В исторической ретроспективе все быстрые тектонические изменения глобальной политики происходили благодаря трём обстоятельствам: войнам, экономическим скачкам и технологическим прорывам. Так, в начале ХХ века, оказавшись в глубоком экономическом кризисе по самые помидоры и с армией, с которой не хотели считаться даже «грязные чиканос», США придумали принять ряд насильных экономических мер. Спустя пару десятков лет надсадной работы, вооружённые первыми боевыми испытаниями ядерной бомбы в Хиросиме и Нагасаки, а также триумфальным содействием победе в ВОВ, американцы запустили программу ленд-лиза, закрепляя технологический прорыв и участие в военной победе кредитованием всего цивилизованного мира: «мы вам — технику и покушать, вы нам — золото». Позднее те же люди добились отмены золотого стандарта, создавая финансовую систему, в которой без пейсов не разобраться, — и Pax Britannica, а также зоны влияния поменьше были поступательно развалены по нескольким направлениям. Разработанные ядерные технологии, делающие войну во много раз более разрушительной, стали гарантом того, что с помощью войны между титанами политика вестись не может — как решать проблемы интервенцией, если от твоего оружия нет защиты хотя бы у тебя же самого? Отказавшись от контактной конфронтации, пришлось делать основной упор на сотрудничество, в котором научно-технические программы являются самыми дорогостоящими, плодотворными и перспективными версиями взаимодействия.
Двадцать четыре года назад, в 1990-ом, созданная под бдительной американской оккупацией Япония была страной № 1 в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Двадцать четыре года назад Китай был не драконом, а толстеньким ядерным ужиком, который, например, в тяньаньмэньской резне пожевал свой хвост слишком сильно, а та же Индия была занята исключительно войной с самой собой же. Но продолжительные циклы экономического роста в Китае и Индии, а также затхлая стагнация в Японии сместили центр политической силы в регионе. Одним из ключевых источников успеха этих стран была способность быстро перенять западные технологии, на основе которых можно было создавать дальнейшие оригинальные разработки. Перевод научных достижений в передовой коммерческий продукт — инновацию — позволил не просто реализовать импортозамещение и открыть экспорт высокотехнологичной продукции, но и торговать результатами интеллектуального труда в чистом виде, которые на мировой арене были восприняты с большой охотой.
Почти двадцать четыре года назад Россия стала счастливой обладательницей довольно массивного, но при ближайшем рассмотрении бестолкового технологического портфолио СССР.
Унаследованная Россией исследовательская инфраструктура, к несчастью, создавалась по образцу передовых (для начала ХХ века) европейских поисков новой формы научной организации — исследовательских институтов, в которых учёным не надо преподавать. Такие учреждения, в которых лучшие умы губили себя, глядя в потолок в поисках прогрессивных идей, лишённые дисциплинирующих каждодневных испытаний и сложностей преподавания, открывались во Франции (Institut Pasteur), Германии (Koch Institut), США (Rockefeller Institute, Carnegie Institute, Institute for Advanced Study), но со временем превращались в нормальные исследовательские университеты, в которых учёные должны преподавать. Студенты невероятно важны для науки, ведь студенты — это источник новых идей, это стимул, двигающий прогресс, о чём хорошо сказал Нобелевский лауреат Ричард Фейнман, отказываясь от предложенного места в Institute for Advanced Study, что в Принстоне. Но мало авторитетных слов, обратимся к науке: в 2011-ом журнал «Science» опубликовал исследование работоспособности молодых учёных (по-нашему — аспирантов) и выявил положительную зависимость между преподаванием и качеством научной работы.
Когда американцы в 1960-х годах создавали свою Кремниевую долину, действие происходило никак не в индустриальных парках Сан-Хосе (сегодняшняя неофициальная столица Кремниевой долины) или Сан-Франциско — основная работа происходила в Стэнфордском университете и в его студенческом кампусе, что также очень ярко иллюстрирует роль свежей студенческой мысли в инновационном развитии.
Но товарищ Ольденбург, секретарь Советской Академии Наук, из своего исследовательского турне от 1926-го года привёз прижившуюся в СССР концепцию НИИ, по большей части сохранившуюся до сих пор.
С точки зрения централизованной донельзя архитектуры власти, подобная система сразу пришлась советским руководителям по вкусу: она позволяла планировать исследовательские программы, делая их масштабными и управляемыми на самом высоком уровне (только если рядом не шлялся какой-нибудь Берия, из-за которого доклады о перспективных ядерных разработках не могли попасть к владыке и гаранту, а тем временем разработки убежали на ножках западных разведчиков за рубеж, и нашим разведчикам, в свою очередь, пришлось воровать обогащённый уран из-за рубежа, перевозя его за пряжкой ремня в самолёте, и доживать свою резко ставшую короткой жизнь на гемодиализе). Эта схема в условиях противостояния всему развитому миру позволяла а) запускать ракеты в космос и первую ядерную электростанцию, но б) развить основательную школу фундаментальных изысканий, не способную трансформировать свои же теоретические знания в решение прикладных промышленных задач.
Доставшаяся от СССР система НИИ — потенциальных очагов инновационного развития — в условиях свободного рынка прямо противоречит логике развития технически сложных инновационных продуктов. Мало того что сегодня каждый наукоёмкий стартап появляется штучно и больше вопреки, чем благодаря этой системе (накладные расходы на создание высокотехнологичной компании у нас в среднем в 4-5 раз выше, чем такие же в среднем по Европе), так ещё и препятствует невозможность прожить на зарплату профессора или стипендию аспиранта. Техническим гениям не до инноваций, им элементарно кушать хочется. К слову, в НИИ есть поразительная версия распределения бюджета: если учёный пожилой и заслуженный, хоть и не публикует больше научных статей, ему финансирование существенно урезать не станут. Очевидно, любой конкурсный механизм, опирающийся на конкуренцию среди учёных и воспаривающий мысли безотносительно авторитета, позволит более эффективно распределять деньги, чему есть немало примеров, скажем, в иностранных программах грантовой поддержки исследований. Инновации в России развиваются в условиях неэффективной постсоветской экономики, а научная база — наши НИИ в системе РАН — это выцветшая от времени структура, отстающая от передовых практик организации научной деятельности, которую избыточно характеризуют рейтинги цитирования научных работ — impactranking.
Одной из основных проблем развития технологий в СССР было удушливое доминирование в экономике крупных предприятий, под безыскусным управлением непритязательных умов погубившее целые классы предпринимательских инициатив. Концентрация и централизация крупнейших производств — это шаг, несомненно, верный. Представьте частного инвестора, вообразившего себя большим управленцем старенькой ГЭС, в которой надо поменять все изношенные расходники, а он же инвестор, ему же деньги надо отбивать, ГЭС работает — и ладно. Правда, когда турбина взлетает на воздух, унося с собой жизни сотрудников и половину экономики региона, у частного хозяина ГЭС, конечно же, включается набитая опилками соображалка, но уже слишком поздно. Поэтому государственное управление сложными промышленными и инфраструктурными предприятиями — это залог здоровья экономики, но из этого не следует, что в стране должны быть ТОЛЬКО крупные предприятия. Советский строй не мог отпустить на волю частное предпринимательство, а марионеточно управлять сотнями тысяч мелких компаний никогда не сможет ни одна архитектура власти. Такой подход заложил в логику развития инноваций и экономики СССР большую искусственную ущербность: ресурсы, не стоящие внимания промышленных титанов, не использовались (ни эффективно, никак) средними и малыми предприятиями, научными коллективами или отдельными учёными, они пропадали, обедняя производственные цепочки самой большой страны на планете. И самое страшное то, что инерция подобного подхода проглядывается через многие государственные действия и сегодня, хотя в отдельных из них вроде бы и проблёскивают затерявшиеся искорки понимания.
Архаичная РАН, которая себя определяет как «центр фундаментальных исследований в области естественных и общественных наук», заведует системой из тысяч НИИ с непроизносимыми названиями (тоже минус для рынка), централизованно распределяя бюджетные средства и старательно противясь любым коренным реформам, включая открытые тендеры и грантовое финансирование научных программ. А если такие программы и запускаются, то в них по-прежнему царят фаворитизм, рукопожатничество и комиссионно-откатные отношения. РАН в её сегодняшнем виде рассматривает вузы не как исследовательские центры (представьте, до чего страну работающие на современном оборудовании над интересными инициативами свежие умы старших курсов довести могут, — это ж подрыв статуса-кво! казнить, нельзя помиловать!), а как кадрово-сырьевую базу, поставляющий новых учёных придаток, целью которых, по мнению РАН, должна быть исключительно работа в системе РАН. В борьбе с собственной Академией наук на помощь к России ещё около 15-ти лет назад с предложением новой программы пришли американские мудрецы в составе Фонда Макартуров (John D. and Catherine T. MacArthur Foundation), Фонда исследований и разработок (U.S. Civilian Research and Development Foundation) и Нью-Йоркская Корпорация Карнеги, которых радушно принял Минобрнауки. Запущенная в конце нулевых программа, изначально совместно финансировавшаяся американцами и Минобром, заключалась в точечном предоставлении кафедрам вузов, на которых ещё работали вменяемые люди, новейшего исследовательского оборудования, необходимого для передовых научных работ. Подобная схема не только адресно подорвала престиж РАН, сотрудники которой теперь обивали вузовские пороги в надежде поработать с новой машинерией, но и позволила выстроить необходимый для улучшения качества braindrain канал коммуникации: теперь стипендиальные программы самого демократичного в мире правительства можно было предлагать вполне понятным молодым учёным, лучшим на своём потоке и обученным работать на передовом оборудовании! В дальнейшем полное финансирование программы взял на себя Минобр, а американские представители открыли в вузах-участниках программы, которых набралось порядка 20 штук, центры трансфера технологий, задачей которых является перевод научных разработок в коммерческий формат. Полагаю, вполне очевидно, какие инвесторы пасутся в этих центрах и чья выгода в открытых на американские деньги центрах, без сомнения, является превалирующей.
Но реформирующие удары по закоснелой системе НИИ наносятся не только в рамках программ модернизации имеющихся и создания новых лабораторий: государственные мужи запустили-таки несколько фондов поддержки научных исследований, среди которых следует особо выделить раздавший 20-го мая свои первые гранты на фундаментальные и поисковые исследования суммой около 4 миллиардов рублей Российский научный фонд, — та самая структура, призванная изменить бюджетные финансовые потоки в области научных исследований. 4 миллиарда рублей — какая мощная сумма, не правда ли? С учётом того, что эти деньги будут распределены между 876 научными группами (число субсидий оказалось почти в два раза меньше, чем «получено достойных заявок», среди которых, бесспорно, немало авторитетных людей и детей своих родителей), а максимальная планка гранта — 5 миллионов рублей в год, сумма эта становится куда менее привлекательной. Для справки: электронный сканирующий микроскоп, необходимый для нанотехнологических изысканий, стоит порядка 3,5 миллионов рублей. И в случае с нанотехнологическими изысканиями, очевидно, одним новым микроскопом вовсе не обойдёшься — словом, начинание хорошее и ведёт вроде бы даже понятно куда, если, правда, получит правильное развитие.
Государственный бюджет, напрямую ассигнующий средства на научные программы, не может делать это бесконечно и в должном объёме, у него и так забот полон рот. Другое дело — бюджет военный, который имеет и все необходимые ресурсы, и прямой интерес в поддержании обороноспособности своей страны.
Так, один из первых венчурных капиталистов США, Уильям Дрейпер, пишет о формировании ядра Кремниевой долины в стенах Стэнфордского университета: «Фред Терман, декан инженерного факультета… представляется именно тем человеком, кто дал всему первый толчок. Именно он убедил многих заинтересованных людей, что университет обязан сосредоточиться на инженерных дисциплинах и выделить столько средств, сколько возможно, чтобы инженерный факультет Стэнфорда стал лучшим в мире». Примечательно, что деканом факультета инженерных наук господин Терман стал в 1946-ом, а уже к 1947-ому половина бюджета этого факультета формировалась следующими учреждениями: Военно-воздушными силами США, Армейским корпусом связи и Управлением военно-морских исследований, то есть армия высококлассных инженеров, которые впоследствии создали Кремниевую долину, вдумчиво взращивалась на колоссальные средства военного бюджета. И до сих пор военные структуры финансируют подавляющее большинство исследовательских программ Кремниевой долины, которые являются чрезвычайно важной частью ВПК США. В 2000-е годы, когда венчурный капитал США мог похвастать небывалым притоком финансов и взрывным ростом, все венчурные инвестиции США (от научных работ до расширения и модернизации работающих производств) составляли сумму, в пять-семь раз меньшую, чем затраты правительства США и крупных корпораций на одни только поисковые исследования и разработки, а это миллиарды и миллиарды долларов, потраченные на закупки исследовательского оборудования и работу на нём. Поисковые R&D, к слову, в итоге чаще всего и не приносят никакого результата: на то они и поисковые.
Также стоит отметить важность соседства университетского исследовательского центра и отделений крупных компаний, которые в США были прямыми поставщиками Пентагона, то есть, опять же, действовали на военные деньги. В промышленном парке Стэнфорда обосновались «General Electric», «Varian Associates», «Lockheed Corporation», «Hewlett-Packard» и сотни других атлантов военно-промышленного комплекса. Покупателем продукции малых инновационных компаний, которые доводили результаты работы в лабораториях до рыночной пригодности, всегда были и будут крупные компании: потребителем технологий неизменно являются технологии. Ни один дядя Вася никогда не будет копить всю жизнь, чтобы на старости монтировать себе в гараж плазменный резак для метровых труб.
В России же, в которой нет собственных передовых коммерческих технологических корпораций, а также ещё не работают механизмы масштабной монетизации научных разработок, но зато присутствует отличная фундаментально-теоретическая база и начинает развиваться система исследовательских вузов, в итоге в работе с зарубежными компаниями имеется риск стать научным придатком их трансконтинентальных производственных цепочек. И если механизмы государственной поддержки коммерциализации результатов исследований («Сколково», ФЦП, технологические платформы) не сработают, такая версия, пожалуй, окажется одной из лучших оставшихся: у нас хоть будет на востребованном в мире уровне работать наука.
О’Сколково
Направленный на формирование «экономики знаний» (то есть основанной на торговле результатами интеллектуальной деятельности) и поэтому визионерский для российской действительности проект «Сколково», несомненно, опоздал: начинать его надо было ещё во второй половине прошлого столетия, или хотя бы после кончины СССР. Несомненно, хорошо то, что переориентацию страны на инновационные рельсы начали хотя бы сейчас, а не ещё позже, когда инженеры старой школы уже бы совсем вымерли, а все толковые молодые специалисты уже уехали бы за рубеж.
Экспертные американцы, опять же, принимают самое деятельное участие в развитии Сколкова: в совет фонда (ответственной за всю деятельность проекта организации) наравне с Виктором Вексельбергом входит Крейг Барретт, бывший председатель правления «Intel», ранее — четвёртый президент компании. Институт передовых научных знаний «СколТех» формируется в кооперации с Массачусетским технологическим институтом (магистерская программа «год здесь, год там», включающая естественно-научную и предпринимательскую подготовку в лучшем в мире институте). Сразу выделяется некоторый прогляд в упоре «СколТеха» на магистратуру: ни Билл Гейтс, ни Стив Джобс, ни Марк Цукерберг, основавшие крупнейшие технологические компании США, своего высшего образования так и не получили, вылетев из бакалавриата. И таких примеров, несомненно, больше, чем три.
В консультативном научном совете Фонда также царит двуединое начало, выраженное в сопредседательстве двух Нобелевских лауреатов: Жореса Алфёрова с нашей стороны и профессора структурной биологии Стэнфордского университета Роджера Корнберга — с американской. При этом если наличие американцев вполне можно оправдать как с точки зрения выхода национальных инновационных программ на международный уровень, так и хотя бы с точки зрения «держи врагов ещё ближе», то назначение Жореса Алфёрова, отличающегося законсервированностью политических (член компартии) и научных (поборник РАН) взглядов, вызвало немало довольно накалённых диспутов. У уважаемого учёного наверняка имеется основательная доказательная база под своё видение развития инноваций, главное, чтобы делу оно не мешало.
Западные надоумщики, очевидно, не понимают — или старательно понимать не хотят, как это уже было с чубайсовской, гм, «приватизацией», — многих наших трудностей, а потому многих хороших советов дать не могут. Как показал опыт начала 90-х, в Америке приватизация устроена при прочих равных на зависть неплохо, а у нас благодаря советам соединённых штатных мудрецов и их analyst’ов родилась та действительность, которую разгрести уже не представляется возможным.
Целью проекта «Сколково» является развитие инновационного города «с нуля», в центре которого должен располагаться самый-самый в мире исследовательский комплекс, вокруг — инфраструктура для коммерциализации технологий и сервисные компании, R&D-подразделения крупного бизнеса (на сегодня договоры подписаны с такими колоссами как «Microsoft», «Boeing», «Intel», «Cisco», «Dow Chemical», «IBM», «Ericsson», «Siemens», «SAP», «Samsung» и другими), а также места временного проживания учёных. Приоритетные направления развития технологий и образовательных программ в Сколкове объединены в 5 кластеров: ИТ, ЭнергоТех, ЯдерТех, БиоМед, Космос, — и в общем отражают логику развития передовых технологий, а также ещё живые в России производственные мощности. В рамках каждого кластера в «СколТехе» будет создано по три междисциплинарных исследовательских центра, в каждом из которых должны работать по меньшей мере один русский и один иностранный учёный. Схема следующая: большая часть исследований реализуется в родных для учёных университетах, а «СколТех» станет площадкой для сотрудничества, то есть в отдалённой перспективе — хабом для деятельного знакомства учёных, ведь цель Сколкова не разработка новых технологий, а их коммерциализация, то есть превращение из экспериментально доказанной идеи в прогрессивные рыночные продукты.
Мировая практика показывает, что попытки создания бушующих частным капиталом (государство всё не потянет) и перспективными идеями инновационных центров в чистом поле предпринимались неоднократно. Так, известный профессор Гарвардской школы бизнеса Джош Лернер выделяет отметившихся на этом «бульваре несбывшихся надежд» Францию, Дубай, Малайзию, Норвегию, правительства которых также отчисляли сотни миллиардов разных валют на относительно бесплодные попытки вырастить свою парниковую Кремниевую долину. Возможных причин провала этих инициатив можно назвать довольно много, но среди них есть особая общая черта — чрезмерное упование на состоявшихся профессионалов, старшие научные кадры. Согласно лорду Кельвину, уважаемому члену Британского королевского научного общества, «аппараты тяжелее воздуха летать никогда не смогут», а согласно полуобразованным братьям Райт, которые о мнении досточтимого лорда Кельвина и слыхом не слыхивали (полуобразованные же), собранный в сарае спустя восемь лет после его заявления аэроплан вполне так себе в воздух поднялся. История демонстрирует, что высококвалифицированные профессионалы не запускают подрывные инновации, меняющие карту прогресса, это делают захлёбывающиеся от энтузиазма и оригинальных идей молодые исследователи.
Отдельные сомнения другого порядка вызывает мотивация зарубежных партнёров «Сколкова». Единственной естественной мотивацией коммерческой компании является её процветание, защита своих интересов в жёсткой конкурентной среде, в которой либо ты сожрёшь, либо тебя. С какой стати успешно захватившие многие рынки корпорации начнут открывать свои R&D-департаменты в новом цветнике инноваций в далёкой и холодной России, вкладывая миллиарды долларов в создание новых лабораторий? Потому что участвующие в этом проекте соотечественники попросили? Со всем уважением к возможной дружбе, маловероятно. Несомненно другое: в отстроенном «Сколкове» появятся новые разработки разной степени прогрессивности, но найти своё промышленное применение в слабом инвестклимате России, где бизнес терзают юридические/налоговые/[вставить своё] трудности и как-то враждебно, по-пираньи складывается политическая конъюнктура, они смогут вряд ли. То же и с взращенными в закромах «СколТеха» специалистами: что будет делать владеющий английским талантливый молодой учёный из команды русского учёного, работающего в «Сколкове», когда зарубежный партнёр его научного руководителя предложит место или освоить грант-другой где-нибудь в солнечной Калифорнии?
Я бы на его месте тоже так сделал, потому что достигший выдающихся (на самом деле — любых) результатов русский учёный может и вернуться на свою родину. Вернуться, чтобы открыть свою лабораторию, кафедру, наукоёмкий бизнес или повторить результаты успешных передовых мировых исследований, в чём его всегда поддержит правительственная программа мегагрантов. А оставивший свои перспективы в беспросветных боданиях с бюрократией неокрепший учёный для нации стоит недорого, тем более для государства.
Заманивая в строящийся городок «Сколково» R&D-подразделения мировых компаний, нельзя забывать о собственном ВПК, кроме заказов которого ничто не сможет дать достаточно ресурсов для развития инноваций. Нет заказов оборонки — нет экономики знаний, нет обороноспособности (некоторые виды высокоточного оружия способны не дать ядерным ракетам хотя бы покинуть стартовые площадки, и мы здесь уже сильно проигрываем, хоть об этом и не принято говорить вслух), нет никакого устойчивого развития инноваций, способного к самовоспроизведению. Нет заказов оборонки, заменяющих прямые бюджетные потоки, — нет ничего. И не будет.
Оборонный заказ. Оборонный заказ. Оборонный заказ.
Наше правительство поставило почти невозможную цель: снизить долю ресурсов в экспорте в пользу высокотехнологичной продукции. При определённых обстоятельствах эта цель кажется не столь невозможной. В основе быстрого развития промышленности всегда лежит некий огромный рынок сбыта: так, лёгкая промышленность Англии XVIII-XIX веков выросла на гигантских колониальных рынках, для редкоземельных металлов, на 90% от мирового запаса сосредоточенных в Китае, рынок — вся мировая электроника (предупредительные китайцы запрещают вывоз редкозёма из своей народной республики, это можно сделать только в составе готовой продукции, поэтому все микроэлектронные производства — там); компания «Google» вышла на массового потребителя и выросла благодаря появлению сети Интернет; а высокие технологии Кремниевой долины выросли исключительно на военных заказах Пентагона.
А вы что-нибудь слышали про многомиллиардный военный заказ Ростехнологий, МВД, ЯОК и в целом ВС РФ, который является якорным для стартап-компаний Фонда Сколково? Лично я — не, не слышал, хотя важность его наличия для развития инноваций становится очевидной даже при самом беглом анализе.
Не так давно, в ходе проходящей впервые выставки «Материально-техническое обеспечение силовых структур 2014», наш министр обороны неожиданно встретился с инноваторами из Сколкова, случайно наткнувшись на выкупленный ими прямо у входа на выставку сектор. Господин Шойгу заинтересовался технологиями функционирования и координации автономных беспилотных аппаратов и, не откладывая дела в долгий ящик, сразу задал вопрос эскортирующим его высшим офицерам Минобороны: «Скажите мне прямо здесь, нам нужны в армии эти технологии или нет?» Итак, внимание, министр обороны спрашивает, нужны ему в армии русские беспилотники нового поколения или нет… Возникают вопросы к его администрации, множество вопросов. Получив утвердительный ответ о необходимости в армии технологий, создававшихся исключительно для решения задач силовых структур, министр обороны на месте назначил ответственных за изучение вопроса использования сколковских беспилотников в армии офицеров. При этом выстроенное при помощи Шойгу единственно работающее в стране министерство — МЧС — уже давно использует беспилотные летательные аппараты в своей работе. Более того, они планируют до конца 2014-го года закупить ещё 200 беспилотников — очень красивая цифра в отчётность для любого министра, который изменения современной материально-технической базы не очень понимает. И это при условии, что в мире ежегодно продаётся порядка 2 000 000 беспилотных летательных аппаратов. И это в стране с самыми обширными незаселёнными территориями.
Инновации как политика
Дать государственных денег на то, чтобы сделать «как оно у них в Америке устроено», решительно недостаточно: без коренных изменений в экономической, фискальной, правовой и культурной сферах (так называемого формирования инновационной экосистемы) декретирование инноваций останется правительственным походом за молоком без малейшего понимания, как может выглядеть корова. К этому пантеону проблем инновационного развития стоит добавить извечную коррупцию — и терпимость, и готовность к ней, — а также здравоохранительную (инновации творят люди), судебную и таможенную системы.
К вопросу о таможне и экспортном контроле: одна из биомедицинских компаний, сегодня входящих в портфолио Фонда Сколково, чтобы достичь необходимых для инвесторов результатов испытаний своей аналитической системы, срочно нуждалась в небольшой плазменной установке. Поскольку бюрократия международного контроля над торговлей плазменным оборудованием по всем срокам согласования перевозки должна была навсегда похоронить эту технологическую компанию (очень сложно найти инвестора в биотехе: сроки окупаемости огромные, риски колоссальные, понимающих людей мало), плазменную установку храбрые учредители стартапа привезли самолётом в ручной клади под видом ионизатора воздуха. Стоить отметить, что плазменные технологии входят в реестр технологий двойного назначения, поскольку они могут быть использованы в военных целях, и в случае выявления реального содержания сумок их обладателя должны были упаковать в места не столь отдалённые на срок, лучшим образом подходящий террористам. К счастью, в рамках закона о Сколкове для компаний-резидентов предусмотрен режим наибольшего таможенного благоприятствования и подобные ситуации среди компаний-резидентов возникнуть уже не должны чисто технически, что тоже говорит в пользу этого проекта.
В Сколкове также заложен режим фискального благоприятствования, позволяющий малым инновационным предприятиям существенно снизить уровень транзакционных издержек, к которым обычно причисляют выполнение формальностей (регистрация, лицензирование, составление договоров, etc.) и исчисление налогов. Отдельные налоги — например, действующие на этапе получения проектом инвестиций и начала его реальной работы, —могут оказаться губительны для проекта. Ещё нет никаких продаж, даже производство может только строиться, а налоги уже надо платить. Откуда? Из привлечённых средств, которые инвесторы и так, мягко говоря, не очень охотно выдают. Более того, на промышленное оборудование и расходные материалы также надо сразу, при покупке платить НДС, платить тогда, когда стартапу каждый рубль нужен для жизни. Такие вещи резко удорожают все процессы в молодой компании и отсекают ряд возможностей роста. Согласно закону о Сколкове, резидентные компании должны платить по привлекательной упрощённой системе налогообложения.
Пока единственным критерием снижения транзакционных издержек является участие в проекте «Сколково». Но что делать малым инновационным предприятиям, под закон о Сколкове не попадающим? Какова вероятность того, что на отборе проектов-участников экспертный совет не поверит в перспективный проект? Какова вероятность того, что инноваторы не будут мучиться со сложными заявками на сколковскую резидентуру, потому что у них и так проблем достаточно?
Высокий уровень транзакционных издержек составляет очень солидный административный барьер, который губителен для малых предприятий: размер накладных расходов от размера компании не зависит, и чем предприятие меньше, тем больше в его обороте доля этих не используемых на развитие средств. При этом, когда руководитель предприятия также является и основным разработчиком, не желающим передавать бразды правления новой компанией —выстраданным детищем — в посторонние руки управленца, его время и усилия начинают стоить гораздо больше. Растрата времени такого инноватора на проверки, очереди и полупустые формальности — это роскошь, непозволительная для страны, которая пытается развить новое направление движения национальной экономики, отличное от торговли ресурсами и запасами складов прошлого века.
Если в рамках Сколкова будет отработан механизм развития инноваций, отличающийся минимальным уровнем транзакционных издержек и административных препон, который затем будет транслирован на всю страну, Сколково со своей задачей справится. Если нет, то через десяток лет распиаренный ультрасовременный инноград окажется односторонним окном во внешний мир, через которое будет очень комфортно улепётывать в места, где талантливые технические специалисты действительно смогут реализовать свои помыслы, и никакой новый раунд декретирования инновационного развития уже не поможет.
Предпринимательская частная инициатива вполне может в смысле создания прорывных разработок и их коммерческого внедрения доделать то, что государственные мужи проглядели в зарубежных образчиках программ инновационного развития, если только эта инициатива не будет работать в пределах одного пятачка земли на обочине МКАДа. В своём сегодняшнем виде микрокосм «Сколково» может иметь только очень ограниченное влияние. При транслировании сколковского режима на всю страну мы получим сотни «Сколковых», и вот они-то как раз и могут вытянуть страну за уши из ресурсохлебательной ямы.
Говорить о Сколкове можно сколь угодно долго, но только реальные достижения проекта в области развития инноваций в России позволят охарактеризовать его однозначно. Они будут, так или иначе, рано или поздно, хоть на первых порах всем на удивление и по-ювелирному штучно. Не стоит забывать, что необходимость быстрых результатов всегда либо губит идею на корню, либо калечит её до неузнаваемости.
Как здраво отметил Пётр I, известный взраститель инноваций: «Наша коммерция и без того как больная девица, которой не должно пугать или строгостью приводить в уныние, но ободрять ласкою», — и лаской этой являются лучшие условия для жизни и роста как компаний, так и людей. Ведь, в конце концов, именно люди творят инновации.
