Континентальная блокада — именно она привела Наполеона в пылающую Москву, а победоносные русские войска — в Париж. Именно из-за Континентальной блокады Россия перестала играть в экономике Англии ключевую роль, и в конце концов это привело к почти вековому противостоянию между русскими и англичанами — легендарной Большой Игре.
Мы уже писали о политике Петра I и о том, как Россия стала главнейшим поставщиком строительных материалов для флота Британии. Для наглядности: Россия в период с 1742 по 1782 год поставляла от 90 до 96% пеньки, потребной кораблям Королевского флота; 80% льна; 43–45% всего мачтового дерева; от 30 до 50% железа. Это не считая сала, свиной щетины, дегтя, ревеня, поташа и тому подобных вещей.
Таким образом, величие Англии и ее главная сила — Роял Неви — прямо зависели от поставок из России. Флот Англии плавал и побеждал лишь потому, что на нем стояли русские мачты, французов, испанцев и других недругов Англии крушили пушки из русского железа. Британское правительство и Адмиралтейство это очень хорошо понимали. Именно поэтому весь XVIII век мы с Туманным Альбионом чаще оказывались союзниками, чем соперниками, и нередко выступали в европейских проблемах консолидировано, единой позицией.
Мачты британского 100-пушечного корабля. Пояснительный чертеж. Изготавливались исключительно из русской сосны (англичане называли ее «рижская ель»). Согласно нормативам Роял Неви, мачты из русского дерева были самыми крепкими и износостойкими. Мачта из русской сосны служила 5-7 лет. Из норвежской или пиренейской всего 2–3 года
Конечно, такое положение вещей не устраивало Францию, которая опиралась на свои, испанские и средиземноморские ресурсы. Русские же ресурсы оказались качеством получше и числом побольше — именно поэтому французы и проигрывали гонку за первенство на морях.
Общеизвестно, что Англия и Франция были противниками с раннего Средневековья и до середины XIX века. Эти противоречия достигли своего апогея во времена Людовика XIV и Кольбера. Французские таможенные правила, введенные с 1660 по 1678 год, больше напоминали политику эмбарго и санкций. Вскоре Англия ввела ответные меры, и эмбарго стало обоюдным. То есть Франция не покупала английские товары, Англия — французские.
Если еще и оставались какие-то законодательные лазейки по торговле между странами, они были окончательно прикрыты в 1689 году, когда в результате переворота к власти в Англии пришел Вильгельм Оранский. Теперь даже малейшая торговля через третьи страны была запрещена.
После проигрыша Франции в Войне за испанское наследство появился шанс, что страны все-таки наладят не только политические, но и экономические отношения, однако английские промышленники были очень напуганы перспективами конкуренции с французской промышленностью на собственном рынке, и поэтому из Утрехтского договора просто убрали две статьи, регламентирующие взаимное снижение пошлин и создание режима наибольшего благоприятствования в торговле.
Эпизод Войны за испанское наследство. Англо-голландский флот атакует франко-испанский конвой с серебром в бухте Виго, 1702 г.
Таким образом, в Англии с 1678 года был запрещен импорт французского вина, уксуса, коньяка, льна, шелка, тканей, соли, бумаги, шерсти, щетины, золота, серебра (или изделий из них), кож и других товаров. Согласно закону 1689 года, захваченные или найденные французские товары полагалось уничтожать — пользоваться ими запрещалось под страхом большого штрафа и тюремного заключения. Все жидкое — выливать в реку или море, ткани, соль, бумагу и прочие товары — публично сжигать.
Во Франции подобные жесткие меры были введены по отношению к английским товарам начиная с 1701 года. Однако, — вот проблема! — к концу XVIII века нарождающейся английской промышленности остро потребовалось французское сырье. Большие заградительные тарифы (от 75 до 115% за ввоз нежелательного товара) просто сверх всякой меры раздули контрабанду. Оказалось, что французские товары всё равно попадают в Англию в обход всех запретов, и государство с этого не получает вообще ничего.
Примерно то же самое происходило и во Франции, где в том же 1783 году весь высший свет щеголял в английских костюмах, которые формально были запрещены к ввозу в страну. Тогда же один из королевских секретарей предложил совсем абсурдную меру: у путешественников, прибывающих во Францию в английской одежде, эта одежда должна конфисковываться на таможне, и выдаваться обратно только по отбытии из страны.
Тем не менее правительства понимали, что взаимное эмбарго просто тормозит экономическое развитие обеих держав, поэтому в 1784 году перешли к системе квотирования ввозимых товаров. Существовал и второй вариант — производство по лицензии. То есть, по мысли экономистов, если, к примеру, французский промышленник основывал производство своего продукта в Англии, то товары уже не считались запрещенными, и облагались внутренними, а не внешними акцизами и пошлинами.
Английская карикатура времен Войны за независимость США. «Все облагается налогом, даже собака»
Однако в реальности это привело к массовой подделке лицензий и перебиванию этикеток. Товары французского происхождения оформлялись с помощью продажных чиновников как местные. Уже к 1776 году стало понятно, что вмешательство государства в дела экономики и торговли больше тормозит развитие стран, чем помогает ему. И новый государственный контролер финансов Анн-Робер Жак Тюрго предложил снизить акцизы и тарифы на те товары, которые Франция не производит или в которых нуждается. Смысл англо-французского торгового соглашения, согласно теориям французских экономистов, — это обмен еды и сырья на промышленные товары. Точно тем же уже почти век, к примеру, занималась Российская Империя.
Во время Войны за независимость США Франции удалось взять реванш и консолидированными усилиями победить Англию на суше и на море. Теперь Франция вознамерилась победить британцев и экономически, сбросив своего недруга с пьедестала самой развитой страны мира. Англия же желала сделать Францию из врага своим союзником и потребителем британских товаров. Договор о свободной торговле с французами стал ловушкой, призванной погубить возрождающуюся французскую промышленность, завалив континент дешевыми и качественными британскими товарами. Скажем прямо: Британия выплатила свои громадные долги именно за счет французов — начиная с 1785 года торговый оборот между странами составлял 20 миллионов фунтов, причем сальдо было в пользу Англии и росло год от года. К тому же тесное англо-французское сотрудничество помогло наладить во Франции промышленный шпионаж невиданных масштабов.
В 1786 году было заключено англо-французское торговое соглашение (так называемый договор Идена): две страны открывали друг перед другом таможенные барьеры и конкурировали своими товарами на равных.
Английская карикатура на заключение «договора Идена» в 1786 г. В Англии этот договор был воспринят неоднозначно, хотя именно он и сделал Британию главной промышленной державой мира
На этом моменте стоит остановиться особо. До 1786 года основной экономической теорией был меркантилизм, то есть обоснование необходимости активного вмешательства государства в хозяйственную деятельность в основном в форме протекционизма — установления высоких импортных пошлин, выдачи субсидий национальным производителям и тому подобных мер. Государство огораживалось от остальных стран высокими заградительными тарифами и пошлинами, давая таким образом полную монополию на собственном рынке местным фермерам и промышленникам. Собственно, как раз благодаря меркантилизму и нежеланию допускать на свои рынки продукцию колоний Британия в 1783 году лишилась Северной Америки, и в мире появились США.
Но в этой схеме все упиралось во внутренние ресурсы. Еще Жан-Батист Кольбер писал о том, что «природные ресурсы ограничены, и сила нации зависит от того, какими ресурсами она владеет». Поэтому экономика развивалась экстенсивно — военными или вассальными завоеваниями территорий, богатых ресурсами. Это и есть тот самый колониализм.
Заслуга последователей Адама Смита, а за ним и премьер-министра Уильяма Питта-младшего в том, что они со всей отчетливостью понимали: меркантилизм не работает, если страна производит оригинальные товары (то есть такие, которые не могут произвести другие страны), и когда страна развита технологически. Они решили поставить на интенсивное, а не на экстенсивное развитие.
Напомним, только что Британия потеряла североамериканские колонии. В рамках меркантилизма — это гигантская потеря, которая сразу же должна сказаться на английской экономике. Однако прошел 1782 год, 1783-й, потом еще и еще, а… ничего не происходило. Наоборот, экономика продолжала расти. Может быть, дело не территориях и колониях?
Адам Смит, отец рыночной экономики
Согласно договору, обоюдные пошлины в обеих странах снижались с 115–75 до 15–10% на разные типы товаров. То есть теперь английские и французские товары могли конкурировать по цене на внутренних рынках.
Например, в 1789 году английский шелк, облагаясь согласно таможенному тарифу 1786 года 15-процентной пошлиной, всё равно стоил во Франции на 2–3 процента меньше, чем французский, и при этом был качественнее. Английский хлопок благодаря изобретению хлопкопрядильной паровой машины был дешевле после всех налогов на 10–12 процентов. При этом во Франции была более дешевая рабочая сила, английские рабочие получали примерно на 20 процентов больше, чем французские, и это при сравнимых ценах на еду.
Но французы тоже были не дураки. Они потребовали трёх вещей: резко снизить акцизы на французские шелка и хлопок, французский текстиль и вино, причем в соглашении было прописано преимущественное право закупки именно французского вина в пику любому другому (до 1785 года англичане в основном везли вино из Португалии). То же самое касалось и оливкового масла (в пику испанскому). Таким образом, французы сделали ставку на экспорт или реэкспорт самых своих ходовых товаров и сырья. И они имели полное право думать, что в этой конкурентной борьбе они победят. Так почему же не победили? Посмотрим.
Иден за этот договор был награжден орденом, а промышленники Англии разделились на два лагеря — одни поддерживали новое соглашение, вторые говорили, что свободной конкуренции английская промышленность не выдержит. И главный вопрос был именно в хлопке и текстильной промышленности, ибо именно этот рынок развивался гигантскими темпами и был тогда самым массовым.
Британская текстильная мануфактура, конец XVIII в.
Дело в том, что еще в 1760-х годах англичанам мог бы помочь бенгальский хлопок, однако абсолютно неэффективная политика Ост-Индской компании (первая продразверстка на хлопок была введена в 1762 году именно там, воротилами британской ОИК), прикрепившая мелких частников к факториям и приказавшая им сдавать ткань компании по фиксированным минимальным ценам, сделала замещение французского хлопка невозможным. Сюда добавилась и жадность администраторов факторий, которые очень часто вообще ничего не платили индусам. В результате голод 1769–1773 годов и 1783–1794 годов сделал из Бенгалии безлюдную пустыню, и производство хлопка фактически встало. «Равнины Индии уже белели костями ткачей», и потеснить французов было некому.
Но экономика Британии выдержала. По следующим причинам:
1) У Англии имелись гораздо большие кредитные возможности по сравнению с Францией;
2) Более высокое качество товаров при сравнимой или меньшей цене;
3) Более развитые технологии (например, повсеместный переход на уголь делал выплавку железа и стали гораздо более дешевой);
4) Как следствие, более высокая механизация производства;
5) Основные банки Европы находились в Англии, и фунт имел более выгодный обменный курс.
Тем не менее Франция имела все шансы выиграть в этой конкурентной борьбе.
Проиграла она не в производстве, а в кредитной сфере, тарифной политике и экономике. У англичан нашлось «секретное оружие» — Адам Смит и его последователи, которые предложили правительству перейти от ростовщической экономики к экономике рыночной. Они предложили добиваться сверхприбылей не более высокой ценой, а количеством товара, поскольку именно валовой размер закупок, а не цена, стимулирует производство. Они же предложили как можно быстрее внедрять все технические усовершенствования и изобретения, и за счет этого делать свой товар более дешевым и конкурентоспособным.
Кроме того, — и это очень важно! — французские мануфактуры до середины XVIII века чаще всего ориентировались на производство высококачественной продукции для аристократии или государственных структур, то есть для очень небольшого круга людей. Англичане предложили запустить мануфактурные производства для простонародья (именно поэтому быстрее всех росла текстильная промышленность). Главный выигрыш состоял в том, что англичане первыми додумались сделать ставку на ширпотреб.
Железный мост через реку Северн, построен в 1781 г. Британцы были первыми, кто начал строить через реки именно железные мосты. До этого мосты строились из камня или дерева
Процитируем статью Юлия Львовича Менцина «Монетный двор и Вселенная»:
«Первым, и долгое время единственным, государством, которому удалось выйти из этого тупика и создать национальную экономику как некую органическую целостность, была Англия, сумевшая при помощи своего государственного долга использовать для развития промышленности мощь сперва европейского, а затем мирового капитала. При этом первоначальным гарантом этого долга стала бесперебойная работа Монетного двора, продававшего серебряные деньги лучшего в мире качества по ценам, выгодным для отечественных и иностранных торговых компаний.
…Монетный двор не только являлся государственным (причем сугубо убыточным!) предприятием, но и частью государственной системы. Поэтому заинтересованные компании могли поддержать его работу, лишь поддерживая экономику Англии в целом, так как в условиях хозяйственного или политического кризиса в стране нормальное производство денег стало бы невозможным.
Таким образом, складывался своеобразный альянс, в котором европейский капитал получал доступ к лучшему монетному двору, а Англия получала огромные займы, благодаря которым ее банки могли предоставлять кредиты предпринимателям на необычайно выгодных для последних условиях. Благодаря этому альянсу льготный режим работы создавался не только для отдельных промыслов, ориентированных на экспорт и, в силу этого, слабо связанных с условиями хозяйствования на внутреннем рынке, но и для всей экономики в целом».
То есть с одной стороны — производство, ориентированное на ширпотреб и массовый спрос, а с другой — широчайшие кредитные возможности. И по тому же хлопку уже в 1787 году складывается удивительная ситуация — Англия покупает французский хлопок, делает из него продукцию, и продает… во Франции. И это не золоченые камзолы, а повседневная одежда для рыбаков, крестьян, ремесленников, буржуа — для людей, которых много. Когда один или два дворянина покупают пару камзолов по 1000 пистолей — это не бизнес. Бизнес начинается тогда, когда твои камзолы по 5–10 пистолей начинают покупать сотни тысяч. Причем поскольку процесс производства механизирован и более дешев, французские предприятия подобного плана не могут конкурировать по ценам с английскими товарами.
Спираль начинает раскручиваться в обратную сторону. Запускается крупнейшее хлопчатобумажное производство в Ливерпуле, шелковое производство в Манчестере, а французский финансовый и промышленный капитал… бежит в Англию, ибо там деньги вкладывать выгоднее — что в банки, что производство. Словом, если французы сделали ставку на экспорт и реэкспорт, то англичане — на экспорт промышленных товаров, что приносит гораздо большую прибыль и развивает собственную науку и промышленность.
Последствия промышленной революции — широкое использование детского труда. Детям можно платить меньше, чем взрослым
Французам вскоре стало понятно, что что-то надо делать, но ничего не делалось. Их кредитный лимит и возможности по выплате кредита ограничивались исключительно бюджетом, а часть налогов вообще оседала в частных карманах, никак к государству не относящимся. Например, церковная десятина, которая собиралась с крестьян, составляла в год 125 миллионов ливров. Эти деньги никогда не попадали во французскую казну, а шли напрямую церкви. По оценкам французских экономистов, налоги, собираемые с крестьян и ремесленников дворянами, в среднем составляли 250 миллионов ливров. Эти деньги также не шли в казну государства, а оставлялись аристократии. Мало того, часть государственных денег тратилась на… тех же самых дворян — подарки, рента, пожалования и так далее. При личном состоянии герцога Орлеанского в 114 миллионов ливров его долги составляли 74 миллиона ливров и покрывались не без помощи короля, приходившегося ему родственником. Ежегодные расходы королевского двора исчислялись десятками миллионов.
И еще один важный момент: когда мы говорим о государственных налогах на то же крестьянство, мы не должны забывать, что реальная налоговая нагрузка была гораздо больше, ведь государство очень часто не учитывало или забывало про ту же церковную десятину или сборы сеньоров.
Понятно, что изначально французы повышать налоги не хотели. И полезли в банковскую кабалу, получая новые кредиты. Ну а поскольку кредиты были нужны срочно — занимали под большие проценты. На 1773 год долг Франции составлял 950 миллионов ливров. На 1783 год — уже 1.1 миллиард ливров. На 1786 год — 1.53 миллиарда ливров. На 1790-й — 4 миллиарда ливров. Денег не хватало, выплаты по кредитам возросли, и теперь правительство Франции начало повышать налоги. Ранее средний налог, шедший в казну, составлял 15 процентов от произведенного. Решили повысить до 30%, но совокупный налог от этих мер возрос с 35 до 50%! И это сделало производство во Франции еще более невыгодным. С 1786 по 1789 год налоговое бремя возросло с 300 до 450 миллионов ливров (то есть увеличилось в полтора раза), и это просто убило французскую промышленность. Число нищих во Франции достигло 3 миллионов человек (из 26 миллионов населения), то есть 12 процентов населения сели на шею государства и их требовалось либо кормить, либо позволить им умирать с голоду.
Версаль был обставлен продукцией французских мануфактур. Проблема в том, что французские мануфактуры почти не производили товаров широкого потребления, а создавали в основном предметы роскоши
Если к этому добавить два неурожайных года (1785-й и 1787-й), разорение базовых промышленных предприятий, грандиозную коррупцию и казнокрадство (чего только стоит барон де Бретейль, пробывший контролером финансов ровно три дня, с 13 по 16 июля 1789 года, и при этом успевший последние оставшиеся в казне 675 тысяч ливров выписать… себе!) — было понятно, что дело идёт к социальному взрыву и переделу собственности. Еще контролер финансов Анн-Робер Жак Тюрго в далеком 1776 году предупреждал короля Людовика XVI, что жить надо по средствам и в казну должны платить налоги все жители, а не только третье сословие. Другой великий финансист, Жак Неккер, в 1781 году настаивал на четком следовании прописанному в бюджете, ибо кредитная кабала для государства — «неминуемая смерть». Однако преемник Неккера, Калонн, чеканил порченую монету, продал все мыслимые и немыслимые государственные должности, распродал казенные земли, взял огромные кредиты и, в конце концов, пришел к тому же заключению, которое ранее погубило карьеру Тюрго — налоги должны платить все без исключения подданные короля. Для иллюстрации цитата из «Истории Французской революции» Альфреда Рамбо:
«Калонн обещал королеве достать денег. Назначенный государственным контролером, он начал с того, что заключил заем в 100 миллионов, из которых едва одна четверть поступила в государственную кассу. Остальные деньги были расхищены двором: граф Прованский взял 25 миллионов, а граф д’Артуа 50 миллионов. Граф Прованский говорил, смеясь: „Когда я вижу, что все протягивают руку за получкой, я подставляю и свою шляпу“. Жадность этих принцев разоряла страну. Калонн никому не мог отказать. Нужно было заключить еще заем в 400 миллионов. Калонн предложил тогда произнести некоторые реформы: включить привилегированные сословия в число плательщиков налогов, издать указ о свободе торговли, учредить провинциальные собрания и т. д. Возвратились к идеям Тюрго, но слишком поздно уже».
Правительство Людовика на тот момент напоминало заядлого игрока за картежным столом — руки трясутся, взор затуманен, ставки повышаются, а растет перед ним только… гора расписок. Это рано или поздно должно было закончиться. И закончилось.
В 1787 году, поняв, что денег казне все равно не хватит, король решается созвать Генеральные Штаты, на которые, заметим, прибудут от третьего сословия те самые буржуа и ремесленники, которых уже обобрали. Которые потеряли свой бизнес. Которые вот-вот потеряют бизнес, но еще выживают. И зовут их, естественно, чтобы попросить с них еще денег, то бишь — ради увеличения налогов.
Естественно, что в такой ситуации третье сословие взбунтовалось, ибо оно видело, где есть деньги, много денег. Это дворянство и церковь. И 20 июля 1789 года депутаты от третьего сословия собрались в зале для игры в мяч, и провозгласили себя Учредительным собранием. Началась Великая французская революция.
Созыв Генеральных Штатов, 1789 г.
Договор Идена был денонсирован Францией в конце 1792 года. В начале 1793 года Англия объявила войну Франции.
Одним словом, Французская революция была в огромной степени обусловлена внутренними причинами в самой Франции, но современникам виделась как английский заговор, как результат подписания «договора Идена», на который согласилась продавшаяся англичанам верхушка страны. Буржуа и помощники юристов, пришедшие к власти во Франции в начале Революции, отказывались видеть очевидное — что на ошибку Людовика XVI наложился внутренний кризис. В конце концов, в Англии в 1782 году была примерно такая же предреволюционная ситуация: из-за потери американских колоний 4 миллиона рабочих оказались на улице. Но англичане полностью перестроили свою экономику и промышленность, и использовали свой шанс на все 100%. Британское правительство создало работные дома, простимулировало кредитами сначала внутренний спрос на свою продукцию, а потом, с помощью внешнеторговых договоров, выплеснуло свои товары на заграничные рынки.
Эта мысль — что во всём виноват «договор Идена» и «свободный рынок» — стала для постреволюционных французских элит навязчивой. И Континентальная блокада, объявленная Наполеоном, была именно реакцией на экономические неурядицы и «свободный рынок», приведшие к революции. По сути, французская экономика признала свое поражение и более в открытую борьбу вступать не хотела. Она хотела полной монополии на внутреннем рынке и полной монополии в завоеванных странах. Отныне туда, где останавливался французский солдат, приходил и французский бизнес.
Далее: часть II
