«Мультикультурализм» оброс той же массой смысловых оттенков, что и другие рассмотренные примеры политических систем, в основе которых национальная компонента является одной из системообразующих.
Оценки этого феномена, в России более известного как «политика многонациональности», полярны. Но если попытаться вычленить суть явления, то все сводится к проблеме: как совместить политическое управление с культурной неоднородностью?
Очень долго основной формой общественного устройства были национальные государства. Точкой отсчета возникновения государств-наций принято считать 1648 год, когда был подписан «Вестфальский мир»({{1}}). После этого политические элиты несколько столетий использовали принцип: одно государство — одна культура — одна нация.({{2}})
Такой подход был доминирующим. Это означало, что все сообщества, стоящие за государством, должны были так или иначе соотноситься с идеей нации — быть либо наднациональными, либо частью нации, либо нацией как таковой. Однако реально конструируемые сообщества далеко не всегда могли легко вписаться в эту парадигму. Особенно хорошо это затруднение видно на примере СССР и современной России.
В ходе глобального переформатирования мира после Второй мировой войны правительства ведущих стран столкнулись с такими вызовами, как массовые миграции, возникновение новых национальных государств на месте бывших колоний, появление (часто искусственное) сложносоставных государственных образований со смешанным национальным, конфессиональным, а подчас и расовым составом. Все эти процессы в той или иной форме протекали всю человеческую историю, но именно новый мировой порядок, сложившийся после победы союзников, предопределил вектор дальнейшего развития общественно-политической мысли. Победители, вынужденные облачиться в мантии либеральных демократий, уже не могли решать свои проблемы при помощи старого доброго ультранасилия. Взять хотя бы историю с интернированием японцев в США во время Второй мировой войны: тогда в специальные лагеря посадили около 120 тысяч японцев (больше половины — американские граждане).
После победы над «мировым злом» новые хозяева планеты уже не могли действовать такими откровенно фашистскими методами. Хотя бы формально.
Снежный ком новых проблем, упавший на голову вчерашним империям, до того не отягощенным необходимостью договариваться с бывшими аборигенами как с равными, в мире глобального ненасилия привел к постановке проблемы мультикультурализма. Решением задачи стал отказ от распространения единого исторически сформировавшегося культурного образца на все население страны.
Стоит отметить, что у термина «мультикультурализм» очень размытый смысл. Во-первых, это понятие обозначает сам факт существующего культурного многообразия; во-вторых, «мультикультурализм» — это практика обращения с реальностью культурного разнообразия. В речи мировых политиков чаще всего используется именно второй смысловой оттенок, потому что в самой нормальности разнообразия уже давно никто не сомневается.
Впервые термин «мультикультурализм» появляется в 1971 году в Канаде, когда французский язык уравняли с английским.
Разные государства имели разный набор вводных культурных различий, и мультикультурализм тоже понимали по-разному.
Например, в США политика «мультикультурализма» шла рука об руку с борьбой за права негров. «Black is beautiful» — культурное движение, основанное в США в 1960-е годы — заявляло, что у чернокожих тоже есть своя, особая культура, которую нужно признать наравне с культурой WASP-ов.
На первом этапе эта политика была действительно актуальной, если не сказать больше — прогрессивной. Имевшиеся социальные перекосы (хороший пример — расовая дискриминация в США) были источником постоянного и, главное, бессмысленного социального напряжения, оттягивающего на себя силы и средства государства и общества.
Martin Luther King, Jr. I Have A Dream Speech
Мультикультурализм как политика «признания различий» помогал смягчить то, что Дюркгейм({{3}}) называл «социальной аномией» — ситуацию дезориентации, связанную с крушением прежних традиционных норм. Но здравые мысли об уничтожении реально существующего неравенства очень скоро стали уродливо искажаться. Действительно, одно дело — Канада, где мультикультурализм был средством решения проблемы Квебекского сепаратизма, или США, где он был социальной пилюлей, смягчавшей болезненность расовой сегрегации. Совсем другое дело — Европа, где политика мультикультурализма была адресована мигрантам.
Стремление к равным возможностям для всех приняло вид искусственного поощрения одних за счет других и привело к появлению affirmative action — практики «позитивной дискриминации».
Сначала эта политика проявлялась в квотировании при поступлении на учебу и приеме на работу. Затем начался пересмотр учебных программ с учетом той полиэтничности и поликонфессиональности населения, которую привнесла миграцией. На следующем этапе изменения коснулись медиасферы. Начали появляться каналы на языках, отличных от государственного, будь то испаноязычные телеканалы в Соединенных Штатах, китайские и вьетнамские телеканалы в Австралии, или вещающее на шести языках немецкое «Радио мультикульти» в Германии. К слову, забавное для русского слуха слово «multikulti» — это лозунг государственной политики мультикультурализма, популяризированный немецкой партией «Зеленых» в 1960–70-х годах.
Нужно различать риторику и практику — политику символическую и политику инструментальную. Там, где много говорят о мультикультурализме, совершенно не обязательное есть реальный мультикультурализм.
В России существует характерное предубеждение — якобы политика мультикультурализма в отношении мигрантов была вызвана неким чрезмерным западным гуманизмом или либеральным благодушием. Но не нужно держать европейцев за дураков, «Европа — это континент хищников». Мультикультурализм имел вполне рационально-бюрократические основания, и ничего идеалистического или гуманистического в его основе не лежало. Хотя к общественному столу, за который были любезно усажены «господа правозащитники», блюдо multikulti подавали именно с этими приправами. Но вдумчивые наблюдатели заметили, что мультикультурализм был ничем иным, как символической компенсацией низкого социального статуса трудовых мигрантов в принимающем обществе.
Этот дискурс позволял перевести социальную проблематику в моральный план, превратить социальные отношения в отношения в сфере идентичности. Если оставить уровень публичной риторики и перейти к уровню практических политических действий, то выяснится много интересных вещей. Например, истинная, а не декларируемая цель преподавания на языках страны происхождения в начальных классах — не дать детям забыть родной язык, чтобы они могли вернуться на историческую родину.
Дольше всего эта практика продержалась в южных землях Германии. В Баварии и в Баден-Вюртемберге даже существовали отдельные от немецких турецкие школы — чтобы дети не чувствовали себя немцами и не захотели остаться. Вот для чего на самом деле пестовалась их турецкая идентичность. К слову, сегодня вы вряд ли найдете немецкого турка, который бы добровольно отказался от связи со своей исторической родиной, пусть даже с каждым новым поколением турок эта связь носит все более эфемерный характер. Но в этой ситуации есть еще один скрытый подтекст. В случае необходимости (которая, конечно, может и не возникнуть), группу людей, которая сознательно не отождествляет себя с принимающим обществом, подчеркивает и поддерживает свою инаковость, очень легко вывести за скобки принимающего общества. Необходимости «резать по живому» не возникнет. Просто имейте это в виду.
В обычной ситуации государства всегда старались нивелировать различия между гражданами. В особенности это касалось культурно-правового поля. Собственно, одним из определяющих свойств государства является универсальность правоприменительной практики ко всем жителям на всей территории страны. В случае же мультикультурализма государство намеренно институализирует различия вновь прибывшего населения. Кроме того, государство обращается с мигрантами не как с индивидами, а как с коллективами — «меньшинствами», «этническими группами». Эти сообщества становятся объектами поддержки и спонсирования. Это значит, что человек может в суде заявить, что нарушены его права не как индивида, а как представителя этнического (расового) меньшинства.
Справедливости ради стоит отметить, что реальную политику мультикультурализма в Европе проводили всего три страны. Всерьез по пути спонсирования меньшинств и выделения меньшинств в качестве объектов поддержки пошли Нидерланды, Швеция, и, с оговорками, Великобритания. Во всех остальных странах Европы мультикультурализм носил символический характер.
Шведский мультикультурализм возник в середине 70-х и дожил до конца 90-х. Он обязан своим возникновением десятилетиям власти социал-демократов, построивших корпоративистский({{4}}) и патерналистский({{5}}) политический режим. В 1975 году был принят закон о поддержке меньшинств. «Меньшинство» по этому закону — это любая культурно отличная группа числом более тысячи человек с правом на образование на родном языке, на отдельные программы на телевидении и радио, на издание газет и журналов, на проведение культурных мероприятий. Все это, разумеется, оплачивалось государством.
Специфика голландского случая заключалась в том, что Нидерланды — это бывшая империя. После провозглашения независимости Индонезии, Суринама и Антильских островов значительный иммиграционный поток с этих территорий направился именно в бывшую метрополию. Для выходцев из бывших колоний существовали особые правила предоставления гражданства, которые отличались от прав для представителей других этнических меньшинств, приехавших в страну в те же годы в соответствии с соглашениями о найме рабочей силы, заключенными со странами Южной Европы, Турцией и Марокко.
В 1973 году разразился общеевропейский экономический кризис и прием гастарбайтеров начали прекращать. Но, как говорил швейцарский писатель Макс Фриш, приглашали работников, а приехали люди. Несмотря на введение ограничений, число иностранцев продолжало расти за счет иммиграции по каналу воссоединения семей и за счет притока беженцев. Они правдами и неправдами оставались в стране, где проработали многие годы. Причем зачастую они работали в рамках юридически оформленных договоров, по контрактам, делали налоговые отчисления, выплаты в фонды социальной поддержки. И после многолетнего пребывания в принимающей стране многие из них не захотели уезжать.
В 1983 году Голландия приняла программу «Политика в отношении этнических меньшинств». Её целью стала «интеграция мигрантов при сохранении их культурных особенностей». Политику реализовали программы социальной поддержки, адресованные определенным — выделяемым государством — группам. Кого отнести к категории «этническое меньшинство», решает государство. То есть статус «меньшинства» или отсутствие такого статуса определяется не какими-то объективными характеристиками, свойствами группы, а бюрократией.
Голландские и шведские власти на тот момент именно так и понимали мультикультурализм. Целью этих дорогостоящих мероприятий была контролируемая интеграция.
Власти не стремились к тому, чтобы сохранить чью-либо культурную самобытность, а хотели избежать совпадения этнических и социальных границ, когда низкий социальный статус накладывается на этнические различия.
Что же до Великобритании, то там никогда не было государства всеобщего благосостояния, как в Скандинавии и Нидерландах. Здесь работа с этническими меньшинствами ограничивалась их правовой поддержкой и защитой.
Все эти социальные программы были свернуты в середине 90-х годов. Решающую роль сыграли административно-бюрократические соображения.
Стала ясна нереализуемость и непрактичность мультикультуралистского подхода: чем больше приезжало людей, тем больше становилось потенциальных претендентов на статус меньшинства. Не говоря уже о том, что внутри каждой группы обнаруживалась еще масса групп. Другой ожидаемой причиной отказа от политики мультикультурализма стала гигантская нагрузка на бюджет. А высокий уровень безработицы среди мигрантов, которым нужно было платить пособие, провоцировал социальное напряжение и рост правого популизма. Поворот от мультикультурализма к ассимиляции произошел в начале 2000-х годов и был обусловлен сменой общественных настроенй.
Кризис welfare state и теракты 11 сентября резко поменяли климат в западном обществе. Хотя слово «ассимиляция» и не употребляется в публичной речи европейских политиков, но, как остроумно заметил социолог Зигмунд Бауман, «интеграция — это политкорректное название ассимиляции».
Несмотря на смену вывесок, остался нерешенным главный вопрос. Это вопрос об интеграции мигрантов и их потомков. И поскольку задача осталась, то осталось и многое из того, что появилось в эпоху активной практики мультикультурализма. Среди изменений можно отметить ввод обязательных курсов интеграции. Это, прежде всего, языковые курсы, которые существовали и раньше, но не были обязательными, а также так называемые «курсы гражданской интеграции», на которых мигрантов знакомят с конституцией принимающей страны и ее историей. Некоторые элементы этих «курсов» могут вызвать улыбку у российского наблюдателя. Например, в Нидерландах мигрантов заставляют смотреть видео, где показывают женщин с обнаженной грудью, целующихся мужчин, толпу на рок-концерте, и все это выдается за черты «голландской культуры».
На сегодняшний день многие страны связывают предоставление гражданства с успешно сданным тестом на интеграцию. Такой подход используется в Австрии, Дании, Германии, Греции, Нидерландах, Великобритании, Люксембурге, Франции и Испании.
Однако большинство изменений носили хоть и заметный, но сугубо символический характер. Это запреты на ношение «демонстративных» религиозных символов в публичных школах во Франции в 2004 году, запрет на строительство минаретов в Швейцарии (2009 год), запрет на появление в публичных местах в парандже во Франции и в Бельгии (в 2010 и 2011 годах соответственно).
Этими скромными мерами поворот к ассимиляционизму и ограничился, чему есть объяснение.
Для успешного достижения такой долгосрочной цели, как включение мигрантов в жизнь принимающего сообщества, некоторые вещи просто необходимы. Например, нельзя отказаться от специальных учебных программ для лиц, плохо знающих язык принимающей страны. Иначе вместо интегрированных мигрантов государство получит хулиганов и преступников. Если государство по своей политической системе является либеральной демократией, то оно обязано гарантировать соблюдение тех прав и свобод, которые прописаны в конституции. Если, как в случае Великобритании, писаной конституции нет, права и свободы гарантирует монарх. Закон предусматривает свободу вероисповедания — и у чиновников нет формальных поводов отказать, например, в строительстве синагоги или мечети.
Но одна из главных причин пробуксовки мультикультурализма — это ограниченные возможности бюрократии. Те решения, которые прекрасно смотрятся на бумаге, не всегда применимы в реальной жизни.
Например, в лаицистской({{6}}) Франции дети из мусульманских семей во время Рамадана могут посещать уроки и выполнять задания по своему усмотрению. Как видно из этого примера, есть официально продекларированный «республиканизм», а есть реальные практики. Продолжая разговор о европейском образовании эпохи мультикультурализма, необходимо сказать об изменениях, коснувшихся учебников по истории и литературе — националистическая ориентация в школьных программах сменяется космополитической — происходит отказ от европоцентристской картины миры, основанной на «бремени белого человека«.({{7}})
Для современного европейского мультикультурализма характерен парадокс либерализации законов о гражданстве при одновременном ужесточении правил въезда. Логика этого противоречия такова. Если прежде получение гражданства расценивалось как финал интеграции, то теперь предполагается, что гражданство — лишь условие успешной интеграции, которое нужно создать для облегчения процесса. В противном случае процесс тормозится. Чем дольше человек находится в ситуации ограниченности каких-то прав и отсутствия доступа к каким-то ресурсам, тем скорее он маргинализируется. Апогеем этой практики стало введение избирательного права на выборах в местные органы власти для легально проживающих в стране неграждан.
«Наделение постоянных иммигрантов избирательными правами для участия в местных выборах выступает необходимым условием „завершенности“ процесса интеграции мигрантов в местное сообщество. На местные выборы выносятся неполитические вопросы, имеющие отношение к повседневной жизни индивида. Участие мигрантов в делах той местности, где они проживают, позволяет в полной мере реализовать основные права человека, институционализировать неизбежно возникающие конфликтные противоречия, расширяет легальные возможности оказывать влияние и достигать своих целей на основе правовых норм страны-приема».({{8}})
Кроме реализации чисто практических целей, европейский мультикультурализм — это еще и инструмент репутационных приобретений государства и улучшения его имиджа на мировой арене. Как в свое время сказал канцлер ФРГ Гельмут Коль, комментируя нападения на турок-иммигрантов: «Германия — это не страна, враждебная иностранцам. Германия — страна, дружественная иностранцам».
Если бы официальное лицо государства не выступило с подобным заявлением, то за Германией мог бы закрепился имидж страны ксенофобов, что, в свою очередь, могло бы дурно сказаться на немецком экспорте.
В свете последних событий, связанных с активизацией деятельности радикальных исламских группировок на Ближнем Востоке и странах Азии, понятна подготовка имамов на территории европейских стран. Логика еврочиновников в том, что безопаснее подготовить лояльного и предсказуемого священнослужителя «дома», чем импортировать его откуда-нибудь из Саудовской Аравии.
Важное замечание, которое нужно сделать, подводя некий итог под почти полувековой политикой мультикультурализма: эта практика, как и все другие идеологические доктрины, всего лишь теоретический конструкт. То, как разработанная теоретическая модель будет действовать в реальной жизни, зависит от множества факторов, и не всегда провал той или иной инициативы связан с некомпетентностью или злым умыслом автора проекта.
Что же касается российского опыта, то современная культурная и национальная политика Российской Федерации по своей сути продолжает советскую практику, которую подробно описал профессор Гарвардского университета Терри Мартин:
«В случае Советского Союза, власти которого предполагали оказать поддержку всем нерусским народам, основную тяжесть дискриминации несли на себе одни только русские. И Бухарин заявил об этом без обиняков: «Мы в качестве бывшей великодержавной нации должны идти наперерез националистическим стремлениям [нерусских народов] и поставить себя в неравное положение в смысле еще больших уступок национальным течениям. Только при такой политике, когда мы себя искусственно поставим в положение, более низкое по сравнению с другими, только этой ценой мы сможем купить себе настоящее доверие прежде угнетенных наций». Сталин, более восприимчивый к чувствам русских, упрекал Бухарина за грубую откровенность его заявления, но не оспаривал и не мог оспорить его смысла. Советская политика и впрямь требовала от русских жертв в области национальной политики: нерусским республикам были переданы территории, населенные русским большинством; русские были вынуждены согласиться на амбициозные программы позитивной дискриминации, которые проводились в интересах нерусских народов; русских призывали учить языки национальных меньшинств и наконец, традиционная русская культура была осуждена как культура угнетателей».({{9}})
Государственный фундамент России сформирован тысячелетней историей. Русский язык является 5-м по распространенности в мире, это один из шести официальных языков ООН и один из рабочих языков ОБСЕ. Почти 300 миллионов человек по всему миру владеют русским языком, из них 160 миллионов считают его родным. Численность русских в России прямо указывает на моноэтничный характер российского государства, что подкрепляется наличием существенного количества социальных институтов, которые обеспечивают сходный опыт социализации. И даже такое явление, как борьба с «советским наследием» в бывших республиках СССР (кроме самой России, разумеется) для самих участников процесса представляется борьбой с «русским империализмом».
Также читайте: «Каганович и коренизация Украины»
А для стороннего иностранного наблюдателя, не являющегося специалистом по истории России, обобщенные «Ленин», «КГБ» и «Гагарин» ровно встали в один ассоциативный ряд с Пушкиным, Анной Карениной, шапкой-ушанкой и другими устоявшимися (в глазах иностранца) русскими культурными маркерами.
То есть русский культурный пласт оказался настолько мощным, что его не удалось размыть даже в ходе целенаправленного и планомерного разрушения.
Разрушение де-факто продолжается и сегодня. Доминирующая русская культура пока позволяет несколько сдерживать политику «ороссиянивания» русского населения. Авторы «Спутника» неоднократно описывали это губительное явление с самых различных позиций, но эту проблему можно рассмотреть еще под одним углом.
Одним из ключевых пунктов политики является вопрос о выгодоприобретателе. Официальная пропаганда может говорить всё что угодно, но любой политический режим имеет своего бенефициара. Советские учебники истории прививали мысль, что дореволюционная Россия была государством «помещиков», «бояр» и «дворян», а Советский Союз стал государством «рабочих» и «крестьян». Не нужно быть дипломированным историком, чтобы заметить некомпетентность такого нарочито упрощенного подхода (в стране, где слово «номенклатура» стало нарицательным). Интересно другое: согласно Конституции РФ, «носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ»({{10}}), то есть, рассуждая логически, он и должен являться главным выгодоприобретателем современного политического режима, сложившегося в России.
Он и является.
Нарочито размытая формулировка открывает широкий простор для интерпретации, а существующее русское этнокультурное ядро оказывается выведенным за скобки на высшем законодательном уровне. Существующей политической элите это дает возможность официально приравнивать русских, оставшихся в бывших советских республиках, к любым другим желающим въехать и остаться на территории России. То есть отказывать русским во въезде по формальным поводам и создавать условия для активного притока нерусского населения.
Отказ от признания русского народа государствообразующим (как на уровне риторики, так и на уровне практики) с одновременным наделением инородцев политической субъектностью позволяет игнорировать интересы 113 миллионов человек.
Владимир Путин в своем обращении 18 марта 2014 года сказал, что русский народ является, возможно, одним из самых больших разделенных народов в мире. На какое-то время показалось, что негласное табу на обсуждение темы воссоединения русского народа наконец снято. Довольно скоро стало понятно, что это заявление носило локальный характер и не будет влиять на реальную политику. Но если позволить себе роскошь немного пофантазировать о том, как это могло бы происходить, то на ум приходит пример Германии, опыт которой может быть очень полезным в ситуации возвращения русских соотечественников.
Германия долгое время не желала обновлять свое законодательство о гражданстве, которое опиралось на нормы 1913 года. Американский социолог Роджерс Брубейкер объяснял такое поведение немецких элит их приверженностью этническому пониманию природы нации. В разделенной Германии понятия о национальности и гражданстве отличались (в отличие от Франции, например), и национальность немца определялась не через территорию, а через происхождение — jus sanguinis — «право крови». Так что люди, которые родились и жили на территории ФРГ, могли считаться «иностранцами», а переселенцы из бывшего СССР, часто не знавшие по-немецки ни слова, считались немцами. И дело здесь, опять же, не в каких-то идеологических предрассудках.
У немецких властей начиная с правительства Конрада Аденауэра({{11}}) была политическая причина придерживаться определения национальной принадлежности через этничность — существование ГДР. Постулируя, что немцем является любой немец «по происхождению», власти ФРГ решали две задачи. Во-первых, они не признавали легитимности ГДР. Во-вторых, они открывали дорогу для переселения в Германию немцев, которые оказались за границей после 8 мая 1945 года. Как только прагматический резон для такого закона исчез вместе с падением Берлинской стены и Wiedervereinigung({{12}}), он был пересмотрен.
Сегодня мультикультурализм как политическая практика и идеология переживает кризис: Brexit можно трактовать в том числе и как следствие провала интеграционных программ (провала в первую очередь не с точки зрения меньшинств и их покровителей из истеблишмента, а с точки зрения европейского избирателя, вынужденного оплачивать и терпеть дружбу народов). Бюрократические (и часто умозрительные) конструкции современного Евросоюза и его идеологии сейчас входят в прямое столкновение с практикой реального европейского национализма. Кто выиграет — пока неясно.
Библиография
Чарльз Тейлор — «Мультикультурализм и политики признания» (Multiculturalism and the politics of Recognition), 1992
Уилл Кимлика — «Мультикультурное гражданство» (Multicultural Citizenship), 1995
Чандран Кукатас — Либеральный архипелаг, 2010
Сейла Бенхабиб — Притязания культуры: Равенство и разнообразие в глобальную эру, пер. с англ. под ред. В.Л. Иноземцева. М.: Логос, 2003
Сборник статей «Государство, миграция и культурный плюрализм в современном мире»/ Под ред. В.С. Малахова, В.А. Тишкова и А.Ф. Яковлевой. М: ИКАР, 2011.
Терри Мартин, «Империя „положительной деятельности“. Нации и национализм в СССР в 1923–1939 гг.», 2001
Rogers Brubaker, Citizenship and nationhood in France and Germany, Harvard University Press, 1992, ISBN 978-0-674-13178-1
[[1]] Более подробно с историей формирования государств в современном виде можно познакомиться здесь: «Россия для русских? Yes we can!»[[1]]
[[2]] Не путать с «Один народ, один Рейх, один Фюрер».[[2]]
[[3]] Давид Эмиль Дюркгейм (фр. David Émile Durkheim, 15 апреля 1858 — 15 ноября 1917) — французский социолог и философ, основатель французской социологической школы и структурно-функционального анализа.[[3]]
[[4]] Корпоративи́зм (от лат. corpus — тело; иногда встречается корпорати́зм — калька с англ. corporatism) — политическая теория, согласно которой элементарными ячейками общества являются определённые социальные группы, а не отдельные лица.[[4]]
[[5]] Патернализм (лат. paternus — отцовский, отеческий) — это система отношений, при которой власти обеспечивают потребности граждан, которые в обмен на это позволяют диктовать им модели поведения, как публичного, так и частного.[[5]]
[[6]]Лаицизм (от фр. laïcité — «светский») — принцип строгого отделения церкви от государства.[[6]]
[[7]] «The White Man’s Burden» — стихотворение английского поэта Редьярда Киплинга, впервые опубликованное в 1899 году в журнале «McClure’s». Его название стало нарицательным обозначением миссии империалистов в колониальных владениях.[[7]]
[[8]] Шапаров Александр Евгеньевич, кандидат политических наук, доцент, старший научный сотрудник Северного (Арктического) Федерального университета. «Предоставление избирательных прав негражданам: тенденции и практики». «ПОЛИС. Политические исследования», 2011, № 1, с. 177-189[[8]]
[[9]] Терри Мартин, «Империя „положительной деятельности“. Нации и национализм в СССР в 1923-1939 гг.», 2001[[9]]
[[10]] Конституция РФ, раздел № 1, глава № 1, статья № 3[[10]]
[[11]]Первый федеральный канцлер ФРГ[[11]]
[[12]] Объединение Германии[[12]]
