул в 2,7 раза. Что это значит? Это значит, что цены в ассигнациях выросли в те же самые 2,7 раза.
Поскольку экономика России была экспортно-ориентированной всё XVIII столетие, многие крестьяне в сезон выезжали на различные промыслы, связанные с заготовкой и перевозкой экспортных товаров. Например, значительная часть крестьян Заонежья в зимнее время занималась заготовкой леса. Заонежский лес шел на экспорт, а также использовался при строительстве зданий, судов и каналов. В начале-середине ХIХ века часть заготовленного леса поступала на лесопильные заводы, в частности, на «пильные фабрики» купца Захарьева, располагавшиеся в Повенецком уезде, и на Уницкий завод Сергея Беляева.
Заработки там были очень неплохие: в среднем на каждого рабочего с лошадью в течение зимы приходилось по 40–50 рублей, самое большее — 80 рублей, но при этом все продовольствие и корм для лошадей крестьяне обязаны были покупать у хозяев, чаще всего авансом. Чем дороже было продовольствие, тем меньше оставалось от заработка. Крестьянин с лошадью нанимался в возчики, безлошадный — в рубщики. Работа велась с ноября по март. Лес заготавливали на специально отведенных и хорошо охраняемых лесных дачах, которых в Заонежье было немало.
Лесорубы селились в лесных избушках, в которых складывалась печь по-черному, а пол устилался хвоей, соломой и старыми одеялами. В избушке постоянно горел огонь, было душно и дымно, спали не раздеваясь. Когда промерзали болота, заготовленную древесину вывозили на берег какой-либо реки или к Онежскому озеру, а с наступлением весны приступали к сплаву. На сплаве работали по 12 часов, в две смены. Плата составляла от 50 копеек до 1 рубля на хозяйском питании.
Кроме того, крестьяне почти по всей России занимались такими промыслами, как курение смолы и дегтя, ломка и обжиг извести, кожевенное производство, бондарное производство, заготовка пеньки и льна.
Что произошло после вступления России в Континентальную блокаду? Да обычный кризис перепроизводства. Появились товары, которые некуда было сбыть. Естественно, цены на них начали падать, даже с учетом инфляции. Так, к примеру, лен, продававшийся в 1807 году по 65 рублей ассигнациями за берковец (10 пудов), в 1808 году стоил уже 60 рублей ассигнациями за берковец. Пенька в 1807 году стоила по 51 рублю за берковец, а в 1808-м — только по 42 рубля за берковец. С учетом инфляции цены упали на треть. Соответственно, заработки крестьян на промыслах упали на 30–50 процентов. Раньше заонежский лесоруб в приведенном нами примере зарабатывал 50 рублей за сезон, а теперь — лишь 25–30 рублей. Причем рублей обесценившихся. Из статьи Александра Подмазо «Континентальная блокада как экономическая причина войны 1812 года»:
После присоединения России к континентальной блокаде значительно сократился общий объем торговли. При этом цены на импортные товары, ввозимые в Россию, с началом континентальной блокады сильно возросли, а цены на российские товары, вывозимые из страны — значительно упали. Для примера рассмотрим соотношение цен 1804 г. с ценами 1809 г. на отдельные товары, вывозимые из России: сало (-45,8%), пенька (-30,5%), воск (-28,1%), поташ (-56%), железо (-46,7%), лен (-36%); а также на товары, ввозимые в Россию: сахар (+71,4%), вино (+150%), сукно (+92,6%), красители (+147%). Такой дисбаланс цен между отечественными и зарубежными товарами не мог не привести к финансовому кризису.
Естественно, что режим блокады вызвал кризис неплатежей и череду банкротств. В 1809 году обанкротились Санкт-Петербургский частный банк и прибалтийская фирма «Цукербергер», сильно пострадал банкирский дом Клейна. Массово разорялись купцы (Горины, Суконины и прочие), и как следствие — произошло свертывание деловой активности. Кроме того, инфляция в России обесценивала денежные накопления имущих слоев. Обесценение ассигнаций делало невыгодным предоставление кредитов. И все это вместе взятое сдерживало развитие производства, торговли, кредита — на фоне трех войн, которые вела Российская Империя (с Турцией, с Персией и со Швецией).
Фрагмент Архангельского порта, 1810 г.
Ну и на закуску. Русское помещичье и промышленное дворянство начало терять деньги. Когда богатые теряют деньги — они начинают добирать потерянное с бедных. В Лифляндской губернии, к примеру, согласно докладу министра коммерции Румянцева, совокупные потери от падения экспорта оценивались в 13 миллионов рублей. Естественно, помещики хотели эти потери компенсировать. Крупные помещичьи хозяйства увидели выход в повышении цен на свою продукцию и в переходе к более рациональной системе многопольного, плодопеременного хозяйства. Но для утверждения этой системы они нуждались в неограниченном праве пользоваться всей землей и в дешевых рабочих руках.
Чтобы хоть как-то остановить инфляцию и снизить печатание ассигнаций, русское правительство часть налогов решило принимать натурой. Так, был выпущен манифест от 17 ноября 1811 года «О сборе государственных податей в губерниях Лифляндской, Курляндской, обеих Литовских, Минской, Подольской, и области Белостокской, вместо денег, хлебом». Мотивировка была следующая: «Желая соединить пользы казны с выгодами обывателей в распорядке продовольствия войск, и облегчить по возможности способы ко взносу государственных податей». Хлеб как подать принимался за вторую половину 1811 года, за 1812 года и по недоимкам.
Так вот, потеря капиталов у помещиков привела к… увеличению барщины. В 1803 году Александр I издал «Манифест о трехдневной барщине», то есть из 6 рабочих дней крестьянин должен был половину тратить на себя, а половину — на помещика. В разгар Континентальной блокады помещики ради увеличения прибылей перестали выполнять это постановление, чтобы компенсировать свои потери от свертывания торговли и инфляции. В той же Лифляндской губернии местные помещики с 1809 году увеличивают барщину с 3 до 5, а на некоторых мызах и до 6 дней в неделю. То же самое происходит и в Орловской губернии, Казанской, Новороссийской, и так далее.
Мы рассмотрели по пунктам бюджет России на 1807 год. Давайте посмотрим, что стало с бюджетом на 1809-й. Итак, подушная подать принесла в казну 52,597 миллиона рублей, питейный сбор — 35,631 миллион рублей, соляной сбор — 8.1 миллион, таможенный сбор — 8,428 миллиона. Доходная часть бюджета составила 133,877 миллиона рублей в ассигнациях. Вроде бы неплохо, правда? Но если учесть инфляцию — получится всего 60,245 миллиона серебром против 78,040 миллиона рублей в 1807 году! При этом военные расходы возросли с 44 миллионов серебром до 56 миллионов серебром. То есть в серебряном эквиваленте мы в 1809 году ухнули на оборону практически весь свой бюджет!
Русское правительство понимало, что с этим нужно что-то делать. И в 1809 году статс-секретарь императора Михаил Михайлович Сперанский подает государю проект реформ, который вошел в историю, как «План финансов». Из статьи Сивкова «Финансы России перед войной 1812 года»:
Основная мысль финансовой реформы Сперанского заключалась в том, что «всякий финансовый план, предлагающий способы легкие и не помогающий в расходах, есть явный обман, влекущий государство в погибель». Поэтому он предлагал «сильные меры и важные пожертвования». План его распадался на 2 части: первая касалась 1810 г., а вторая — последующих лет. Ближайшей задачей финансового управления Сперанский считал: 1) прекращение выпуска ассигнаций, 2) сокращение расходов, 3) установление лучшего контроля над государственными издержками и 4) новые налоги. Необходимость последних может быть доказана обществу, по мнению Сперанского, если оно будет убеждено, что «не действием произвола, но точно необходимостью, признанной и представленной от совета, налагаются налоги».
Во исполнение плана Сперанского манифест 2 февраля 1810 года признал тяжелое финансовое положение страны и объявил ассигнации государственным долгом — с неожиданным добавлением: «так, как и всегда оне признаваемы были»; обеспечением их должны служить все богатства страны, новый их выпуск прекращается, и деятельность ассигнационного банка ограничивается одним променом ветхих ассигнаций на новые. С другой стороны, манифест обещал сокращение расходов в 1810 г. на 20 млн. р. с тем, чтобы сокращение затем продолжалось в течение всего года, если к этому представится возможность. Суммы, полученные от сокращения расходов, должны идти на уплату государственных долгов. Все чрезвычайные расходы должны проходить через Государственный Совет. Затем увеличивались подушная подать и оклады и сборы с мещан и купцов, повышалась цена соли (с 40 к. за пуд до 1 р.), вводился налог на все земли по 50 коп. с ревизской души данного имения, увеличивалась цена гербовой бумаги, возвышались таможенные пошлины и проч. Наконец было прибавлено, что смета на 1811 г. «будет возвещена в течение сего года заблаговременно».
Государственный Совет, со своей стороны, обсуждая вопрос о затруднительном положении государства, высказал, между прочим, мысль, что в финансовых делах необходима гласность, «потому что тайна заставляет предполагать большее, чем есть в действительности». Казалось, таким образом, наступает новая эра финансового управления. Но это только казалось или могло казаться: порядок, возвещенный манифестом 2 февр. 1810 г., просуществовал недолго, и потому не успел дать тех результатов, которых от него можно было ожидать. Через два года с небольшим после составления своего финансового плана Сперанский был удален от дел, и правительство отказалось от его проекта; но и за эти 2 года ему удалось сделать далеко не все: противодействие придворных дворянских кругов, оппозиция министра финансов Гурьева, всеобщее недовольство новыми налогами, новые военные затруднения — все это расстраивало «план» Сперанского и ослабляло его значение.
Виды Казанского собора в Петербурге, 1810-е гг.
В том же 1810 г., относительно которого были обещаны всевозможные сокращения в расходах, издержали 241 млн. р., что давало дефицит, на покрытие которого выпустили ассигнации на 43 млн. р. Внутренний заем 1810 г. дал до 13 млн. р. банковыми билетами и ассигнациями, государственных имуществ было продано всего на 1/5 предполагавшейся суммы, что, по мнению Сперанского, зависело от беспорядочного управления ими; комиссия погашения долгов, учрежденная в 1810 г., не оправдала надежд, на нее возлагавшихся: ассигнаций было уничтожено всего на 5 млн. р.; монетная система не была упорядочена. Наиболее удачной мерой, не вызывавшей неудовольствия против Сперанского, было введение в 1810 г. покровительственного таможенного тарифа, который узаконивал протекционизм начала царствования Александра I (мы имеем в виду частичные запретительные тарифы 1804 — 1805 г.). Тариф 1810 г., дав сильный толчок русской фабричной промышленности, ближайшим образом сказался в улучшении вексельного курса, что обнаружилось в постепенном, но неуклонном росте стоимости ассигнационного рубля: в январе 1811 г. он стоил 19,8 коп. сер., а в декабре — уже 29,7 коп. сер.; этот рост продолжался до сентября 1812 г., когда ассигнационный рубль стоил 64 коп. сер., после чего цена его падает, спустившись в декабре до 42 коп. сер.
Новая таможенная система Сперанского-Мордвинова допускала свободный доступ в Россию только самых необходимых товаров; другие же облагались тяжелой пошлиной или даже запрещались к привозу.
Этот тариф был простым и ясным. Он состоял из 108 статей. Все сырье допускалось к ввозу беспошлинно, а из готовых изделий — только предметы, служащие для каких-либо ремесел (точильные камни, пилки и другой инструментарий). Все предметы, не указанные в Положении о торговле на 1810 год, были запрещены к ввозу на территорию России. На предметы роскоши (вино, золотые украшения и т. д.) и колониальные товары таможенные сборы колебались от 80 до 180% от стоимости. Естественно, это привело к удорожанию этих продуктов на российском рынке и к очередному росту цен. Ведь русские производители были тоже не дураки — увидев, что колониальный сахар возрос в цене на 75 процентов, наши производители свекольного сахара также повысили цены — процентов на 50–60. В очередной раз пострадал русский потребитель.
Что касается дворянства, более всего его возмутило введение налога с дворянских имений, ранее освобожденных от всех податей. Причём был установлен прогрессивный налог — чем больше доход с имения, тем больше размер налога. С 500 рублей дохода налог равнялся 1%, а с дохода больше 18 тыс. рублей — 10%.
В высшем обществе начались брожения, и к 1812 году, опасаясь очередного дворцового переворота, правительство этот налог отменило.
Михаил Михайлович Сперанский
Однако вернемся к тарифу 1810 года. Вот что говорилось во Введении:
Усмотрев из настоящего положения нашей торговли, что привоз иностранных товаров к одному ущербу внутренней промышленности и с нарочитым понижением денежных сборов, несравненно превосходит выпуск российских произведений, и желая сколь можно восстановить надлежащее в оном равновесие, вняв мнению Государственного Совета, признали мы нужным постановить на производство внешней натуральной нашей торговли особенные правила, коих целью есть — преградить усиление непомерной роскоши, сократить привоз товаров иностранных и поощрить, сколь можно, произведения внутреннего труда и промышленности». В манифесте выражалась патриотическая надежда, что «верные наши подданные, вникнув в истинный их разум, будут всемерно содействовать попечениям нашим о собственном их благе, отсечением излишних издержек, умеренностью в образе жизни и обращением капиталов не в пищу чужеземной роскоши, но в поощрение собственных наших отечественных фабрик и изделий.
По сути, Сперанский предлагал начать жить по средствам и перестать печать бумажные деньги, не обеспеченные серебром или товарами, плюс начать уже развивать собственную промышленность, поскольку роль «европейской бензоколонки» волею обстоятельств оказалась утрачена. Это было бы правильно и хорошо, если бы не сопровождалось поднятием налогов (в 2 и более раз).
Кроме того, для потребителей такая запретительная политика означала замену качественного иностранного товара плохим русским. Вообще, если говорить о русской тарифной политике, то самыми разумными следует признать таможенные пошлины, введенные Екатериной II в 1782 году. Императрица тогда просто установила единую пошлину на промышленные товары в 10%, исключая беспошлинно ввозимое сырье, инструменты, и то, что на территории России не производится. Таким образом, отечественные товары были вынуждены конкурировать по качеству и по цене с иностранными, что, безусловно, положительно сказывалось на русском производстве.
При всех минусах плана Сперанского к 1811 году он привел к хоть какой-то стабильности. Но тариф 1810 года в очередной раз привел к напряженности в отношениях с Францией. Французы стремились наладить импорт своих промышленных товаров в Россию, в то же время ограничив русский экспорт в Европу. Тариф 1810 года был введен в ответ на введение высоких акцизов на русский поташ. Наполеон вызвал русского посла и выразил ему свое неудовольствие, на что наш дипломат напомнил о тарифной политике относительно русских экспортных товаров, на чем стороны, весьма недовольные друг другом, и расстались.
Уже в 1810-м стало понятно, что без внешней торговли России долго не протянуть, и что ее промышленность начинает впадать в стагнацию.
Защитники теории «импортозамещения» любят приводить в пример производство в России свекольного сахара, которое после подписания акта о Континентальной блокаде начало расти бешеными темпами: если в 1805 году у нас производилось 0.2 тысячи пудов свекольного сахара, то к 1809 году — уже 1 тысяча пудов. Однако проблема в том, что Россия потребляла гораздо больше — 488 тысяч пудов сахара на 1804 год. Разумеется, 1 тысяча пудов на фоне почти полумиллиона пудов — это чайная ложка в море.
Что касается хлопка-сырца и резкого роста хлопкоткачества к 1809 году (с 6 миллионов аршин до 26 миллионов аршин) — здесь спасибо стоит сказать… Турции. Да, да, той самой Турции, с которой мы воевали с 1806 по 1811 год. Именно Турция обеспечила нас хлопком-сырцом в годы Континентальной блокады. Несмотря на войну, русские и турецкие купцы активно торговали.
Вид на Биржу и здание Петропавловской крепости, 1810 г.
Чтобы было понятно — в 1808 году в Россию пришли в общей сложности 1144 торговых корабля других стран. Из них 391 — турецких (первое место по количеству судов). В 1809 году — 1606 кораблей, из них 116 турецких.
Вторым поставщиком хлопка-сырца стали США, которые развили торговлю с Архангельском. Архангельск имел в 1806–1812 году привилегированное положение, поскольку там не действовали ни английские, ни французские каперы, и торговать там можно было относительно свободно. В 1808 году в российские порты пришло 63 американских судна. Кстати, эти корабли выполнили и еще одну важную функцию — они закупили наши традиционные товары (пенька, лен, юфть, сало и т. д.) для перепродажи в английских и французских портах.
В 1809 году Россию посетило уже 95 американских кораблей. Вообще к 1811 году в Америку уходило примерно 10% нашего экспорта.
Таким образом, Континентальная блокада заставила нашу элиту и правительство хоть как-то начать шевелиться в экономической сфере, однако потери были очень велики.
Здесь стоит добавить, что в эти кризисные годы Россия производила реформу армии и реформу военно-промышленного комплекса. Было понятно, что новая война с Францией не за горами, дворянство было недовольно заключением мира с Наполеоном, над головой Александра сгущались тучи, и, помня о судьбе отца, он решил отвлечь аристократию, начав новую войну — со Швецией.
Опять-таки, проблему прекрасно иллюстрирует статистика. В 1805 году общая численность всех вооруженных сил России — 489 тысяч человек (включая казачьи войска). А в 1811 году российская армия насчитывала уже более 617 тысяч солдат и офицеров. То есть армия увеличилась примерно на 20 процентов. Увеличение было не только численным, но и качественным. По опыту войн с Францией 1805–1807 годов стало понятно, что мы уступаем французам в двух вещах — в артиллерии и в логистике. И именно на это были направлены все помыслы военного ведомства в 1809–1812 годах. Отсюда — увеличение производства вооружения.
Так, в 1806 году Тульскому оружейному заводу было выдано предписание на производство 56 616 ружей. Требование на 1810 год — уже 95 944 ружья. В 1812-м — 114 000 ружей. Дело дошло до смешного — едва заключив с Наполеоном мир в Тильзите, первое, что попросил царь у своего «союзника», — это продать ему 50 тысяч ружей для войны с турками. Ответив на словах согласием, Наполеон, однако, тут же распорядился — никаких ружей России не продавать.
Тогда русские дипломаты начали покупать оружие тайно, главным образом в Австрии. Там еще в 1806–1807 годах посольство России в Вене наладило массовую закупку и даже производство (в Чехии) по русским контрактам. В январе-мае 1808 года под видом металлолома (в целях маскировки от французской военной разведки) из Австрии в Россию было переправлено 24 тысяч ружей, 15 тысяч сабель и много другого военного снаряжения.
Что касается контрабанды: надо сказать, что поначалу часть наших портов вообще не отреагировала на указ о Континентальной блокаде. В тот же Кронштадтский порт в 1807 году вошло 376 английских кораблей, причем часть из них — после заключения Тильзитского мира. В 1808 году правила торговли ужесточились, и внезапно в наших гаванях во множестве появились суда «великих морских» держав: в 1808 году 20 любекских, 24 гданьских, 36 мекленбургских, 34 папенбургских, 39 гамбургских, 33 книпгаузенских, 29 бременских, 12 ольденбургских, 2 висмарских, 1 штральзундский, 4 померанских, 3 волгастерских и 1 грейфсвальдский купец. Всего 238 кораблей из экзотических стран. Это, разумеется, были англичане, торгующие под чужим флагом. Как мы уже говорили — Англия задыхалась без русского сырья. Примечательно, что курфюршерствам и герцогствам вроде Паппенбурга и Книпгаузена вдруг резко понадобились сало, лес, пенька, лен, железо, причем в значительных количествах. Было понятно, что все традиционные предметы английского импорта покупаются не для своих нужд, а для Англии.
В 1809 году в русские порты пришло 58 любекских, 124 мекленбургских, 118 гамбургских, 66 гданьских, 74 бременских, 2 висмарских, 21 ростокский, 30 ганноверских, 39 ольденбургских, 216 папенбургских, 1 эмденское, 1 эверское, 18 книпгаузенских судов — всего 769 судов сомнительной национальности.
До блокады общее число пришедших в Россию кораблей было следующим: в 1802 г. — 2769, в 1803 г. — 2863, в 1804 г. — 2371, в 1805 г. — 3818, в 1806 г. — 3574.
Санкт-Петербург, район морского порта, 1804 г.
Из книги Олега Соколова «Битва двух империй: 1807-1812 годы»:
В России, как и в других странах, континентальная блокада сопровождалась конфискацией товаров, признанных английскими, а также конфискацией самих торговых судов. Однако, применяя правила континентальной блокады, русское правительство старалось действовать по возможности мягко. За 1808 год, по неполным сведениям, был конфискован только один корабль и грузы четырёх кораблей, восемь торговых кораблей было выслано. В 1809 году было конфисковано 25 кораблей и грузы 26 кораблей. Зная обычаи русского чиновничества, можно легко догадаться, что мягкость применения правил континентальной блокады не обходилась без щедрых «пожертвований» со стороны заинтересованных лиц. В общем, континентальная блокада означала для России значительный упадок торговли, новые чиновничьи притеснения и поборы.
Купцы жаловались, подавали апелляции, судились, тем более что во многих случаях происхождение груза было очень сложно установить. Почти все корабли плавали под флагами нейтральных держав, их команды были интернациональными (кстати, по правилам, установленным в этот момент в России, корабль признавался неприятельским, только если более трети команды принадлежало неприятельской державе). Так как в порту не устраивали экзамен по владению языком, корабль английских судовладельцев, где и почти вся команда, и груз были английскими, но который пришёл под каким-нибудь паппенбургским флагом и судовые документы которого указывали, что идёт он из Рио-де-Жанейро, вполне мог разгрузиться в Петербурге и, приняв на борт товар, уйти обратно в Лондон. Разумеется, при условии небольших «пожертвований» на пропитание несчастного начальника таможни.
Конечно, официальные архивы умалчивают о том, кому и сколько давали, а кому не давали. Зато в личных документах можно найти интересные сведения. Так, в неопубликованной части дневника генерала Д. М. Волконского есть запись от 25 февраля 1809 г., где он указывает, что негоциант Тависон заявил ему: «Мнимое пресечение коммерции идёт не купцам, а покупающим во вред, ибо он сам 20 000 (рублей) подарил таможенному за пропуск корабля с английскими товарами, кои перештемпелевали подложно все прусскими».
Судовые документы проверяли, перепроверяли, дела переходили от одного чиновника к другому и доходили даже и до Госсовета, а то и до самого императора.
Указ, изданный 14 мая 1809 г., налагал обязанность на корабельщиков доказывать нейтральную собственность рядом документов. На кораблях должны быть предъявлены паспорт, корабельная крепость, экипажный список и корабельный журнал; на груз — сертепартии, коносамент, декларация шкипера, свидетельство о происхождении товара, если груз весь или частью принадлежит корабельщику, и фактура, если корабль пришёл из Америки и Индии. В случае отсутствия какого-либо из указанных документов корабль высылается из порта без разгрузки.
Конечно, были и примеры контрабанды, закончившейся неудачно. Из той же книги:
Самым крупным делом по поводу конфискации груза является дело о так называемой «тенерифской экспедиции». В начале навигации 1810 г. в русские порты пришло необычно большое количество кораблей с Канарских островов — 75! Большая часть из них прибыла в рижский порт, остальные — в Петербург и Архангельск. Такой наплыв судов с Канарских островов вызвал подозрения таможенников. Проверка документов, предъявленных шкиперами, показала, что бумаги были явно грубой подделкой: там встречались грамматические ошибки, подписи одних и тех же чиновников выглядели по-разному, да и вообще, по ним получалось, что Тенерифом одновременно управляют два губернатора. Кроме того, товары, которые везли суда: свинец, олово и жесть, — обычно приходили в Россию из Англии. В конечном итоге выяснилось, что все корабли так называемой «тенерифской экспедиции» вышли в основном из Лондона, Ярмута и других английских портов и шли через Зунд под британским военным конвоем. В результате комиссия постановила конфисковать грузы 63 кораблей, а 4 судна были оставлены под секвестром.
Район Лондонского порта, 1810-е гг.
Но все же действия России относительно контрабанды с Англией точнее всего описал Василий Назарович Каразин, основатель Харьковского университета:
Россия в нынешних обстоятельствах не может оставаться в двусмысленном отношении к Англии. Коль скоро мы единожды уже сблизились с коренным её неприятелем, надлежит действовать, надлежит ему помочь привести в должные пределы купеческую эту державу, которая недавно ещё, подобно как и пред сим в 1800 году, показала, что у неё нет ничего священного, и что если она когда-либо наружно и чтила наше правительство, то без всяких искренних чувств, а как орудие только своей личной, тогодневной, можно сказать, корысти… Извлечём всю возможную пользу из мира нашего с Наполеоном, мира, приобретённого столь дорогою ценою! Упрочим себе навсегда мир сей. С другой стороны, поставим себя в безопасности от морско-разбойнических предприятий Англии.
То есть при малейшей возможности мы старались закрывать глаза на контрабанду и с удовольствием продавали свои товары подставным фирмам.
Уже к 1810 году российская экономика стала задыхаться без доходов от экспорта. И дело тут даже не в государстве, поскольку, как мы уже отметили выше, прямые убытки бюджета от введения системы Континентальной блокады составили всего лишь 5 миллионов рублей золотом или 7 процентов от доходной части. Движение шло снизу — от помещиков и купечества, от ремесленников и крестьян. Опять давайте остановимся на скучной, но столь важной статистике.
В 1811 году население России составляло примерно 38 миллионов человек. Из них 225 тысяч человек — дворянство, 215 тысяч человек — духовенство, 119 тысяч человек — купечество. Примерно 1,953 миллиона человек были горожанами, занятыми в ремесленном и промышленном производстве, сюда же входят крестьяне, работавшие на откупе на промышленных предприятиях. За исключением инородцев и отдельно управляемых губерний (Прибалтика, Финляндия) остальное население России было представлено крестьянством. На 1811 год государственных крестьян насчитывалось 19 миллионов человек. Они платили в казну ежегодный оброк (от 2,52 рубля серебром в 1804 до 3.81 рубля серебром в 1811 году), плюс несли некие повинности. Примерно 2 миллиона человек были представлены удельными крестьянами, то есть принадлежали лично царю и его фамилии. Их положение было чуть лучше государственных крестьян. И 14–15 миллионов человек — это помещичьи крестьяне.
Оброк у помещичьих крестьян сильно разнился: в бедных нечерноземных областях он мог составлять 2–4 рубля, рядом с промышленно развитыми населенными городами — и 8–10 рублей. Вспомним заонежских крестьян, про которых мы упоминали в начале статьи. На промысле они могли зарабатывать от 40 до 80 рублей ассигнациями за сезон. Оброчная часть составляла 10 рублей. Плюс подушная подать — 10 рублей (2.52 рубля в год серебром) с души, ее никто не отменял. Соответственно, сам крестьянин получал от 20 до 60 рублей. Чтобы было понятно, какие это деньги — стоимость коровы в Архангельской области в 1808–1811 году колебалась от 1,5 до 3 рублей серебром или 6–12 рублей ассигнациями. Таким образом, у крестьянина оставалось достаточно денег на закупку необходимых продуктов и товаров и житье-бытье. Что произошло с введением блокады? Количество промыслов было резко сокращено, плюс уменьшены выплаты и увеличен денежный оброк (до 3,81 рубля серебром). Естественно, что такое положение дел не устраивало и самую многочисленную часть русского населения. Причем, как мы понимаем, это касалось не только заонежских крестьян, но и орловских производителей пеньки, уральских производителей железа (там крестьяне тоже шли на промыслы) и так далее. По сути, крестьянство лишили подработки.
Запись с Санкт-Петербургское ополчение, 1812 г.
Но и это еще не все. К 1810 году, даже с учетом инфляции, упали цены на зерно — а этот продукт претендовал на роль главного экспортного товара. Падение было не таким большим — с 78 до 76 рублей за пуд ассигнациями, но в серебре это падение было на треть! Отсюда, как мы уже говорили, рост барщины и сокращение посевных земель.
Именно поэтому вся Россия без исключения хотела выхода из Континентальной блокады. К тому же под угрозу уже была поставлена даже обороноспособность страны.
До 1807 года Россия преимущественно импортировала свинец из Англии. С началом блокады начался так называемый свинцовый голод. Уже в 1808 году начинается беспокойство, отголоски которого можно найти в отдельных пунктах «Положения об отпуске ежегодно пороха и свинца в полки и батальоны…», изданного 16 февраля 1808 года. За попытки получить на полк патронов, пороха и свинца сверх необходимого «Положение…» угрожало «взыскивать вдвойне». Вводилась ограничительная норма на случай повторного в том же году запроса на свинец. На полк или батальон нельзя было требовать сверх нормы более десяти пудов свинца. Одновременно подавались различные проекты относительно замены свинцовых пуль чугунными, оставшиеся, впрочем, проектами, или предлагались новейшие экономичные способы отливки.
Когда стало известно, что на придворных яхтах и других судах находятся в качестве балласта 10 тыс. пудов свинца, Куракин в письме к Морскому министру маркизу Траверсе потребовал передачи этого богатства в Артиллерийский департамент. В ответ Траверсе разъяснил, что весь этот свинец уже истрачен на нужды адмиралтейства и вскоре потребуется еще.
Было ли это действительно так, или тут говорили ведомственные интересы — неизвестно, но Куракин и Аракчеев свинца так не получили. Потом Куракин уехал в Париж, его заменил Козодавлев. Аракчеева сменил в январе 1810 года Баклай-де-Толли. Из доклада последнего от 19 апреля 1810 года к Козодавлеву становится известным, что внутри страны свинец покупается по высокой цене — от 20 до 36 рублей за пуд. Кроме того, в некоторых губерниях были куплены вместо свинца оберточные листы от чайных ящиков, продаваемые вместе с бумажной оберткой. Угар при их переплавке был гораздо выше, чем обычно. Военный министр сообщил о ходе закупок и о качестве закупаемого свинца Александру I и тот повелел «закупку внутри государства свинца по невыгодности для казны прекратить, позволяя оную в том только случае, когда цена за пуд не будет превышать 20 рублей, и то в свинках или рольной».
К 1809 году с датским правительством, тоже участником Континентальной блокады, уже имелась договоренность о пропуске судов через проливы. Было объявлено, что корабли с грузом свинца осматриваться не будут, и их национальную принадлежность устанавливать никто не собирается.
Тульский оружейный завод, начало XIX в.
Вскоре начались проблемы с серой (необходимым компонентом для производства пороха), и те же самые принципы были применены к судам с грузом серы.
Постепенно при полном попустительстве правительства торговля с Англией начинает возобновляться. Пока робко, через подставные фирмы и чужие флаги вроде паппенбургских или ольденбургских. В 1809 году, во время голода в Англии, треть потребного британцам зерна пришла из России. Сперанский сполна воспользовался лазейкой Тильзитского договора, позволяющей русским без досмотров и санкций торговать с нейтральными державами. Ну а то, что нейтральные корабли были наняты англичанами — разве это проблема русского правительства? Формально все правила соблюдены.
Но и это еще не все. Дело в том, что англичане, выгнанные с российского рынка, в 1808–1809 годах почти полностью перекрыли морское сообщение России с остальным миром, и в 1809-м, в разгар русско-английской войны, с британским правительством начали секретные переговоры о допуске иностранных судов на российские рынки. И это дало определенный результат. К примеру, в Кронштадтский порт в 1808 году приходит всего 65 судов, в 1809-м — уже 376 судов, а в 1810-м — 496 судов.
Есть точные указания, что впервые не только размышлять вслух о войне с Россией, но и серьезно изучать этот вопрос Наполеон начал с января 1811 г., когда ознакомился с новым русским таможенным тарифом. Этот тариф очень повышал пошлины на ввоз в Россию вин, шелковых и бархатных материй и других предметов роскоши, т. е. как раз тех товаров, которые являлись главными предметами французского импорта в Россию. Наполеон протестовал против этого тарифа; ему ответили, что плачевное состояние русских финансов вынуждает к подобной мере. Тариф остался. Жалобы на слишком легкий пропуск в Россию колониальных товаров на мнимонейтральных, а на самом деле английских судах все учащались. Наполеон был уверен, что русские тайком выпускают английские товары и что из России эти товары широко распространяются в Германии, Австрии, Польше и, таким образом, блокада Англии сводится к нулю.
Александр тоже думал о неизбежности войны, искал союзников, вел переговоры с Бернадоттом, прежде наполеоновским маршалом, теперь наследным принцем шведским и врагом Наполеона. 15 августа 1811 г. на торжественном приеме дипломатического корпуса, прибывшего поздравить Наполеона с именинами, император, остановившись около русского посла князя Куракина, обратился к нему с гневной речью, имевшей угрожающий смысл. Он обвинял Александра в неверности союзу, в неприязненных действиях. «На что надеется ваш государь?» — спросил он угрожающе. Наполеон предложил затем Куракину немедленно подписать соглашение, которое улаживало бы все недоразумения между Россией и Французской империей. Куракин, оробевший и взволнованный, заявил, что у него нет полномочий для такого акта. «Нет полномочий? — крикнул Наполеон. — Так потребуйте себе полномочий!.. Я не хочу войны, я не хочу восстановить Польшу, но вы сами хотите присоединения к России герцогства Варшавского и Данцига… Пока секретные намерения вашего двора не станут открытыми, я не перестану увеличивать армию, стоящую в Германии!» Оправданий и объяснений Куракина, отвергавшего все эти обвинения, император не слушал, а говорил и повторял на все лады свои мысли. После этой сцены уже никто в Европе не сомневался в близкой войне.
Таким образом, провал Континентальной блокады стал одной из определяющих причин для разрыва между Россией и Францией. Олег Соколов, «Битва двух империй»:
В начале 1810 г. к западным границам России начинают подтягиваться войска, которые образуют основу того, что в войну 1812 г. будет называться Первой и Второй западными армиями. На берегу Балтики, в Лифляндии, в 1810 г. был сформирован корпус Витгенштейна численностью около 29 тысяч человек (14-я и 5-я пехотные дивизии, часть кавалерии 5-й кавалерийской дивизии). На территории Литвы формируется корпус под командованием генерал-лейтенанта Эссена I, состоявший из 2, 3 и 4-й дивизий, общей численностью более 36 тысяч человек.
Наполеон и Римский король на приеме в Сен-Клу
На Волыни формируется армия под командованием генерала Дохтурова (7, 25, 9-я пехотные дивизии, часть 5-й и 6-й кавалерийских дивизий и отдельные кавалерийские части). В документах того времени она называлась просто Западной армией. Название этой армии менялось от документа к документу, позже она будет называться также 2-й армией, Южной армией, Подольской армией. Накануне войны 1812 г. она получит название 2-я Западная армия. В приказе о назначении Дохтурова на пост командующего от 4 (16) февраля 1810 г. говорится просто: «Поручаю вам главное начальство над армиею Нашею на западе». Войска генерала Дохтурова насчитывали более 38 тысяч человек. Наконец, под командованием генерала Милорадовича, которого мы только упоминали, говоря о его назначении на пост командующего, формируется так называемая Резервная армия численностью более 38 тысяч человек.
Большое внимание в приказах по войскам в начале 1810 г. уделялось подготовке обороны крепостей. В марте подполковнику Эйхену, полковнику Вистицкому, полковнику Геккелю и генерал-майору Опперману были отданы распоряжения произвести осмотр западных границ России. Трём первым офицерам предписывалось найти выгодные места для расположения укреплённых лагерей, а Геккелю — выбрать место для постройки крепости «для обладания обоими берегами Двины и обеспечения коммуникаций между Ригою и Будиловым». Кроме того, Опперману позднее был отдан приказ об осмотре и подготовке к обороне киевской крепости. Приказы этим офицерам заканчивались одной и той же фразой: «Исполнение порученности вашей должно по возможности оставаться в непроницаемой тайне, а чтоб скрыть истинную цель оной, то можно будет дать вид, что вы занимаетесь исправлением погрешностей подробной карты тех мест».
То есть Россия начиная с 1810 года уже готовилась к войне. К оборонительной, или наступательной — но войне.
24 июня 1812 года французская армия форсировала Неман и вторглась в Россию. 6 июля 1812 года Россия и Англия подписали мирный договор и соглашение об образовании новой антинаполеоновской коалиции. История войны 1812 года хорошо известна, и пересказывать ее нет нужды. А вот поговорить о русско-английском сотрудничестве стоит.
Еще 5 июля 1812 года на Балтику прибыла эскадра контр-адмирала Томаса Бима Мартина в составе 74-пушечного корабля «Абукир», 18-пушечного шлюпа «Рейнджер» и двух бомбардирских кечей «Ариэл» и «Рейнард».
Англичане прямо из огня да в полымя — на Ригу вовсю нажимал французский корпус Макдональда. Ситуация под Ригой была сложной — противник уже вышел к западному берегу Двины и готовился форсировать ее в районе устья с помощью барок и понтонов. Естественно, что прибытие отряда Мартина полностью изменило обстановку, его корабли обстреляли мост у Шлок, и французы перенесли воздействие южнее — к крепости Новая Динамюнде (Даугавгрив). Крепость эта была создана еще шведами в 1608 году для контроля подходов к устью Западной Двины.
Французы, разумеется, понимали, что захват этой позиции и расположение там батарей отдает Ригу в их руки, поскольку в этом случае английский флот не сможет помочь своими пушками защитникам. Штурм в лоб успехов не дал, обороняющиеся отбились, а французы и пруссаки понесли довольно чувствительные потери (1000–1500 человек). И тогда французы решили взять крепость правильной осадой, постепенно подводя земляной вал к крепости и устраивая контрбатарейную борьбу.
Переправа войск Наполеона через Неман
Русские для переброски подкреплений перекинули к Даугавгриву понтонный мост.
Но калибры пушек на бастионах старой крепости оставляли желать лучшего — 3-, 4- и 6-фунтовые, тогда как французские осадные пушки имели калибр 18 и 24 фунта. К тому же 15 тысячам защитникам Риги противостояло примерно 50 тысяч французов и пруссаков, то есть Макдональд имел в три раза больше людских ресурсов, чем русские.
Когда французы начали подводить насыпь к крепости, русские артиллеристы пытались противодействовать, но их калибры были абсолютно недостаточны для нанесения противнику серьезного ущерба. И вот тут обратились к контр-адмиралу Мартину с просьбой помочь. Хорошо сказано — помочь. А как? Ведь осадка флагманского «Абукира» — 6.3 метра, осадка «Рейнджера» — 3.2 метра, кечей — около 3.5–4 метров, а глубины у Динамюнде из-за наносного песка варьируются от 3 до 0.5 метров! С учетом того, что французские позиции расположены были не у самого среза воды и огонь был нужен вглубь суши — задача, казалось бы, не имела решения.
Но Мартин вовремя вспомнил, как такую же проблему решил французский барон Пуанти во время осады Картахены. К бомбардирским кораблям с двух сторон прикрепили понтоны, и осадка их уменьшилась с 4 метров до полуметра. Отдельную головоломку представляло управление таким «катамараном», ведь парусность корпуса увеличилась в несколько раз, а руль с такой посадкой на воде был просто бесполезен. По предложению кэптена Стюарта в понтонах над водой прорезали окна и посадили в них моряков на весла — в результате появилась возможность отбуксировать кечи к берегу.
Но на этом Мартин не остановился, требовалась еще корректировка огня — расстояние до французских позиций превышало полторы мили, а поросшие лесом берега не давали хорошего обзора с моря. В конце концов был создан простейший телеграф. Устройство этого прибора состояло из:
1) двух шестов, горизонтально выдвинутых из двух противоположных углов
первого кокошника;
2) четырех веревок, подвешенных на этих шестах;
3) шаров, сделанных из легких плетеных корзин, задрапированных канифасом,
покрашенных в черный цвет и прикрепленных на веревках;
4) четырех флагштоков в углах обходов. Английские матросы стояли на особых платформах (балконах), поднимали и опускали шары, подавая знаки кораблям на рейде.
С 8 по 16 июля Мартин провел несколько обстрелов французских позиций 13-дюймовыми мортирами с кечей, подведенных практически к самому берегу, и англичанам удалось уничтожить почти всю осадную артиллерию Макдональда, а также все укрепления. Что не добили англичане — доломали русские в штыковой атаке 18 июля. Рига была спасена.
Кроме того, в войне 1812 года Англия организовала для нас своего рода ленд-лиз. Дело в том, что к августу 1812 года ситуация в русской армии была катастрофической. Командующий Резервной армией князь Лобанов-Ростовский доносит императору: в только что сформированных 12 полках «оружья не состоит, кроме одних тесаков». Англия за 1812 год поставила в Россию 50 тысяч ружей, а за 1812–1814 годы — 225 тысяч ружей, то есть обеспечила 50% поставок ружей в российскую армию. Если учесть 1100 тонн пороха за 1811–1813 годы (это примерно 30% от русского производства) и 1000 тонн свинца для пуль — то вклад можно считать еще более весомым.
Кроме того, стоит вспомнить и сукно, топографические карты (в России с ними было плохо), продовольствие (прежде всего мука), такие мелочи, как подзорные трубы, компасы и тому подобные вещи.
Мушкет «Браун Бесс». Эти мушкеты составляли примерно 30% парка российского оружия в войне 1812 г.
Что произошло с нашей экономикой после Наполеоновских войн? В 1816 году тариф 1810 года был отменен, пошлины снижены с 75–80 процентов до 15–35 процентов. Это стоит признать разумной мерой. Но эта мера обрушила русскую промышленность, ибо, как мы говорили, сравнение русских товаров с иностранными по критерию «цена — качество» оказывалось не в пользу первых.
По идее, чтобы помочь своей промышленности, нужно было срочно снизить налоги. Как отмечал в начале 1827 году граф Н.С. Мордвинов, базируясь при этом на итогах предшествующих лет, «вся почти внешняя торговля наша производится не на русские, а на иностранные капиталы… На Петербургской, главной в России, бирже участвуют русские природные купцы по внешней торговле только в отпускных товарах на 1/40, а в привозных на 1/60 часть».
О настроениях купеческих кругов весьма ярко говорит донесение одного шпиона министру внутренних дел, датированное 1821 году:
Громкий ропот доносится с биржи и гостиного двора. Все, кто занимается торговлей, исключая несколько барышников, находящихся под покровительством, негодуют на таможенные законы и еще более на способ проведения их… Никогда еще не было таких стеснений в торговле… Настроение низших классов населения очень неспокойное.
Снижать налоги стали… в 1822 году, когда на должность министра финансов пришел Егор Франциевич Канкрин. Но при этом опять повысили таможенные тарифы, что побудило наших промышленников сбывать свои плохие товары внутри страны по завышенным ценам. Так что промышленный переворот в России начался лишь в 1823 году, хотя мог начаться на 10 лет раньше.
Собственно, именно этих 10 лет нам и не хватило в Крымскую войну.
Здесь есть несколько любопытных выводов. Прежде всего, не стоит вестись на стоны производителей и промышленников, которые требуют запретить импорт иностранных товаров, чтобы сбыть свои. Нормальная таможенная политика заставляет отечественного промышленника шевелиться, удешевлять производство и повышать качество.
При этом высокие налоги вкупе с низкими таможенными пошлинами действительно способны убить свое производство.
С введением Континентальной блокады Россия действительно попала в непростое положение. И здесь требовалось действовать ровно по примеру англичан:
а) найти новые рынки сбыта для своих товаров;
б) установить разумные таможенные пошлины, стимулирующие ввоз технологий и потребного сырья;
в) обеспечить дешевый кредит;
г) вести разумную налоговую политику.
Надо сказать, что ни один из пунктов нам не удалось полностью выполнить.
Что мы могли сделать? Естественно, после заключения Тильзитского мира и присоединения к Континентальной блокаде нам потребовалось новое «окно в Европу». Этим окном вполне могли стать Босфор и Дарданеллы. В статье о проливах мы уже рассматривали вопрос завоевания Константинополя подробно, и пришли к выводу, что оно было возможно. Однако Россия не решилась рискнуть.
Таможенные тарифы, как мы уже писали выше, стимулировали лишь рост цен, но не расширение производства и не улучшение качества продукции.
Создать дешевый кредит не получилось ни во время войны, ни в период с 1815 по 1825 год. Вместо этого мы включили на полную мощь печатный станок, что привело к обесцениванию ассигнаций. Налоговая же политика была направлена на максимальное наполнение бюджета, а не на развитие и переформатирование производства.
Мы начали отставать. Пока немного, но уже начали. Потом наше отставание выльется в поражение в Крымской войне.
Континентальная блокада затормозила и отмену крепостного права. В 1817–1819 годах крестьян освободили только в Прибалтике (Лифляндская, Курляндская и Эстляндская губернии).
Мы опаздывали — как с экономическими, так и с политическими реформами.
Восстание на Сенатской площади, 1825 г.
Правительство старалось не реформировать, а законсервировать ситуацию, а это было чревато как социальными взрывами, так и еще большим отставанием в производстве и промышленности.
Вполне возможно, что не будь Континентальной блокады, Александр сумел бы провести политические и социальные реформы, и Россия смогла бы стать флагманом капиталистического развития. Увы, история не имеет сослагательного наклонения.
Ну и наконец, мы потеряли Англию как основного торгового партнера. К 1830-м годам английская доля экспорта составляла не более 30% (вместо 60% в начале века) — потеряв клиента, мы приобрели геополитического врага. Причем врага технологически развитого, и — что самое обидное — поднявшегося до этого уровня на наших ресурсах.
Далее: часть VI и последняя
