В июле 1917 года произошли события, которые не совсем вписываются в привычную нам картину этого революционного года — советская пропаганда любила рассказывать, что массы шли за большевиками и поддерживали их. Но в те несколько летних дней все было иначе. Июльское восстание едва не стоило жизни и карьеры многим крупным большевикам. Неудачная попытка оседлать стихийный бунт в столице привела к тому, что партия большевиков была в считаные дни разгромлена Временным правительством, а ЦК РСДРП в какой-то момент настоятельно рекомендовал Ленину пойти и добровольно сдаться Керенскому (но Ильич выбрал бегство в Финляндию).
Эти удивительные события уместились всего в несколько июльских дней. Вероятно, из-за того, что они совершенно не вписываются в пропагандистский нарратив о популярных большевиках и беспомощном Временном правительстве, июльское восстание не очень хорошо известно и сравнительно нечасто становится объектом интереса историков.
Итак, царь свергнут, свобода воссияла, все бросили работу и теперь тусуются на бесчисленных ежедневных митингах, вчерашние булочники и унтер-офицеры запасных полков пробуют себя в ораторском искусстве, в Петрограде смесь карнавала и погрома. Складывается двоевластие: официальная власть — Временное правительство, составлено из либералов и умеренных социалистов, но власть на улицах Петрограда принадлежит гораздо более левому Петросовету, который потом переуступит ее ВЦИК (это пока еще не орган власти, а скорее кружок по интересам).
В апреле приезжает Ленин и сходу выдвигает так называемые апрельские тезисы — фактически новую программу большевиков, гораздо более радикальную, чем прежде. Значительная часть влиятельных большевиков считает, что Ленин сошел с ума, недоуменно переглядывается и крутит пальцем у виска, однако будущему вождю пролетарской революции удается продавить тезисы на конференции РСДРП, и они фактически становятся официальной программой партии. Сами апрельские тезисы заключались в следующем: революционное оборончество — гнусное предательство классовых интересов, Временное правительство — долой, следом за буржуазной революцией сразу должна следовать социалистическая, даешь всеобщую конфискацию и национализацию, долой парламент — да здравствуют Советы.
Большевики захватывают особняк балерины Кшесинской и устраивают там штаб. Расположение особняка очень удобно и позволяет им агитировать солдат из казарм неподалеку. Помимо штаба большевиков и газеты «Правда» здесь размещается газета «Солдатская правда», которая вела пораженческую пропаганду на фронте («бери шинель, иди домой»). Там же располагается так называемая «военка» — Военная организация при ЦК РСДРПб, которая занимается пропагандой среди солдат, а также общим руководством большевистских боевиков. «Военкой» руководит пестрый зоопарк борцов за народное счастье начиная от легендарного Корганишвили-Корганяна-Корганова и заканчивая отцом знаменитой советской актрисы Аросевой.
Большевики попробовали силы в мае, когда произошел первый кризис новой власти. Милюков в очередной раз призвал к войне до победного конца и был резко осужден Петросоветом. Красные решили воспользоваться случаем и направили к солдатам агитаторов. Активно действовала и «военка», которая фактически была даже более радикальной, чем тогдашний ЦК. Ей непосредственно управляли два человека: Подвойский и Невский.
Подвойский — семинарист-недоучка, после революции бежавший из ссылки и сразу же взявший на себя руководство солдатскими толпами в Петрограде, руководил захватом особняка Кшесинской. Кроме того, он был редактором всех пораженческих солдатских газет. Троцкий характеризовал его как человека большой, но недисциплинированной энергии.
Подвойский был тесно связан родственными узами со многими видными большевиками. Он был женат на Нине Дидрикиль, чья сестра была замужем за видным большевиком Кедровым (с которым Подвойский вместе учился и который был первым советским особистом в советской истории). Третья дидрикилиха вышла замуж за сыровара Фраучи и родила Артура Артузова-Фраучи, советского особиста номер два. В общем, то еще святое семейство.
Второй руководитель «военки» — Владимир Невский. Имя, разумеется, надо брать в кавычки, поскольку оно ненастоящее. «Невского» звали Феодосий Кривобок, но он имел еще полтора десятка псевдонимов. Этот персонаж, в отличие от Подвойского, боевиком не был, проходя скорее по линии пропаганды.
Именно «военка» и некоторые питерские большевики спровоцировали столкновения в начале мая. Демонстрация сторонников Временного правительства схлестнулась с демонстрацией противников, были убитые и раненые. После этого Петросовет выступил даже не с осуждением большевиков, а прямо назвал их врагами и изменниками делу революции, но напуганный Ленин сумел откреститься от причастности своей партии к мятежу, свалив всю вину на рядовых радикалов. Он заявил:
«Мы дали лозунг мирных демонстраций, а некоторые товарищи из Петербургского комитета дали лозунг иной, который мы аннулировали, но задержать не успели, масса пошла за лозунгом ПК. Мы говорим, что лозунг „долой Временное правительство“ — авантюристский, что свергать сейчас правительство нельзя, поэтому мы дали лозунг мирных демонстраций. Мы желали произвести только мирную разведку сил неприятеля, но не давать сражения, а ПК взял чуточку левее. В момент действия брать „чуточку полевее“ было неуместно. Мы рассматриваем это как величайшее преступление. Мы не остались бы ни минуты в ЦК, если бы сознательно допустили этот шаг. Произошло это из-за несовершенства организационного аппарата».
В итоге всю вину свалили на ретивого большевика Багдатьева (тоже в кавычках, на самом деле он Багдатьян), на которого наложили взыскание за нарушение партийной дисциплины.
Странное поведение Ленина понятно: большевики на тот момент были абсолютным нулем и не имели никакого влияния, что прекрасно подтвердил состоявшийся вскоре Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Из общего числа делегатов большевики имели всего около 10% делегатов, в два с половиной раза уступая даже меньшевикам, а в совокупности эсеровские и меньшевистские делегаты в пять раз превосходили по численности большевицких. Поэтому большевикам не оставалось ничего иного, как эпатировать собравшихся радикальными заявлениями, что неизменно вызывало у остальных делегатов хохот.
Однако на низовом уровне большевики начали претворять в жизнь достаточно продуманную стратегию. Они распропагандировали петроградский гарнизон, и главную роль в этом деле играла уже неоднократно упоминавшаяся «военка». Пока Временное правительство и Петросовет состязались друг с другом в надежде переманить на свою сторону весь гарнизон целиком, обращаясь к абстрактным солдатам с абстрактными обещаниями и воззваниями, большевики под шумок начали работать с самых низов, агитируя личный состав приватно. Партийные ячейки большевиков создавались в гарнизоне даже не на полковом или батальонном уровне, а начиная с рот, то есть это была работа с самыми незначительными низами. Причем большевики рассчитывали убить этим сразу двух зайцев: во-первых, склонить на свою сторону рядовой состав гарнизона, больше всего подверженный стихийным колебаниям, во-вторых, донести свою программу до крестьян, ведь большую часть гарнизона составляли вчерашние крестьяне, а у большевиков вообще не было на тот момент ячеек в деревнях.
Вполне возможно, что большевики потратили бы долгие годы, уговаривая солдат сделаться правоверными марксистами, тем более что те инстинктивно не очень доверяли большевикам, поскольку краем уха слышали, что Ленин приехал из Германии в пломбированном вагоне.
Но все изменило июньское наступление — точнее, громогласное объявление о нём за несколько недель до начала. Разнузданная солдатня, за несколько месяцев вкусившая абсолютно первобытной анархической свободы и считавшая себя хозяином положения, внезапно оказалась объята почти животным ужасом. Узнав о наступлении, солдаты готовы были поддержать кого угодно — хоть с чертом, только не на фронт. Тут-то и пригодилась большевицкая пораженческая агитация. Если раньше многие солдаты еще посматривали на своих новых друзей с недоумением и даже с возмущением, то теперь влияние большевиков в петроградском гарнизоне стало расти не по дням, а по часам. Разумеется, далеко не весь гарнизон начал симпатизировать пораженцам, но влияние ленинской гвардии, особенно в низах гарнизона, существенно упрочилось.
Большевики резко увеличили тиражи «Солдатской правды», половина тиража раздавалась солдатам гарнизона, другая половина уходила на фронт. Газета сознательно отказалась от разбора сложных политических вопросов и издавалась на примитивном языке, понятном даже самым глупым солдатам. Там публиковались способы правильного братания на фронте и борьбы с воинской дисциплиной, инструментом черносотенной реакции. Ещё газета печатала выдуманные письма солдат и крестьян в духе: «доколе, братишки, будем терпеть, долой каторжные приказы, айда по домам» или «соколики, в деревне землищи пахать не перепахать, стреляй, Ваня, в начальника и поезжай в деревню, земля теперь твоя». В общем, я сама дочь комиссара, не всё так однозначно.
В июне ситуация накалилась до предела. Петроградский гарнизон буквально дрожал, опасаясь отправки на фронт, солдаты начинали бесноваться. Настроение даже лояльных новой власти частей на фронте менялось едва ли не ежеминутно:
«Под ободряющими взглядами своих генералов рядовые солдаты приветствовали Скобелева. Он умолял их все отдать за свободную Россию, и они отвечали: „Правильно! Мы готовы умереть за свободу! Мы выполним долг до конца!“ Солдаты размахивали флагами с надписями: „В атаку! Долой трусов!“ Они подняли Лебедева и Скобелева и понесли их к автомобилю. И вот всего лишь через неделю те же самые солдаты по получении приказа о наступлении, побросав оружие, беспорядочными толпами покидали окопы».
Дополнительный импульс кризису придал конфликт из-за дачи Дурново. Особняк бывшего царского министра захватили бандитствующие анархисты, наполовину состоявшие из уголовников, которые изгадили весь дом. Петросовет решил насильно освободить помещение от этих классово близких, но беспокойных людей, но оказалось, что на даче квартируются еще несколько профсоюзов и рабочих клубов.
После попытки выселения начались стихийные забастовки, которыми в своих интересах попробовали воспользоваться большевики, сразу же попытавшиеся тайно организовать вооруженную демонстрацию протеста с лозунгами против «министров-капиталистов», за немедленное прекращение войны и передачу власти Советам. Планировалось вывести на улицы рабочих под прикрытием вооруженных солдат (или наоборот, это как посмотреть) и по возможности, если ситуация будет благоприятна, захватывать ключевые точки и учреждения города. Союзниками большевиков в этом деле мыслились анархисты, которым было глубоко плевать, против какой именно власти бороться.
Однако на Съезде Советов на большевиков так цыкнули, что те, опасаясь серьезных последствий, моментально исправились и экстренно объявили об отмене массовых демонстраций, призвав рабочих никуда не ходить. Эсеры и меньшевики догадались, что планируют большевики, объявив о запрете демонстраций на ближайшие дни и о том, что любые попытки вооруженных митингов будут рассматриваться как предательство революции и действия, направленные на раскол рабочего класса. Большевики же в последний момент испугались, что не сдюжат. В итоге ночью накануне митинга состоялось собрание влиятельных большевиков в узком составе. Противники выступления Каменев и Ногин сумели склонить общее мнение в свою пользу и победить на голосовании, причем даже Ленин фактически признал их правоту, отступив в последний момент и воздержавшись при голосовании (по понятным причинам, Ильич не мог открыто проголосовать в поддержку оппонентов).
Такая резкая смена настроений возмутила наиболее агрессивных солдат и матросов, которые теперь грозились уже большевикам показать, как надо разделываться с буржуями.
Эсеры и меньшевики на Съезде Советов пытались решить, что им делать с большевиками. Часть меньшевиков и эсеров выступала за то, чтобы большевиков разоружить, остальные считали, что это вызовет раскол в рабочем движении и будет ударом для революции. В итоге с небольшим перевесом на голосовании победили сторонники более умеренного отношения к большевикам.
Одновременно мини-раскол произошел и в ЦК. Наиболее рьяные сторонники несостоявшегося митинга, Сталин и Смилга, заявили, что нельзя в последний момент так резко менять позицию, тем более в узком кругу, даже не посоветовавшись с ЦК, и в знак протеста заявили о выходе из Центрального Комитета. Однако эта отставка не была принята.
Вместо этого митинга большевики решили испортить митинг в поддержку Временного правительства, который был назначен через несколько дней. Митинг должен был продемонстрировать, что широкие слои трудящихся поддерживают политику Съезда Советов. На грандиозное шествие собирались вывести все фабрики столицы, все профсоюзы и тому подобные организации, а также солдат. Сами большевики определяли свою тактику как создание демонстрации внутри демонстрации.
В назначенный день большевики присоединились к общесоциалистическому шествию, но подняли свои транспаранты: «Долой 10 министров-капиталистов», «Вся власть Советам», популистские требования расширить декларацию прав солдата и запретить разоружение рабочих. Большевики мобилизовали все силы на то, чтобы распространить свои лозунги через фабричные и солдатские комитеты, и в день митинга вся огромная демонстрация фактически шла под лозунгами большевиков, что было сокрушительным ударом по эсеро-меньшевицкому альянсу.
Но большевики вовсе не собирались мирно брать власть. Массы требовались им только для давления на правительство, с мнением толпы верные ленинцы не считались. Тогда Ленин едва ли не впервые признал, что мирный переход власти в его руки он даже не рассматривает. По воспоминаниям Подвойского:
«Тов. Ленин указал, что демонстрацией пролетариат ничего не добился. Он (пролетариат) должен с нею вместе похоронить иллюзию на мирную возможность передачи власти Советам. Власть не передают: ее берут с оружием в руках. Поэтому мы должны самым интенсивным образом заниматься организацией, поставив ее под определенным знаком — знаком невозможности добиться власти мирными способами. Необходимо дать пролетариату указания, что вся организация его силы в конечном счете имеет восстание если не через дни, не в ближайшие недели, то, во всяком случае, в ближайшем будущем».
После начавшегося Июньского наступления некоторые полки петроградского гарнизона отказались выполнять требование о передаче пулеметов и отправке части гарнизона на фронт. Особенно отличился 1-й пулеметный полк, который еще сыграет свою роль позднее. Многие большевики стремились воспользоваться благоприятным моментом и вывести солдат на улицы, чтобы взять власть. Однако на конференции большевистских «военок» Ленин внезапно выступил против такого шага, заявив:
«Каков же удельный вес нашей фракции в Советах? Даже в Советах обеих столиц, не говоря уже о других, мы в ничтожном меньшинстве. А что показывает этот факт? Нельзя от него отмахнуться. Он показывает, что массы в большинстве своем колеблются и еще верят эсерам и меньшевикам».
Ленин пока еще был крайне осторожен и откровенно побаивался решительных действий. Однако ему не удалось убедить всех, петроградская «военка» по-прежнему стояла на радикальных позициях и желала выступить немедленно. «Солдатская правда», контролировавшаяся «военкой», даже вступила в противостояние с ЦК, выпуская воззвания и революционные статьи в противовес сдержанной линии официальной «Правды».
15 июля во Временном правительстве происходит раскол. В знак протеста против того, что социалисты дали согласие на оформление автономного статуса Украины, «министры-капиталисты» из партии кадетов подают в отставку. Радикально настроенные солдаты, подогреваемые анархистами и большевиками из «военки», решают взять власть в свои руки.
16 июля начинается восстание в 1-м пулеметном полку. Полк радикальнее всех отреагировал на требование правительства отдать пулеметы и отправить часть солдат на фронт. Это была достаточно грозная сила, что понятно уже из названия — пулеметный. Солдаты полагали, что легко скинут правительство, ослабевшее после ухода значительной части министров. Ленина в городе не было, он как раз уехал отдохнуть (возможно, это был хитрый маневр), поэтому «военка» оказалась предоставлена сама себе и активно подзадоривала солдат к выступлению.
Пулеметчики отправили гонцов в Кронштадт к матросам, на несколько наиболее радикальных фабрик и к другим полкам (большинство их не поддержало), а потом организовали революционный митинг, на котором присутствовало несколько видных большевиков, включая межрайонца Троцкого. Выступал пламенный анархистский оратор Блейхман, которого Троцкий описывал так:
«Небольшая, но колоритная фигура на фоне 1917 года. С очень скромным багажом идей, но с известным чутьем массы, искренний в своей всегда воспламененной ограниченности, с расстегнутой на груди рубахой и разметанными во все стороны курчавыми волосами, Блейхман находил на митингах немало полуиронических симпатий… Солдаты весело улыбались его речам, подталкивая друг друга локтями и подзадоривая оратора ядреными словечками: они явно благоволили к его эксцентричному виду, его нерассуждающей решительности и его едкому, как уксус, еврейско-американскому акценту».
Керенский, начавший набирать силу после отставки кадетов, в это время отсутствовал в городе. Пулеметчики решили, что 17 июля они отправятся к Таврическому дворцу, разгонят там всех и объявят о переходе власти к Советам.
Уже к вечеру 16 июля солдаты начали стекаться к Таврическому дворцу. Мятежники ехали на грузовиках с пулеметами, удалось также раздобыть несколько артиллерийских орудий. По пути к Таврическому дворцу произошло несколько перестрелок между солдатами, причем так и не ясно, кто в кого стрелял — возможно, что разгоряченная солдатня палила друг в друга. Однако захватить дворец толпа так и не решилась.
17 июля «военка» берет на себя командование восстанием, но чтобы обезопасить себя на случай неудачи, распространяет прокламации, в которых снимает с себя ответственность за выступление, заявляя о его стихийном характере, однако призывая других солдат последовать примеру пулеметчиков, «раз уж их невозможно сдержать».
Тем временем ЦК в отсутствие Ленина пытался решить, что делать. Зиновьев и Каменев выступали резко против восстания, ожидая неизбежного провала. Было принято компромиссное решение немедленно послать за Лениным. Тем временем в город из Кронштадта на баржах, траулерах и буксирах прибыли революционные матросы, разместившиеся в штабе большевиков. Туда же вскоре подошел 2-й пулеметный полк из Ораниенбаума.
Тем временем ВЦИК лихорадочно искал силы для обороны. Большая часть гарнизона отказалась поддержать большевиков, но и на защиту ВЦИК выходить не стала, заявив, что им наплевать и на тех, и на других. Вся надежда была на коменданта столицы генерала Половцева, который мог рассчитывать только на казачьи части и на несколько фронтовых полков, которые можно было экстренно перебросить в Петроград.
Ленин отдыхал на финской даче Бонч-Бруевича, когда к нему прибыл гонец. Ильич моментально собрался и через несколько часов уже был в столице. Он был мрачнее тучи и долго отказывался выступить перед солдатами и матросами. Главный друг рабочих был совершенно не уверен в успехе дела и его с большим трудом уговорили толкнуть речь. Ленин выступил удивительно умеренно, разочаровав наиболее горячие головы.
Наконец, началось шествие. В центре шли рабочие с женщинами и детьми, которых по флангам прикрывали пулеметчики. Очевидно, что если бы началась стрельба, основной удар пришелся бы по семьям рабочих, но это были бы, как тогда говорили, печальные, но необходимые для рабочего дела жертвы. Если бы рабочих, да еще и с детьми, перестреляли, то это означало бы гарантированный успех выступления, так как возмущенные пролетарии с других заводов непременно примкнули бы к мятежу, а потом запылал бы весь город.
Шествие продвигалось с периодическими перестрелками, причем неясно было, кто в кого стрелял. Тем временем матросы на Невском были обстреляны неизвестными. В панике они принялись палить во все стороны и, судя по всему, перебили изрядное количество своих же.
Революционным братишкам удалось дойти до Таврического дворца. Там они попытались вызвать на разговор министра юстиции Переверзева и потребовать от него отпустить матроса-анархиста Железнякова (да-да, того самого, который потом разгонит Учредительное собрание), арестованного в ходе конфликта вокруг дачи Дурново. Однако Переверзева они не нашли, зато успокаивать матросов послали эсера Чернова (будущего председателя Учредительного собрания). Матросы не стали его слушать — надавав ему тумаков, флотские скрутили его и посадили в автомобиль. В ЦИК прошел слух, что Чернов растерзан взбунтовавшимися матросами, и на выручку ему пошел Троцкий, который тогда был межрайонцем (близкие к большевикам межрайонцы выступали за объединение социал-демократических сил, большевиков и меньшевиков). Троцкий, сам до жути напуганный, все же смог убедить матросов вернуть Чернова, в основном благодаря тому, что матросня и сама не знала, что им делать с эсером.
Эсеры и меньшевики из ВЦИК, напуганные действиями матросов, тут же запросили с Северного фронта 5-ю армию. Половцев вызвал казаков и конную артиллерию. У Литейного моста правительственные войска перехватили шедших к Таврическому солдат, началась перестрелка. Заслышав гул канонады и не желая мокнуть под дождем, взбунтовавшиеся солдаты просто разбежались от дворца. Ночью на его охрану заступили лояльные части.
Весьма забавно, что все переговоры между большевиками и ВЦИК шли по грузинской линии. Свои люди — Чхеидзе и Церетели от ВЦИК и Сталин от большевиков — обсуждали, как лучше выйти из сложившегося кризиса. Сталин формально не участвовал напрямую в восстании и даже многозначительно намекал, что он тут ни при чем (Иосиф Виссарионович был едва ли не единственным лидером большевиков, который после разгрома восстания остался на свободе). Задачей Сталина было, действуя по грузинской линии, смягчить удар возмездия по большевикам.
К утру 17 июля ситуация переменилась на 180 градусов. Весь центр города был наводнен лояльными войсками, а пресса буквально в клочья растерзала большевиков, обвиняя их в предательстве революции и работе на немецкую разведку. Ленин открыто именовался в газетах агентом кайзера Вильгельма, газеты доставлялись в заводские и солдатские комитеты, где отношение к Ильичу тоже изменилось. Солдаты и рабочие чесали в затылке: а че это мы, братцы, за немецким шпионом-то пошли?
Юнкера разоружали и арестовывали отряды красных боевиков, а матросы поспешили подобру-поздорову убраться обратно в Кронштадт. Они также заняли редакцию «Правды», едва не захватив Ленина, который успел скрыться всего за несколько минут до того. Оставшиеся большевики укрылись в штабе в особняке Кшесинской, лихорадочно вывозя и уничтожая документы. К 18 июля все было кончено.
Боевой дух большевиков был сломлен, всякая организация нарушилась, лидеры залегли на дно в разных частях города, большая часть революционно настроенных солдат разбежалась. Несколько рот гвардейских полков, матросы Черноморского флота, кадеты и самокатчики окружили штаб большевиков и те, не оказывая сопротивления, сдались (по совету Сталина, которого, к слову, не арестовали). Зато были выписаны ордеры на арест Ленина, Троцкого, Зиновьева, Каменева. Причем, по некоторым данным, приказ на арест Ленина подписывал будущий главный сталинский цепной пес обвинения Вышинский, который тогда был меньшевиком. Участвовавшие в восстании полки разоружили и переформировали.
В город вернулся Керенский — воспользовавшись удобным случаем, он произвел реконфигурацию Временного правительства. Последние «капиталисты» отправились в отставку, и теперь по своему составу правительство стало социалистическим, с Керенским во главе.
Пресса лютовала, не жалея ругательств для немецких агентов.
«Газета „Живое Слово“, явно черносотенного характера, напечатала сегодня низкую, грязную клевету на Ленина.
Газета „Правда“ не может выйти вследствие разгрома ее ночью на 5-е июля юнкерами; поэтому с подробным опровержением грязной клеветы выходит задержка.
Пока мы заявляем, что сообщение „Живого Слова“ есть клевета, что Чхеидзе звонил в ночь на 5 июля во все большие газеты, прося не печатать клеветнических погромных статей (по договоренности со Сталиным, — прим. авт.). Большие газеты исполнили просьбу Чхеидзе, и 5-го июля ни одна, кроме грязного „Живого Слова“, не напечатала гнусной клеветы.
Алексинский же настолько известен как клеветник, что его не допустили в Исполнительный комитет Совета, пока он не реабилитирует себя, т. е. не восстановит своей чести.
Граждане! Не верьте грязным клеветникам Алексинскому и „Живому Слову“».
Но это не работало. Пропаганда Временного правительства была эффективнее и почти все крупные игроки сочли партию большевиков разгромленной и сошедшей с политической арены. Эсер Савицкий писал:
«На наших глазах произошло политическое самоубийство большевизма. Ленин теперь конченый человек: в широких кругах населения его моральный авторитет подорван».
Большевики потеряли боевой дух. Они открыто винили во всех бедах «военку» (даже пытались организовать над ее лидерами партийный суд) и считали, что их дни сочтены. Пал духом даже Ленин, чему есть немало свидетельств. Троцкий вспоминал:
«Ленин продумал обстановку не только за революцию, но и за противную сторону и пришел к выводу, что для „них“ теперь в самый раз нас расстрелять. К счастью, нашим врагам не хватало еще ни такой последовательности, ни такой решимости».
По словам Орджоникидзе:
«Эти слова (что Ленин немецкий агент, — прим. авт.) на Ильича произвели невероятно сильное впечатление. Нервная дрожь перекосила его лицо, и он тоном, не допускающим возражения, заявил, что надо ему сесть в тюрьму. Он говорил упавшим голосом: «Да, да, могут доказать, что угодно, — в их руках власть и главным образом печать».
О том же свидетельствовал и Зиновьев:
«Сначала у нас были большие колебания: не дать ли себя арестовать?.. 7-го (а, пожалуй, и 8-го — по старому стилю) июля мы больше склонялись к тому, чтобы дать себя арестовать».
ЦК на полном серьезе требовал от Ленина пойти и сдаться Временному правительству и защищать себя в суде, чтобы не вредить партии своим имиджем немецкого агента. За то, чтобы Ленин сдался и отвечал в суде, выступали Троцкий, Луначарский, Каменев и Ногин. Сталин занимал промежуточную позицию — мол, товарищу Ленину надо бы в тюрьму, но только если будет стабильное правительство, которое гарантирует честный суд. Сестра Ленина билась в истерике и кричала, что его надо вывезти в Швецию. Мануильский выразил общее мнение ЦК:
«Вопрос о явке тт. Ленина и Зиновьева в суд нельзя рассматривать в. плоскости личной безопасности… Приходится этот вопрос рассматривать… с точки зрения интересов и достоинства партии. Нам приходится иметь дело с массами, и мы видим, какой козырь в руках буржуазии, когда речь идет об уклонении от суда наших товарищей».
Было принято отправить на переговоры с членом ВЦИК Анисимовым Орджоникидзе и Ногина, чтобы они добились гарантий, что Ленин не будет «убит при попытке к бегству». Вот что вспоминал об этом Орджоникидзе:
«Меня и Ногина посылают в Таврический дворец для переговоров с членом Президиума ВЦИК и Петроградского Совета Анисимовым об условиях содержания Ильича в тюрьме. Мы должны были добиться гарантий от него, что Ильич не будет растерзан озверевшими юнкерами. Надо было добиться, чтобы Ильича посадили в Петропавловку (там гарнизон был наш), или же если он будет посажен в „Кресты“, то добиться абсолютной гарантии, что он не будет убит и будет назначен гласный суд. В случае утвердительного ответа Анисимова под вечер Ильича везут в тюрьму».
В общем, большевики были настолько деморализованы, что собирались вязать Ленина и везти его в тюрьму. Но на переговорах Анисимов, разумеется, не мог дать стопроцентной гарантии, ибо это было просто невозможно — он только заверил, что для обеспечения безопасности Ленина будет сделано все необходимое.
В итоге Ильич решил бежать. Сначала он скрывался на квартире большевички Сулимовой, потом перебрался к Каурову, от него к Фофановой, затем к Полетаеву и, наконец, остановился в квартире рабочего Алиллуева (будущего тестя Сталина). Из этой квартиры Ленин с измененной внешностью (в парике, без усов и бороды) был вывезен в шалаш в Разливе, где он под видом финского крестьянина-косаря провел несколько недель. Там к нему присоединился Зиновьев, оставивший о пребывании в шалаше трогательные воспоминания, пропитанные духом крепкой мужской дружбы:
«Прохладная звездная ночь. Пахнет скошенным сеном. Дымок от маленького костра, где варили чай в большом чайнике… Ложимся в узеньком шалашике. Прохладно. Накрываемся стареньким одеялом… Оно узковато, и каждый старается незаметно перетянуть другому большую его часть, оставив себе поменьше. Ильич ссылается на то, что на нем фуфайка и ему без одеяла нетрудно обойтись. Иногда подолгу не спишь. В абсолютной тишине слышно биение сердца Ильича… Спим, тесно прижавшись друг к другу… Еще и теперь, через 10 лет, частенько запах сена и дымок костра вдруг сразу напомнят это время, и иглой уколет сердце и защемит тоской».
В шалаше Ленин и Зиновьев дрожали, ожидая, что с минуты на минуту за ними придут. Однажды они услышали в лесу стрельбу и впали в панику, решив, что все кончено. Зиновьев позже писал:
«Помню один момент (кажется, на пятый день нашего «отдыха» в шалаше), сильно взволновавший нас. Ранним утром мы вдруг слышим частую, все усиливающуюся, все приближающуюся стрельбу на совсем близком расстоянии (пара-другая верст от нашего шалаша). Это вызвало в нас уверенность, что мы выслежены и окружены. Выстрелы становились все чаще и ближе. Решаем уйти из шалаша. Крадучись, мы вышли и стали ползком пробираться в мелкий кустарник. Мы отошли версты на две от нашего шалаша. Выстрелы продолжались. Дальше открывалась большая дорога, и идти было некуда. Помню слова В. И., сказанные не без волнения: „Ну, теперь, кажется, остается только суметь как следует умереть“».
В августе начинался сезон охоты, и большевики решили, что оставаться в Разливе дальше Ленину будет небезопасно. Ильича решили переправить в Финляндию. Финны вообще сыграли особую роль в последующей Октябрьской революции, помогли они и здесь. Вывоз Ленина организовывали личный телохранитель Ильича Эйно Рахья — звероподобный финский рабочий-революционер, и машинист Гуго Ялава. Ленина вывезли прямо на паровозе, под видом кочегара. Ялава позднее был курьером между Лениным и оставшимися на свободе большевиками, передавая записки и письма. Он же привез вождя в Питер накануне Октябрьской революции, и позже за свои заслуги получил орден Ленина и звание Героя Труда (какого именно труда — не уточняется).
Фактически в июльские дни партия большевиков была разбита. Ленин бежал в Финляндию и больше не появлялся в Петрограде до самой революции, руководители кронштадтских морячков — Раскольников, Рошаль и Дыбенко — были арестованы, а последнего еще как следует отлупили. Зиновьев залег на дно. Луначарский и Троцкий попали в тюрьму. На свободе остался только Сталин, который на полтора месяца стал фактически лидером партии.
Временное правительство стало однородным по своему составу, значительно полевев, и начало изображать правительство спасения революции. Но воспользоваться преимуществом оно не сумело, само себя похоронив. После корниловского выступления заподозренные в правых симпатиях генералы были арестованы (что окончательно добило армию), а влиятельных большевиков наоборот выпустили из тюрем, поскольку Керенский, испугавшись, вынужден был прибегнуть к помощи красных боевиков и раздать им оружие. После этого Керенский больше не мог использовать в качестве противовеса левым правый фланг и фактически оказался заложником в руках левых радикалов. Буквально за полтора месяца ситуация развернулась на 180 градусов, виной чему, безусловно, были неудачные действия Временного правительства и лично Керенского. Дальнейшее известно.
Попытка большевиков взять власть в июльские дни оказалась преждевременной. Мятеж провалился, что едва не обернулось гибелью всей партии и концом ее политического и даже физического существования, и только благоприятное стечение обстоятельств и непроходимая глупость Керенского смогли вернуть партию к жизни и изменить дальнейшую историю России на 70 лет.
