Ранее: часть первая
17 мая 1727 года умерла Екатерина I. Современник писал:
С самого принятия на себя самодержавного единовластия Екатерина не отличалась ни твердостью, ни проницательностью, ни любовью к делам. Прежде, когда она была супругою и помощницею Петра и находилась у него в постоянном нравственном подчинении, она, угождая во всем супругу, казалась подвижною, трудолюбивою, способною переносить лишения; теперь становилась ленивою, беспечною, изнеженною, склонною к роскоши и пустым забавам, и, что всего было хуже, привыкши прежде повиноваться Петру и не иметь своей воли, теперь она также не имела воли и подчинялась всякому, кто умел стать к ней близко. Руководили Екатериной I то герцог Голштинский, то Меншиков, то Толстой, то Ягужинский, Головкин и другие, смотря по обстоятельствам. Она чем долее царствовала, тем все ниже опускалась.
В конце июля 1726 года Лефорт, посланник польского короля и саксонского князя-избирателя Августа, сообщал в депеше:
Чем более вглядываюсь в различные обстоятельства настоящего царствования, тем менее вижу следов прежнего трудолюбия, бдительности и страха. Истинные патриоты прежде содействовали общему добру, их советы принимались и взвешивались, теперь отечество не имеет царя, господствуют роскошь, нега, лень. Верховный совет существует только по имени; герцог Голштинский хотел бы захватить бразды правления, но его не допускают, и вот уже четыре недели Верховный совет не собирался. Только дух несогласия сводит людей, и частная выгода господствует над общею пользою. Ничего не делается, вся бдительность направлена только к опустошению казны. Издержки увеличиваются до бесконечности, каждый тащит сколько может, ничего не делается без наличных денег.
В феврале 1727 года встал вопрос о наследнике. Изначально кандидатур было две: герцог Голштинский, муж дочери Петра Великого Анны Петровны, и Петр Алексеевич Романов, внук Петра Великого. Князь Меншиков склонялся к кандидатуре герцога, но вскоре передумал. Передумать Меньшикову помог посол Священной Римской Империи. Камергер Игнац Рабутин пообещал Светлейшему лучший фьеф Империи за лоббирование интересов юного Романова. Светлейший начал лоббистскую кампанию с того, что вымолил дозволение на брак своей дочери, Марии Меньшиковой, с несовершеннолетним Петром Алексеевичем.
Слухи о грядущей свадьбе ввергли столбовое дворянство и дочерей покойного императора в ужас. К врагам Меншикова примкнул недавний союзник, Петр Андреевич Толстой. В заговоре также участвовали генерал-полицмейстер Девиер, генерал Бутурлин, Григорий Скорняков-Писарев, генерал Ушаков, старший при Петре начальник Тайной канцелярии Александр Львович Нарышкин и князь Иван Алексеевич Долгорукий. Герцог Голштинский все знал и сочувствовал. Толстой вообще заявлял:
Мнится мне, что лучше будет, когда ее императорское величество, для своего интереса, короновать изволит при себе цесаревну Елизавету Петровну или Анну Петровну, или обеих вместе, и когда так сделается, то ее величеству благонадежнее будет, а потом, как великий князь научится, тогда можно будет за море его послать погулять и для обучения послать в другие государства, как и прочие европейские принцы посылаются.
Меншиков принял контрмеры. Девиера и Скорнякова подвели под суд, лишили чинов и званий, выслали в Сибирь. Толстого вместе с сыном Иваном отправили на заточение в Соловецкий монастырь, Бутурлина и Нарышкина лишили чинов и послали на безвыездное житье в деревнях. Князя Ивана Долгорукого и Ушакова — перевели в полевые полки.
В разгар борьбы императрица скончалась от чахотки. Меншиков тотчас огласил завещание, будто бы составленное по воле покойной. Особенно присутствовавших при оглашении поразил 11-й пункт документа. Волей Екатерины I повелевалось всем вельможам содействовать обручению Петра Алексеевича с одной из дочерей князя Меншикова, а по достижении совершеннолетия наследника содействовать и их браку:
Тако же имеют наши цесаревны и правительство администрации стараться между его любовью [великим князем Петром] и одною княжною князя Меншикова супружество учинить.
Престол оставался за великим князем Петром Алексеевичем.
25 мая молодые обручились. Возможно, задуманное удалось бы Меншикову, если бы в июле 1727 года болезнь не приковала Светлейшего к постели. За несколько недель еще не «прирученный» юный император почувствовал вкус свободы и независимости от придирчивого князя. Развязка наступила в сентябре. Меншикова свергли и, лишенного наград и чинов, со всем семейством отправили в ссылку в крепость под Воронежем — Ранненбург. Режим содержания строгостью не отличался. Но с января 1728 года началась опись имущества опальной семьи. Нашлось 425 предметов. Общая сумма денег и сокровищ Меншикова составила 400 тысяч рублей. «Если перевести деньги того времени на курс золотого рубля начала ХХ века, то получится около 3,5 миллиона рублей. Работный человек средней квалификации на мануфактуре во времена Меншикова получал 18 рублей в год», — пишет историк Павленко. Это, безусловно, не все богатство вельможи, а лишь «наличка» и драгоценности. Наконец, подметное письмо поставило на Меншикове жирный крест. Власти отправили семью в ссылку в сибирский город Березов. Вскоре от оспы умерла старшая дочь, Мария, а 12 ноября 1729 года скончался сам Александр Данилович Меншиков.
«Мин херц» — первый русский олигарх нового типа. Из статьи Муравьева «Послепетровская Россия»:
В самом начале века царь пожаловал ему (Меншикову) три вотчины, в каждой из которых было более ста душ мужского пола. В это время Меншиков активно занимался скупкой деревень, приобретя в Московском уезде три вотчины. Покупка самой маленькой из них обошлась князю в 3 тыс. руб. Одним из источников дохода были бесконечные подношения от разных лиц фавориту. Подарки поступали за посредничество в совершении дел, просьбы также сопровождались авансами, некоторые делали подарки на всякий случай. Могли подарить талантливого крепостного, скакунов, калмыцких детей, а также всякую мелочь: бочки сельдей, сотни свежих яблок, бочонки слив и яблок в патоке, турецкий табак, платки. Однако такие подношения составляли не главную статью его личного бюджета.
Монахи Троице-Сергиевой лавры за типографский план только что завоеванной Шлиссельбургской крепости подарили 300 руб. С подобными дарами Меншиков объездил немало монастырей и посадских общин и выручил в целом более 19 тыс. руб. В первые годы государственной карьеры он еще не решался брать большие денежные взятки, поэтому предложенная А. Винниусом сумма в 10 тыс. руб. была взята, но потом последовал донос Меншикова царю о совершенном деянии. На этом карьера А. Винниуса оборвалась.
Меншиков был не только сподвижником царя, но представителем новой генерации знати, которая не чуждалась заниматься предпринимательством. Доходы от его многочисленных вотчин были огромны, но его не удовлетворял феодальный способ получения денежной и натуральной ренты от них. Он занялся предпринимательством. Масштабы его предпринимательской деятельности были безбрежны. Он один из первых среди знати начал заниматься переработкой сельскохозяйственного сырья и полезных ископаемых, понимая, что прибыль от реализации изделий больше, чем от продажи сырья. Он не торговал хлебом, а изготавливал из него вино. Занимаясь строительными работами в Петербурге, он организовал кирпичное производство и распил леса. На стекольном и хрустальном заводах изготавливались посуда, зеркала не только для дворцов и загородных резиденций, но и для продажи.
Он владел несколькими кожевенными, парусными, винокуренными, стекольными и хрустальными заводами, пильными мельницами, рыбными и соляными промыслами. Был инициатором организации шелковой мануфактуры. Почти 20 лет он был фактическим владельцем компании по эксплуатации сальных и рыбных промыслов в Белом море, приносившей немалый доход. Его торговые агенты ловко и умело проводили коммерческие операции на внутреннем и внешнем рынках. Они ездили по всей стране и скупали традиционные товары русского экспорта — пеньку, воск, сало, кожи. Затем в Петербурге и Архангельске продавали их иноземным купцам. Меншиков не брезговал никакой малой прибылью. В Москве он скупал торговые лавки, харчевни, погреба, торговые места на рынках, чтобы сдавать их в аренду на выгодных условиях мелким торговцам и промысловикам.
Но у Меншикова была не только изобретательная и коммерческая жилка, но страсть к стяжанию. Свои личные доходы он пополнял за счет казны. В 1714 г. царь узнал о подрядных махинациях, которыми занимались высокопоставленные вельможи. Меншиков, Апраксин, Головкин и другие заключали подряды на поставку провианта по завышенным ценам и на подставных лиц. Первый подряд князь взял в 1710 г. и, несколько завысив себестоимость хлеба, получил 5 400 руб. прибыли, или 15,6%. Он быстро понял механизм получения больших прибылей и придал делу размах. Подряды 1712 г. принесли махинатору более 60% прибыли, или почти 50 тыс. руб. Резолюция по делу А. Д. Меншикова гласила: изъять не только всю прибыль, но и штраф по полтине с рубля. Общая сумма, подлежащая возврату в казну, составила без малого 145 тыс. руб. В ходе этого следствия выяснилось, что Меншиков использовал государственные деньги на собственные нужды. Здесь начет вместе со штрафами составил астрономическую сумму — более 1,5 млн. руб. Меншиков затягивал следствие, опротестовывал претензии, выставлял контраргументы. Дело прекратилось со смертью царя. С подозреваемого были сняты все начеты.
Став во главе империи, Меншиков продолжил начатое Петром Великим. Сохранили свою силу все административные регламенты, а также указы о поощрении развития торговли и промышленности. Социально-экономическая политика послепетровской России была заметно мягче. Появились указы о прощении должников. Благополучно избежали расправы многие взяточники и казнокрады. Среди них был вице-президент Коллегии иностранных дел, барон и предприниматель П. П. Шафиров, компаньон Меншикова по беломорской компании, совладелец шелковой мануфактуры в Москве, ставший теперь президентом Коммерц-коллегии. Ему было поручено написать историю петровского правления.
День 25 февраля 1728 года отмечен в русской истории коронацией нового государя, Петра II. Фактически к власти пришли представители двух кланов родовой аристократии — князья Долгорукие и Голицыны, за спиной которых тонко действовал вице-канцлер Остерман. Ближайшим приятелем императора стал 19-летний князь Иван Долгорукий. Заметная разница в возрасте друзей способствовала чересчур раннему приобщению юного Петра к удовольствиям взрослой жизни. Увы, Петр Второй так и не успел стать государем в подлинном смысле. Развлечения брали верх над учением. Интеллектуально неразвитый и плохо воспитанный Петр оказался неготовым к своей миссии.
В начале 1728 года двор переехал в Москву. Император государством не занимался. Подлинной страстью Петра Второго стала охота, ради которой венценосец подолгу оставлял Москву. Во избежание полной остановки государственных дел поступали так: Верховный тайный совет издавал указы именем императора; а Петр — выпускал свои, не советуясь ни с кем. При дворе царили зависть и интриги. В 1729 году князь Андрей Григорьевич Долгорукий, бывший смоленский губернатор, президент Главного магистрата при Петре I, решил повторить «второй том глупости Меншикова» — стать родственником императора. На этот раз в невесты Петру II определили Екатерину Долгорукую. В ноябре 1729 года в Лефортовском дворце пара обручилась. Началась основательная подготовка к свадебным торжествам, намеченным на 19 января 1730 года. Однако и этой свадьбе не суждено было состояться. 6 января на празднике Водосвятия император простудился и сильно занемог. Простуда в сочетании с оспой добила монарха. В ночь с 18 на 19 января четырнадцатилетний Петр II скончался, не оставив завещания. Мужская линия династии Романовых пресеклась. Разразился новый династический кризис.
Верховный совет после долгих дебатов решил пригласить на престол герцогиню Курляндскую, Анну Иоанновну. В обмен на трон Анне Иоанновне, дочери брата Петра Великого, царя Ивана, Совет предлагал пойти на уступки в самовластии, что прописал в отдельном документе. «Кондиции» или «пункты» лишали императрицу важнейших полномочий исполнительной и законодательной власти. Анна не могла объявлять войну и заключать мир, вводить новые подати, произвольно тратить бюджет, жаловать чинами и вотчинами, применять бессудные наказания дворян. Императрица, наконец, лишалась права выходить замуж по своему желанию и тем более — назначать наследника. Объявив, что Россию возглавит Анна Иоанновна, верховники держали «затейку» с «кондициями» в секрете, поскольку предложения очень смахивали на коллективную узурпацию власти. «Кондиции» следовало огласить новой императрице. Но слухи о том, что самодержавие ограничат, расходились среди дворянства, съехавшегося в Москву.
Анна Иоанновна разрывает кондиции
Оппозиция верховникам не сидела сложа руки. Почти готовый антиолигархический проект 5 февраля 1730 года лег на стол Совета. В дальнейшем тот же прожект подавали новые группы, всего под документом поставили подписи 364 человека, в том числе — 28 генералов и половина сенаторов. Это почти 50% дворян, принявших участие в событиях февраля 1730 года. Влиятельная сила! Конечно, «проект 364-х» не мог порадовать верховников. Дворяне желали выбирать верховный орган власти (21 кресло) своим собранием из 100 представителей. Старая олигархия, таким образом, теряла власть.
Дворяне в проектах выдвигали также различные социальные требования: отмена закона 1714 года о единонаследии, определение сроков службы дворян, неназначение благородных людей в солдаты и матросы, «облехчение» положения дворянства, купечества и уменьшение податей с крестьян.
25 февраля 1730 года резиденцию Анны Иоанновны в Кремлевском дворце охраняли солдаты Преображенского полка под командованием Салтыкова. В Кремль явилась делегация от части дворянства во главе с князем Черкасским и князем Юсуповым. Визитеры подали Анне Иоанновне челобитную, в которой просили возглавить процесс выработки государственного устройства, созвав собрание «всего генералитета, офицеров и шляхетства». Бумагу подписали 87 противников олигархии верховников — как конституционалисты, так и сторонники восстановления самодержавия. Анна Иоанновна велела принести «кондиции» и публично порвала бумаги. Спустя неделю, 4 марта 1730 года, Верховный тайный совет был упразднен. В дальнейшем почти всех верховников отстранили от власти, в том числе и главного автора «кондиций», князя Дмитрия Михайловича Голицына. В 1731 году был создан Кабинет министров Ее Величества, где премьером (первым кабинет-министром) стал Андрей Иванович Остерман.
А что же творилось в 1725–1731 годах в Англии?
В 1720 году после жесточайшего финансового кризиса рухнула «Компания Южных Морей», чуть ранее взявшая на себя платежи по 85 процентам срочных и 80 бессрочных рент-аннуитетов. Что это значило? Долговые обязательства Англии обменяли на акции Компании. После финансового кризиса стало понятно, что правительство сумело сбыть большую часть своих долгов за обесценившиеся бумажки. К 1721 году Англии оставалось заплатить не более полумиллиона фунтов. А поскольку Британия обладала репутацией исправного плательщика, то банкирские дома Европы вновь открыли Острову неограниченный кредит.
11 июля 1727 года Георга I убил инсульт. Наследовал принц Георг Август, ставший английским королем Георгом Вторым.
В 1730 году произошел крутой поворот в английской политике. После конца войны за Испанское наследство и подписания Утрехтских соглашений в 1714 году Англия и Франция решили, что общих интересов на данный момент гораздо больше, нежели разногласий. Король Людовик XV был еще ребенком, а на трон в Париже претендовал Филипп V Испанский. Регенту, герцогу Орлеанскому, понадобился мощный союзник в Европе. И в 1716 году возник англо-французский альянс, направленный прежде всего против Мадрида и Санкт-Петербурга. Испанию тогда очень жестко обкорнали, отобрав Фландрию и владения в Италии, ну а Россия Петра Великого грозила вырасти в настоящего балтийского гегемона.
Франция, пользуясь плодами союза с Англией, развернула торговлю в полную силу. Крупные приморские города разделили сферы влияния, чему немало способствовал утвержденный список королевских портов, откуда «производить дозволено торговлю с французскими американскими островами». Сен-Мало имел прочные позиции в Вест-Индии. Согласно отчету контролера финансов, «из 133 французских судов, посетивших Вест-Индию с 1698 по 1724 годы 86 были снаряжены в Сен-Мало». Марсель полностью узурпировал торговые связи с Турцией и Испанией. Ла-Рошель традиционно специализировалась в коммерции с Канадой и высылке рыбаков к Ньюфаундленду; Бордо, посылавший корабли к Мартинике, еще в 1700-м году насчитывал 40 тысяч жителей, а уже к 1747 году — 60 тысяч. Правительство по мере сил поощряло развитие торговли. Его усилия принесли результат: к 1730 году торговый флот Франции составлял 5364 единицы и 41906 моряков (для сравнения — французский торговый флот во времена Людовика XIV это 2365 судов1, и только около 30 кораблей — более 600 тонн водоизмещением). К середине царствования Людовика XV колонисты Вест-Индских островов (Сент-Кристофер, Монсеррат, Доминика, Сент-Винсент, Барбуда, Тобаго, Гренада, Гренадины, Мартиника, Сан-Доминго) совершили экономическое чудо — две трети доходов королевства обеспечивалось именно заморским товаром. Мартиника и Сан-Доминго стали крупнейшими торговыми площадками в Вест-Индии — порой в портах разгружалось до 80 кораблей одновременно, а сам товарооборот обеспечивался более чем 1200 судами. Большая часть этих кораблей не была французскими — чаще всего арматоры фрахтовали голландские торговые суда. Дело в том, что налоги и таможенные сборы в Голландии были гораздо меньше французских, да и сами суда стоили дешевле. Таким образом, французские купцы финансировали строительство голландского коммерческого флота и отнимали деньги у своих верфей.
После 1719 года благодаря реформам Лоу, послаблению в налоговой сфере и списанию части долга воспряла французская Ост-Индская компания. Уже в 1723-м галльская ОИК вновь открыла свое первое представительство в Янаме. Компания располагала сравнительно большим капиталом — 112 миллионов ливров. Королевская власть покровительствовала компаньонам и предоставила монопольные права на торговлю различными товарами.
Так к 1730 году началась конкуренция Англии и Франции в колониях. Получалось, что альянс оказался дипломатической победой французов. Париж, пользуясь передышкой, восстановил и перестроил экономику, решил проблемы с государственным долгом и вернулся на мировую арену крайне сильным игроком.
1 октября 1723 года Людовик XV стал совершеннолетним, но власть осталась в руках Орлеанского до смерти регента 2 декабря того же года. В 1725 году Людовик, по совету главы внешней политики Франции, кардинала Флери, женился на Марии Лещинской. Так первой Madame в Париже стала дочь свергнутого польского короля Станислава Лещинского, когда-то севшего на трон в Варшаве с подачи и при непосредственном участии Карла XII.
4 сентября 1729 года у пары родился мальчик — дофин и наследник короля, Людовик Фердинанд. Французский династический кризис миновал.
Премьер-министр Англии Горацио Уолпол понимал, что Туманному Альбиону союз с Францией уже невыгоден. В 1730 году британский посланник в Вене, сэр Томас Робисон, начал прощупывать почву для переговоров с Австрией. Это несмотря на дикую неприязнь Георга II к австрийскому императору (владетель имперских земель Юлиха и Клеве, Георг был одним из избирателей СРИ). А почва была, да какая! У императора Священной Римской империи Карла VI не родились наследники мужского пола. Тогда 19 апреля 1713 года была оглашена Прагматическая санкция, согласно которой престол, в случае отсутствия у императора сыновей, переходил к будущим дочерям (а в случае прекращения потомства — к дочерям уже умершего старшего брата императора Иосифа I и их мужскому и женскому потомству по праву первородства). Санкция отдельно оговаривала, что дочери императора Иосифа I (брата Карла, правившего Австрией до 1711 года) выдаются замуж и теряют преимущество права наследования. Главной наследницей Карл признал свою дочь — Марию-Терезию.
Британская Ямайка, первая треть XVIII в.
Прагматическую санкцию с 1725 по 1730 год признали Россия, Бранденбург, Саксония и Франция. Бавария отказалась одобрить санкцию, курфюрст в Мюнхене настаивал на том, что жена принца Карла-Альбрехта Мария-Амалия Австрийская (дочь Иосифа I) имеет права на имперский трон.
После смерти Карла VI на трон Марии-Терезии налетели конкуренты. Бавария потребовала пересмотра санкции в пользу Марии-Амалии по праву первородства младшей дочери Иосифа I относительно старшей дочери Карла VI. Однако вскоре Карл-Альбрехт исправил «заявку на участие» в гонке за престолом — теперь сам курфюрст, как потомок дочери императора Фердинанда I, Анны, опираясь на наследственный договор 1546 года, заявлял притязания на всё Габсбургское наследство.
А Филипп V Бурбон, король Испании, желал посадить на трон в Вене одного из своих сыновей, основываясь на старинных договорах между испанскими и австрийскими Габсбургами.
В Европе запахло порохом. Назревала война за Австрийское наследство, и император нуждался в союзниках. Из прошлой части мы помним, что союз с Россией, предложенный Австрии Остерманом, в Вене восприняли как награду небес. К тому же англо-испанская война 1726–1729 годов закончилась полным признанием требований Мадрида. Согласно Севильскому трактату, Испания признавала за Англией Менорку и Гибралтар. Взамен Лондон не возражал, если Испания оккупирует в Италии герцогства Парму и Тоскану. Обиженная Австрия стала готовиться к войне, но тут на сцене появились дипломаты Британии. После непродолжительных переговоров 16 марта 1731 года принц Евгений Савойский, граф Синзендорф, граф Штархемберг с австрийской стороны и Томас Робинсон с английской подписали Венский договор, согласно которому:
1) Англия признавала Прагматическую санкцию.
2) Император обязался объявить войну Франции сразу после объявления войны Британией, если она попробует вторгнуться в итальянские области или во Фландрию.
3) Австрия обязывалась распустить торговую компанию Остенде (аналог британской Ост-Индской компании, созданной в австрийских Нидерландах).
22 июля 1731 года к договору присоединились испанцы. Австрия признала права дона Карлоса на герцогства Парму и Тоскану, Карл VI отказался от всех претензий на трон в Мадриде.
В свою очередь Франция, пытаясь оторвать Испанию от нового альянса, начала дипломатическую игру, которая завершилась в 1733 году так называемым «семейным договором Бурбонов» или «договором в Эскориале». Париж гарантировал Испании герцогства Парму и Тоскану, а также поддерживал испанские претензии на Сицилию и Неаполь, тогда как Мадрид соглашался помочь усадить на трон Польши французского кандидата Станислава Лещинского. Но о войне за Польское наследство и военных действиях у Данцига мы поговорим позже.
К 1733 году сформировались два новых блока: Англия, Австрия и Россия с одной стороны, Франция и Испания — с другой. Долго «темными лошадками» оставались довольно сильные державы второго ранга: Пруссия, Бавария и Швеция. Не показала свою позицию и Голландия. Особенно беспокоил англичан Берлин, но к несчастью для Бранденбургской Марки отличный управленец Фридрих-Вильгельм I оказался плохим дипломатом. «Король-солдат» публично объявлял о полной поддержке Австрии. Так, 12 октября 1731 года Фридрих писал императору:
Я вполне уверен в дружбе с Вашим Императорским Величеством. И моя уверенность не иссякнет, пока я жив! И даже если Вас покинут остальные, я останусь верен своему подлинному другу, навсегда разделив его счастье и несчастье.
Увы, сам Карл VI относился к Фридриху пренебрежительно. При подписании Венского договора император отдал Юлих Георгу II в пику Фридриху, хотя обещал это герцогство Пруссии еще с 1720-х годов. Из книги Вольфганга Фенора «Фридрих Вильгельм I»:
Посол Робинсон тут же отправился к принцу Евгению и выдал ему за желание английского правительства следующее: прусскому королю следует жестко дать понять, что наследственные права Гогенцоллернов на рейнские города Юлих и Берг не будут признаны ни императорским двором, ни какой-либо другой державой Европы.
Принц Евгений, воодушевленный общностью интересов Австрии и Британии, в тот же вечер попросил короля-солдата об аудиенции, куда прихватил с собой Зекендорфа. Уже на следующий день он мог торжественно сообщить Робинсону: давление на потрясенного короля Пруссии принесло плоды, Фридрих Вильгельм смягчил свою позицию по вопросу о Юлихе-Берге. Принц Евгений докладывал британскому посланнику: «Благодаря мне он убедился в опасности своего положения. Я дал ему понять, что у него нет других друзей, кроме императора и России, что ему не следует требовать от императора вступать ради него в конфликт со всем миром. Он должен трезво оценить положение собственного государства, простирающегося от России до Голландии и со всех сторон окруженного державами, имеющими возможность — при весьма различных интересах — легко объединиться против него».
Да, это надо представить: глубоко уважаемый королем принц Евгений, первый советник его «друга» императора, практически угрожает Пруссии окружением в случае, если она не захочет выполнить приказ! Унизить «суверенное» государство сильнее просто невозможно. Фридрих Великий и Бисмарк (которые, разумеется, просто не отправились бы в Кладруб и в Прагу) такого тона просто не потерпели бы, а сразу же отправили бы в Париж особое посольство для переговоров с французами. И тогда императорский двор, в виду 70-тысячной прусской армии, опомнился бы мигом.
Совсем иначе повел себя Фридрих Вильгельм. На мгновение он пришел в ярость. Мысль о том, что все его клятвы и признания в любви к кайзеру возымели ничтожный политический эффект, потрясла короля. И пока он выходил из состояния шока, его ближайший советчик, граф Зекендорф, взялся за Робинсона: новую ситуацию в отношениях Лондона и Вены надо было использовать. «Неужели я никогда не заслужу милость вашего короля? — с наигранным отчаянием спросил он Робинсона и продолжил: — Я благодарю Бога за то, что имею при себе бумаги, подтверждающие мою полную непричастность к помолвке кронпринца и принцессы Бевернской». Робинсон, хорошо знавший о шпионских похождениях Зекендорфа в Берлине, предпринятых по поручению императорского двора, продолжал слушать. И граф открыл карты: «Наверное, вы расстроены имеющимися у нас особыми предложениями от прусского короля. Могу вас уверить: у нас их нет, не было и не будет! Мы получили от него больше, чем рассчитывали получить, не разрывая с ним окончательно…» Так Зекендорф, наперсник короля Фридриха Вильгельма, говорил о своем благодетеле с представителем третьей державы.
Естественно, политические результаты «пражской встречи» оказались для Пруссии ничтожными. Подтверждение наследственных прав на Юлих-Берг, предмет вожделений Фридриха Вильгельма, отодвинулось в недосягаемые дали. Свое согласие с «Прагматической санкцией» он отдал даром. Несмотря на клятвы в верности Австрии, никакими средствами давления он не располагал.
Это пренебрежение чуть позже еще аукнется Австрии, когда на престол взойдет Фридрих II, циник до мозга костей. Наследник сорвет плоды деятельности администратора Фридриха-Вильгельма — отличную 70-тысячную армию, заботливо созданную и обученную «королем-солдатом». В Европе над пруссаком смеялись, не понимая, что именно заботами старшего Фридриха и создана великая Пруссия, которая выйдет на мировую арену в 1740-х. Король провел своего рода «революцию сверху» безо всяких марксистских и иных теорий заставив платить налоги все без исключения классы Пруссии. Цитата:
В 1717 году Фридрих предпринял решительный шаг для низложения прусского юнкерства, причем сделал его сколь искусно, столь и осторожно. Он распорядился о так называемой «аллодификации» ленных владений. На человеческом языке это означало следующее: установленная еще в Средние века, в военном отношении совершенно бессмысленная, обязанность помещиков являться в армию в случае войны (за это им и жаловались ленные поместья) заменялась обязанностью ежегодно вносить налог в полевое казначейство. Все юнкерство взвыло как один человек!
Прусские гренадеры в бою
Фридрих сделал ход конем — вернул привилегии юнкерам взамен за государственную или военную службу. Так король изменил психологию элиты, не истратив ни гроша и никого не казнив. Начал венценосец с себя: с 1725 года носил только форму потсдамского лейб-гвардейского полка, тем самым подав пример. Затем объявил службу в своей армии «делом чести». Прошло всего несколько лет, и юный дворянин, не пожелавший добровольно стать офицером, считался дезертиром, почти предателем государства и отечества. Дворянин отныне значило офицер. Честь мундира стала сословной — так Фридрих Вильгельм создал офицерский корпус, какого еще не знала история.
От армейцев Фридрих Вильгельм I требовал верности королю, охраны сословной чести и неустанного выполнения служебного долга. По сути, дворяне принесли королю и государству огромную жертву. Со «свободами» было покончено. Юнкера, сами того не заметив, превратились в винтики модернизированного абсолютистского государства.
Дворяне после реформ Фридриха-Вильгельма либо платили налоги, либо служили в армии или в бюрократическом аппарате. Созданный офицерский корпус потом прекрасно себя проявил и в войне за Австрийское наследство, и в Семилетке. Чуть-чуть отвлечемся от темы и расскажем, как прусский король в момент экономического кризиса учил двор и дворян экономии. Российскому правительству стоило бы поучиться:
Фридрих Вильгельм работал в Вустерхаузене над своим штатным расписанием. Расходы на жалованье и пенсии придворным ежегодно составляли 276 000 талеров. Молодой король трижды прошелся по спискам, что-то вычеркивая, что-то добавляя и опять вычеркивая. Результатом кропотливой работы над списками (они сохранились) стало сокращение расходов двора до 55 000 талеров, то есть новый король отныне экономил 221 000 талеров ежегодно.
Эти вычеркивания были жесткими, но большей частью справедливыми. Ежегодное жалованье совершенно лишнего обер-гофмаршала фон Принцена было снижено с 1700 до 400 талеров. Главный виночерпий фон Шлиппенбах узнал, что будет получать не 2000, а 800 талеров в год; дополнительного камергерского жалованья в размере 1000 талеров он лишился полностью. Жалованья министров также были урезаны, но все же они получали приличные оклады: министр фон Камэке — 12 000, министры Блашпиль, Дона и Ильген — по 8000 талеров в год. «Вы должны работать; за это я и буду платить», — бормотал Фридрих Вильгельм. Перо бешено прыгало по бумаге. В конце концов, чтобы добиться уровня 55 000, король сократил пенсии вдовам, а старые, заслуженные офицеры французской колонии, получавшие от 150 до 180 талеров ежегодной пенсии, отныне получали по 48 талеров. Пощады не получил никто.
Всем придворным Фридрих Вильгельм приказал оставаться на службе до погребения покойного короля. На следующий день после похорон началась «генеральная уборка»: все бесполезные должности вроде обер-церемониймейстера или членов пресловутой «геральдической службы», созданной Вартенбергом, были упразднены. «Чертовы шуты», — рычал король. Из многочисленных камергеров на службе остался лишь один. Все камер-юнкеры и пажи были уволены без всяких разговоров. Придворную капеллу распустили. Гранд-мушкетеры и швейцарские гвардейцы отправлялись в простой линейный полк, где им пришлось сменить златотканые наряды на обычные синие мундиры пехотинцев. Литаврщиков и трубачей, игравших на обедах Фридриха I, выгнали. «Графский стол» упразднили. Драгоценные вина из дворцового подвала, больше ста лошадей, десятки карет и паланкины из каретного сарая короля были проданы с молотка. То же самое произошло с серебряными сервизами, мебелью и люстрами из королевских загородных замков. Пустующие здания, сады и парки были сданы в аренду. Всю выручку сложили в дворцовых погребах. Фридрих Вильгельм твердо решил создать государственную казну.
Переводя на современный русский, король начал оздоровлять экономику Пруссии. Не повышал налоги, не вводил новые курортные и дорожные сборы, а пересмотрел зарплаты массы чиновников и «эффективных менеджеров» с неоправданно большими окладами и нулевым КПД.
Однако мы отвлеклись. Вернемся к отношениям Санкт-Петербурга и Лондона.
После смерти Георга I обе страны постепенно начали искать способы сближения. Да и британская торговля с Россией все возрастала. Шторх пишет:
Благодаря своему могуществу на море, своему положению и приемам ее изощренной торговой политики Англия сумела захватить посредничество между Россией и южноевропейскими государствами; но она придерживалась в этом принципа производить главным образом лишь экспорт русских продуктов в эти страны, предоставляя привоз неанглийских товаров купцам Голландии, Любека, Ростока и других народов. Этот ловкий прием привел к тому, что вывоз важнейших русских товаров почти целиком достался англичанам. Они отправляли русские товары не только в европейские государства, но тайно и в их колонии, в особенности в испанскую Америку, куда привоз товаров иностранцам был закрыт.
Шторх указывает, что ряд предметов русского экспорта составлял исключительную монополию. Это не только ревень, который продавался в Голландии и Гамбурге через находившегося в Петербурге английского резидента, но и такие запрещенные к вывозу товары, как нитки и пряжа, селитра, пушки, снаряды. Плюс купцы Южной Европы с заказами на русские товары обращались лишь к английским фирмам, находившимся в России. «В результате англичане очутились в выгодном положении народа, доставлявшего всем другим русские товары и ни от кого их не получавшего». В 1722 году торговый оборот Англии и России составлял 2.1 миллиона рублей. К 1729-му — увеличился до 2.6 миллиона, и при этом тенденции роста имели устойчивый характер.
В 1726 году русский экспорт почти в два раза превышал импорт по совокупным данным трех крупнейших наших портов — Петербурга, Архангельска и Риги. И все же увеличение экспорта оставалось пока слабым — цена всего заграничного отпуска Петербурга и Архангельска в 1726 году увеличилась по сравнению с 1718-м только на 3,5%.
В 1727 году открылась Комиссия о коммерции (под руководством канцлера Остермана), получившая предложения от петербургских купцов и сообщения от лавочных торговцев о качестве отечественных мануфактурных товаров. В ответ на запрос Сената о пользе петровского тарифа 1724 года для российской торговли Комиссия признала внутреннее производство не настолько высокоразвитым, чтобы стеснять привоз иностранных товаров. По поводу, например, швейных игл, на которые налагалась запретительная пошлина, комиссия сообщала, что в России не делают иголок хорошего качества. Русские изделия стоят в два раза дороже, чем раньше — добротные иностранные. А запрещения только порождали контрабанду.
И далее Комиссия предложила нечто экстраординарное — установить максимальные 20-процентные ввозные пошлины на товары, которые в стране производятся в небольшом количестве (парусину, шерстяные ткани, скипидар, бутылки), 10-процентные — на товары, которые изготавливаются в небольшом количестве или не производятся совсем, но государству не нужны (фарфор, галантерея), и 5-процентные — если государство испытывает в них потребность (например, патока).
Что это значило?
Армия Петра I: рядовой, сержант с алебардой, офицер, Преображенского полка. Изначально сукно на мундиры приходилось закупать заграницей. Полностью на наше сукно армия Петра перешла только к 1720-м гг.
При Петре отечественная мануфактура из-за 100-процентных запретительных пошлин без проблем могла сбывать даже плохой товар в России, совершенно не заморачиваясь по поводу цены и качества. Члены Комиссии не заканчивали Высшую школу экономики в Москве, не учились на экономическом факультете в Гарварде. Люди просто сели, и подумали, как сделать нарождающуюся промышленность России дееспособной. Мысль простая. Свободный рынок без пошлин и запретов в отношении иностранных товаров убьет собственную, пока еще слабую промышленность. Но альтернативой ни в коем случае не должен стать полный запрет или гигантские акцизы. Надо дать своим фору — 20-процентный запретительный тариф. Это, во-первых, позволит конкурировать с иностранцами в более выгодных для нас условиях. Во-вторых, придется-таки приближать качество продукции к иностранным аналогам. Если даже с таким бонусом наша промышленность не справляется с конкуренцией, значит, она не выживет. Эта мысль чуть позже трансформировалась в развитие пенькового и канатного дела, металлургических заводов на Урале и так далее. Из-за конкуренции русские купцы оказались вынуждены вкладываться как в повышение качества, так и в развитие производства.
Новый тариф повысил ввозные пошлины на изделия из кожи (с 10 до 20%), и снизил с 75 до 10% на якоря, листовое железо, гвозди, иглы, селитру, азотную кислоту (изделия металлообрабатывающей и химической промышленности) и до 5% — на хлопчатобумажные ткани и патоку. Такое значительное понижение пошлин свидетельствовало, что этих товаров в стране не хватало.
Имперское правительство перестало взимать отпускные пошлины с большой группы товаров, кроме тех, на которые традиционно существовал высокий спрос: медь, железо, веревки и ряд других. До 10% понижалось обложение невыделанных кож и пряжи. Чтобы увеличить российский экспорт и конкурировать со Швецией, Комиссия о коммерции предложила снизить пошлины на бревна и брус в 10 раз, на смолу и пек — в 1,5–3 раза.
Что везли из России в Англию? Шкуры и изделия из шкур — 39% от всего экспорта, пенька — 37%, сало — 11.7%, лес — 5.1%. Но дальнейшему развитию русско-английской торговли мешала ситуация после 1721 года, которую можно охарактеризовать чуть ли не по Троцкому — «ни мира, ни войны». Де-факто уже с 1731 года, подписав Венский договор, Россия и Англия стали союзниками. Не хватало мирного договора, который англичане очень хотели совместить с торговым. Вот об этом — о деятельности канцлера Остермана и нашего посла в Англии Антиоха Кантемира — мы поговорим в следующей главе. Небольшой спойлер. Удивительно, но ни премьер-министр Уолпол, ни глава оппозиции Тауншенд не принимали никакого участия в составлении и разработке торгового договора с Россией. Этим занялся эдакий сплав людей из мира литературы, флотского начальства и дипломатии, литераторы и «вольные художники» на службе у своих государств: Антиох Кантемир, Джонатан Свифт, Александр Поуп, а также члены британского Адмиралтейства.
Далее: часть третья
