Хергер спросил меня:
— Какому богу ты молишься?
Я ответил, что верую в единого Бога, имя которому Аллах.
— Одного бога не может быть достаточно, — возразил Хергер
Майкл Крайтон, «Пожиратели мёртвых»
Французский колониальный опыт ничуть не хуже английского, но в России известен не так хорошо. Восполним этот пробел в той части, которая касается вопросов ислама — благо здесь у французов можно многому поучиться.
Египет: ночная лодка в Каир*
Французы начали взаимодействовать с мусульманами много раньше англичан и стали одним из первых трёх европейских государств, официально заключивших дипломатические отношения с Османами (другими были Генуя и Венеция). Уже во времена Итальянских войн Франциск I заключил военный союз с Османами, который с перерывами (и откатами) держался дольше 300 лет. Тогда для стоянки османского флота французские власти даже очистили Тулон от коренных французов (!) и на время превратили кафедральный собор в мечеть (!) — такие тогда были порядки. Славословиями в адрес Османской империи и ислама занимался и Вольтер в своём трактате о толерантности*
Как и у англичан, среди французов было немало людей, достигших высокого положения в мусульманских политиях — но что касается управления мусульманами, тут французы стартовали позже. Причиной тому было поражение, нанесённое французам в Индии в середине XVIII века — так что миллионы мусульман Индостана оказались под властью Британии.
Серьёзные изменения начались после наполеоновской экспедиции в Египет, где французам пришлось на практике управляться с мусульманскими массами. Со смешанным успехом, конечно: короткая история французского Египта полна восстаний. Нам сложно судить о том, что так и не успело появиться: Египет в качестве французской колонии так и не состоялся. Конечной целью всей кампании была Индия, где с британцами бился исламский союзник французов Типу Султан, которому французские агенты-якобинцы в Серингапатаме даровали титул «гражданина Типу». Как мы знаем, у них ничего не получилось*На эту тему есть неплохой художественный роман «Тигр Шарпа» Бернарда Корнуэлла. Так что египетская экспедиция оказалась напрасной с военной точки зрения. Но эта краткая война оставила большой интеллектуальный задел на будущее.
Исламская политика Наполеона началась ещё до вторжения в сам Египет — после захвата Мальты он без выкупа отпустил 2 тыс. пленников-мусульман, содержавшихся на острове. Ведь если помните, Мальта тогда управлялась орденом рыцарей, занимавшихся пиратской войной против мусульман. Историки почему-то концентрируются на эпохе раннего Нового времени, но и во второй половине XVIII века Мальтийский орден выказывал невиданную прыть: в период 1770–1798 гг. только в водах Туниса они захватили 93 корабля.
Работу французов по отчуждению Египта от Блистательной Порты завершил другой пришлый завоеватель Мухаммед Али — и учитывая, что при нём Египет был верным союзником французов и отчасти управлялся французскими специалистами, можно предположить, что у французов были отличные перспективы на этом направлении.
С самого начала своего пребывания в Египте французы не боялись делать ставку на лояльные местные меньшинства. Они даже создали «Коптский легион»: это боевое подразделение было создано из египетских христиан и насчитывало 1 тыс. человек. В отличие от англичан, в своих колониальных приключениях в исламских странах французы никогда не забывали поддерживать контрагентов из числа культурно близких европейцам меньшинств вроде евреев или маронитов.
Уже в Египте французы отработали взаимодействие с религиозными авторитетами «на отлично», превзойдя в идеологической гибкости даже бриттов: в частности, Наполеон распространял среди мусульман слухи о скором принятии ислама и начале джихада. Толерантность была призвана смягчить эффект от огромных налогов, введённых французской армией. Наполеон обаял (и задабривал подарками) всех религиозных авторитетов, сосредоточившись на прессинге классов, имевших отношение к реальной власти — мамелюков и шейхов. Как, кстати, и Мухаммед Али после него.
Двойной профиль Наполеона (сверху в европейском мундире, снизу в мусульманском тюрбане)
Мамлюкский бей Мурад — главный враг Наполеона в Египте
Задолго до Гитлера Наполеон первым выдавал солдатам оккупационной армии экземпляры Корана и учил их правильному обращению с мусульманами. Впрочем, вся толерантность отступала перед нуждами военного времени — когда было нужно, французские солдаты использовали в качестве конюшен мечети и однажды разграбили Аль-Азхар, топовый университет исламского мира. Но в целом пропаганда была на уровне: французы тратились на праздники вроде дня рождения пророка Магомета; Наполеон писал обращённые к арабам прокламации, в которых французы объявлялись «истинными мусульманами, свергнувшими Папу, врага исламизма» (нет, серьёзно, прямо так и писал).
Но при всём при том французы, как мы уже упоминали, покровительствовали немусульманским меньшинствам (в частности, коптам, армянам и др.) и отменили ряд прежних дискриминационных постановлений (в частности, запрещавших «зиммиям» владеть оружием и занимать административные посты).
Тогда же европейцам пришлось столкнуться с таким специфическим явлением, как транснациональный джихад. Шейхи и муфтии Аравийского полуострова были не в восторге от оккупации французами Египта. Дело, правда, было не в религиозных разногласиях.
Османский Египет был одним из ключевых центров африканской работорговли в этой части света. В материале об исламе в Британской империи мы уже затрагивали тему генезиса арабо-мусульманских элит Восточной Африки, основанного как раз на торговле неграми. Их контрагенты с территории нынешних Омана, Йемена и Катара делали огромные состояния на продаже чёрных невольниках. Поэтому когда йеменский проповедник Муххаммад аль Хадрами призвал верующих региона к джихаду против французов и начал собирать деньги и добровольцев на борьбу, никто не удивился. Французы нарушили естественный ход этих процессов: если до Наполеона через Египет каждый год проходило 2–3 каравана с рабами, а ежегодный импорт составлял 4–6 тыс. рабов, то за всё время французской оккупации из-за взвинченных налогов на эту деятельность через Египет прошло всего 4 каравана, а импорт сократился до 1 тыс. душ в год. Что характерно, французская республика отменила рабство за несколько лет до этих событий, но в Египте солдаты и офицеры (да и путешествовавшие с Наполеоном учёные) спокойно приобретали рабов. В основном это были рабыни.
К борьбе против французов подключились и североафриканцы в лице шейха Мухаммада аль-Джилани. Та же самая работорговля (и ещё пиратские набеги) были важнейшим источником дохода прибрежных элит региона, и активизация французов на этом направлении не могла не беспокоить местных беев. Кстати, беспокоились они не зря — через четверть века французы и американцы реализовали окончательное решение пиратского вопроса. В частности, французское завоевание европейских стран нарушило экспорт сельскохозяйственной продукции берберских политий в Италию и Нидерланды, и что даже важнее, прервало отступные выплаты европейских государств местным пиратам (а это был один из ключевых источников доходов местных элит). Так что от высадки Наполеона в Египте они не ждали ничего хорошего. Активизация джихада происходила в основном на морском фронте.
Джихад на море вскоре вышел из-под контроля и внёс сумятицу в торговлю практически всех европейских держав. Вскоре в регион даже нагрянули американцы с неудачной военной экспедицией.
Первому консулу и [вскоре] императору французов пришлось впоследствии тратить на урегулирование отношений с мусульманскими пиратами куда больше усилий и средств, чем могло бы показаться. И эта проблема росла вместе с империей, поскольку вместе с её расширением в зону ответственности Франции попадали и рынки бывших противников (а магрибские пираты всегда предпочитали находиться в состоянии войны с хотя бы одной европейской державой, чтобы было чем кормить пиратские команды) — особенно страдали итальянские полисы.
Но Наполеон тоже был себе на уме и дружил с шерифом Мекки эмиром Галибом, который вопреки мейнстриму сотрудничал с французами в торговой отрасли (но чтобы джихад не коснулся его, жертвовал денег и аль-Джилани). Согласно арабским источникам, на войну с французами из Аравии прибыло почти 2000 добровольцев — огромная цифра, принимая во внимание малонаселённость территорий-бенефициаров работорговли. Надо сказать, вмешательство европейских держав в войну на Ближнем Востоке многого стоило арабо-мусульманским элитам залива: после французов систематические препятствия им уже начали ставить пришедшие британцы, и это вызвало коллапс цен — за время наполеоновских войн средняя цена за раба в этом регионе упала с 40 талеров Марии-Терезии до 20. Этот тренд ускорил переход арабо-мусульманских элит Восточной Африки от простой торговли рабами к эксплуатации плантационного труда порабощённых негров. С этой реальностью впоследствии пришлось столкнуться британским колонизаторам, которым достался этот регион. Да и сегодня в Африке присутствует сильное разделение между «коренными мусульманами» и «простыми неграми». Мы ещё вернёмся к этому вопросу в части о Западной Африке.
Французы в Египте
За несколько лет присутствия французов в Египте ориентализм зашёл очень далеко. Наследовавший Наполеону на посту начальника Египта генерал Мену принял ислам и назвался Абдуллой. Одно время даже обсуждался план перехода всей оккупационной армии в ислам, но Наполеон и муфтии не нашли понимания друг у друга по вопросам обязательности обрезания и отказа от алкоголя (неизвестно, какой из двух вопросов оказался для них определяющим). Происходящее в Египте того времени сильно напоминало ситуацию в монархиях диадохов, где иноземные завоеватели маскировались под местных. Всё это великолепие закончилось после военных побед англичан.
В августе 1801-го из Египта эвакуировалась вся французская армия, члены их новообретённых семей, коллаборанты из числа местных этно-религиозных меньшинств (в частности, греки и копты). Вместе с ними также ушли 93 мамлюка. Впоследствии их инкорпорировали во французскую армию в качестве отдельного подразделения и на пике империи их численность составляла 300 человек. А один мамелюк по имени Рустан постоянно находился при Наполеоне до катастрофы 1814 года. Он спал перед дверью императора, и когда Жозефина ходила в опочивальню Наполеона с целью поймать его с одной из его многочисленных любовниц, она побаивалась того, что Рустан может её убить, защищая приватность своего нанимателя.
Мигранты военного времени составили первое арабо-мусульманское сообщество во Франции и оно [предсказуемо] распределилось на территории Парижа и Марселя. После падения Наполеона в 1815 году этой общине пришлось пережить пару погромов, поскольку у победивших роялистов они [небезосновательно] ассоциировались с Наполеоном. Но община пережила все напасти и сохранилась именно как арабское сообщество. Надо сказать, из их среды вышло немало выдающихся французов. Например, сыном одного из этих мигрантов был Луи Абделял, будущий генерал эпохи Наполеона III. Вообще надо заметить, что община этих арабов, несмотря на некоторую дискриминацию, жила ровно при любом режиме (а они во Франции того времени менялись очень часто) и всегда следовала в фарватере политических изменений. «Малый народ и революция».
Однако, в интеллектуальном мейнстриме Франции они были представлены хуже коптов (хотя и среди них были профессора) — но проблема была не в них, а во французской политике. Копты считаются «самым древним коренным народом Египта», и начавшаяся с Наполеона французская египтомания, ставшая общеевропейской, концентрировалась на фараонских древностях из стратегических соображений.
Основной целью всех этих древнеегипетских исследований была идеологическая диверсия против католической церкви. Многотысячелетняя история державы фараонов отрицала библейскую теорию развития мира (потому что доказанная длительность истории Египта была несколько дольше даты Потопа).
Исламские исследования не то чтобы совсем игнорировались, просто они были не в фокусе общественного мнения, как и сам Наполеоновский Египет (точнее, исламская его сторона). Тем не менее в ходе кампании французские власти зафиксировали огромный объём информации.
Мамлюки режут испанцев, рисунок 1929 г.
Мсье Абдалла д’Асбонн, последний офицер наполеоновских мамлюков. Умер в 1860 г.
Наполеон в мусульманском одеянии и каирский паша
Вместе с войсками республики Египет на местах изучали толпы французских учёных. И основным объектом их внимания были как раз мусульмане и их религия. Почерпнутые ими знания были бесценны, и это был первый раз за очень долгое время, когда европейское и исламское общества находились в таком близком соприкосновении. В этом плане французская арабистика даже превзошла английскую: выходцы из египетской диаспоры во Франции тоже вели активную работу на этом направлении. Например, копт Эллиус Бохтор, как и многие носители языка во Франции, вёл курсы арабского в школе восточных языков; на арабский переводилась французская поэзия франко-арабов (было и такое!) вроде Жозефа Агуба. Помогали и тесные связи постнаполеоновской Франции с полунезависимым Египтом Мухаммада Али, которые позволяли лучше изучить исламский мир изнутри.
Создание «исламского экспертного сообщества» во Франции пришлось именно на неудачную египетскую кампанию, и публикация полного «Исследования Египта» потребовала 23 увесистых томов и почти двадцати лет (1809–1828).
Эта научная школа пережила Наполеона, и на её фундаменте было выстроено французское владычество в занятой ими части исламского мира. В Египте французы экспериментировали с формами, и их краткий, но яркий опыт значительно интереснее английского, чей управленческий гений основывается на обывательской логике «не ломать то, что не сломано».
Также Египетская экспедиция привела Наполеона к мысли о необходимости решить пиратский вопрос в Северной Африке. В 1808 году по его указу в Алжир отправился офицер инженерных войск с секретной миссией: составить подробную карту и описание оборонительных укреплений в Алжире. Этот отчёт был единственным в своём роде во всей Европе и был использован 20 лет спустя, когда французы вторглись в Алжир.
Алжир: barra, barra*
В 1830 году правительство короля Карла X захватило в Алжире одноименный город, но дальнейшее завоевание и замирение страны проводилось очередным новым революционным правительством Франции. Что характерно, до смены правительства революционные пропагандисты критиковали экспедицию в Алжир и упражнялись в остроумии касательно короля.
Большая часть населения страны проживала на прибрежных территориях, но стратегические соображения требовали от французов продвижения всё дальше на юг, поэтому территория нынешнего Алжира собиралась ими ни много ни мало почти 70 лет (см. карту ниже). В отличие от британского проникновения в Индию, происходившего постепенно и разными обходными путями, завоевание Алжира происходило путём исключительно военным. Сказывались события в метрополии — для Орлеанской династии (1830–1848) эта война была средством легитимации внутри Франции путём военных побед, поэтом на военных оказывалось давление с целью поскорее показать успехи на войне (ну и на фронте отметился почти весь цвет мужской половины Орлеанского дома).
Чем дальше французы уходили от побережья вглубь Африки, тем чаще им приходилось сталкиваться с ранее неизвестными племенами воинственных кочевников, которых и алжирские беи не всегда могли поставить под свой контроль.
Для Орлеанской династии всё сложилось не очень, но Алжир, помимо прочего, позволял сбрасывать в Африку излишки стремительно растущего населения страны — за период 1830–1851 гг. европейское население Алжира выросло с 602 человек до 131.2 тыс. человек. На самом деле численность европейцев могла бы увеличиваться ещё быстрее естественным путём, если бы численность мужчин на первых порах не превышала численность женщин в 1.5 раза.
За сорок лет европейского владычества объём сельскохозяйственных земель в руках европейских колонистов вырос в 6 раз, со 46 тыс. га до 309 тыс. га. Эта земля появлялась у них после отъёма её у арабских владельцев — совсем как в израильских колониях в Палестине сегодня.
Остальные сведения о французском Алжире вы сможете почерпнуть в соответствующем материале. Но каково было место ислама на этой территории (которая юридически была даже не колонией, а частью Франции)?
На первый взгляд, в Алжире не было групп, за фасадом власти и авторитета которых англичане могли спрятаться, как это сделали англичане в Индии. Местная «раса господ» в лице европейских поселенцев была многочисленна и являлась зримой частью повседневной жизни (соотношение в XIX веке было 1 европеец к 6-8 арабам, в XX веке чуть выросла доля арабов), а все ключевые города были европейскими. Алжирских евреев можно было бы считать промежуточной группой, но с большими натяжками. Их после завоевания уравняли в правах с колонистами и они легко стали частью сообщества «черноногих» и мусульманами воспринимались соответственно.
Большая часть арабского населения края продолжала жить в рамках исламского права и в Алжире параллельно существовали две юридические цивилизации — европейская и исламская. Арабы могли получить французское гражданство после выхода из состава исламской общины и отказа от шариатского делопроизводства, но делали это очень немногие. Для арабов жизнь в мусульманской сельской общине имела свои плюсы. Или, скорее, переход под власть римского права ничего не давал арабам кроме потери связи с общиной. Поэтому в период 1865–1914 на весь Алжир было только 2215 (!) арабских запросов о натурализации. Как сказал алжирский генерал-губернатор Люто: «В центре вопроса о натурализации мусульманских туземцев есть один важный фактор и фактор этот мусульманский».
На первый взгляд, все были довольны — европейцы жили в своих городах (или на огороженных фермах) по римскому праву, мусульмане жили в основном в сельской местности и решали вопросы по нормам шариата. Но два сообщества в одной стране не могут существовать без общения друг с другом, так что коллизии случались постоянно. Например, араб убил араба-работника на территории европейской латифундии — как и кто будет его судить? Если бы присутствие французов ограничивалось военной и гражданской администрацией, то всё было бы гораздо проще, но в Алжире существовала своя Франция в городах и сообществе «черноногих», где шариат ввести было нельзя.
В этих обстоятельствах французы могли только разграничить два сообщества. Французские власти платили зарплату арабским кадиям, поддерживали религиозных авторитетов и делали всё как будто бы правильно. Или нет?
Проблема состояла в том, что во французских школах арабских детей учили совсем иному — собственно, им преподавали то же самое, что и детям в метрополии: галлы, торжество французской революции, триумф Модерна и мать Франция. А в повседневной жизни арабских детей ждали Алжир и шариат. Собственно, главный аргумент колонизатора (привнесение цивилизации) был верным только для последних 10 лет существования французского Алжира — инвестиции и реформы стали реакцией на войну. А вот предшествующие 100 с лишним лет большая часть алжирских арабов жила как за 200 лет до этого, только хуже, поскольку многократно усилился земельный прессинг со стороны европейцев.
Но как ни парадоксально, мусульманские кадии оставались агентами городской цивилизации. Из городов они происходили [из рядов местных арабских элит] и там они обучались. И если при Османах алжирский город был исламским, то в XIX веке большие города Алжира стали европейскими. Поэтому когда пришло время национально-освободительной войны, кадии стали мишенью боевиков, и этот институт подвергся колоссальному разгрому. Но французы, несмотря на очевидный диссонанс (светское право для европейцев и шариат на соседней улице для арабов — и всё это в рамках внутреннего французского департамента), не пилили сук, на котором сидели.
Пару раз в XIX веке (периоды 1860–1866 гг., 1890-е гг.) в Алжире пытались отменить шариатские суды и управлять арабами напрямую на основе светских законов, но эти инициативы благополучно сворачивались. Само появление этих инициатив было в большей степени продиктовано интеллектуальным движением в метрополии, где полным ходом шло разделение церкви и государства. К этому следует добавить, что периодические попытки зачищать ряды кадиев обычно следовали за очередной чисткой судов в метрополии, где в эпоху после Наполеона III правительства сменяли друг друга со страшной скоростью — не забываем о том, что Алжир был департаментом Франции (а не обычной колонией или протекторатом).
Однако «черноногие» кадиев откровенно не любили, потому что те были единственным серьёзным юридическим препятствием на пути колонистов в процессе отъёма ими земель у туземцев. Так что все «секуляристские» тенденции в колонии ими активно поддерживались — хотя и безуспешно, поскольку колониальная администрация понимала, что кадии это столп французской власти в стране. И они были правы — когда в эпоху Первой мировой Франции потребовалось мобилизовать население своих колоний, благодаря кадиям они смогли привести в армию 173 тыс. добровольцев из числа алжирских поселенцев. Это был очень серьёзный результат, учитывая то, что раз на алжирских арабов не распространялось гражданство, то и призыв на них тоже не действовал (те же евреи с 1870-х были обязаны служить в армии по призыву как граждане).
Французы также решили кодифицировать систему исламского права и к началу XX века выдали «Code du Droit Musulman Algérien», основанный на законодательстве Османов и египетских хедивов. Это как раз совпало с эпохой реформ в Османской империи (Танзимат), поэтому пересмотр правовых норм был общемусульманским трендом. В эту эпоху в Алжире можно было встретить даже женщин-духовных лидеров — например, Лалла Зайнаб. Однако мы не думаем, что это было одним из отдалённых последствий эмансипации женщин в метрополии.
Исламские нормы не распространялись на все народы страны. Например, для кабилов, не-арабского народа (мы рассказывали о них и их роли в материале о войне в Алжире), они сохранили и признали «обычное право». Так, французами в Алжире было укоренено негласное разделение на живущих по обычаям бербероговорящих и более исламизированных арабоязычных. В рамках политики «разделяй и властвуй» французы готовили кабилов к роли препятствия на пути формирования арабской политической нации в стране. Смотря в ретроспективе, можно сказать, что у них это отчасти получилось — многочисленные кабилы до сих пор противостоят алжирскому «федеральному центру».
После захвата и замирения Алжира в следующие 50 лет в стране произошло 4 крупных восстания, и каждый раз восставшие использовали традиционную мусульманскую риторику и пытались объявить джихад, но в Алжире не случилось ничего подобного восстанию махдистов против Британской империи в Судане. Все восстания были продиктованы только и исключительно земельным вопросом. Но почему, невзирая на наличие превосходного материала для джихада, религиозные авторитеты Алжира не поддержали этих инициатив даже в эпоху масштабного вооружённого сопротивления 1950-х? Все помнят, что последнее (успешное) восстание против французов было светским в своей природе.
Можем предположить, что всё дело в расширении «повседневного суверенитета» мусульманского духовенства Алжира с приходом французов. Алжирские беи и султан могли конкурировать с духовенством за деньги и влияние. Первые несколько столетий на этом фронте всё было достаточно мирно, поскольку прибрежные элиты зарабатывали на жизнь морским разбоем, а преимущественно сельское население региона во внутренних районах находилось под контролем духовенства. Закат «пиратской империи» во второй половине XVIII века вынудил беев искать доходы через введение налогов на население. Это привело к серии больших восстаний в 1783–1805 гг., верховенство над которыми взял суфийский орден Даркавия, который продолжал военную активность в Западном Алжире вплоть до французского вторжения. В 1804–1807 гг. на северо-востоке страны произошло другое «налоговое восстание», и точно так же во главе его стояло местное духовенство — шейх Сиди Абдалла Заббуши, член исламской секты Рахмания. Это не значит, что духовенство было поголовно оппозиционным, но именно на сельской массе покоилось его могущество (а у беев была военная сила). Поэтому противостояние было неизбежным, ведь беи начали вторгаться в их зону влияния, и первые годы после французского завоевания духовенство было занято дележом «османского» наследства. По мере того, как французы упрочняли своё положение в стране, отношение к ним начало меняться в худшую сторону, но бороться с ними оказалось бесполезно: карательные меры европейцев были вдвойне более жёсткими, чем у Османов, а по методичности превосходили их во много раз. Где турки образцово-показательно казнили пленных восставших, чтобы потом за чашкой чая достигнуть компромисса с местными старейшинами (туркам требовалась дипломатия из-за весьма ограниченного военного присутствия), французы говорили с позиции чистой силы и не стеснялись её применять.
Светлой стороной для духовенства было то, что французов вопросы за пределами европейских анклавов интересовали ровно настолько, насколько велика была угроза вооружённого восстания. В духовных вопросах французы полностью полагались на богословов, которые в основном происходили из знатных домов. Это не значило, что менее владетельные классы населения не могли пытаться перехватить религиозную повестку: Абу Зийян (лидер восстания 1849-го) и Мухаммад Абдалла (восстание 1851–1855 гг.) были выходцами из низов, но конец их восстаний вам известен.
В чисто арабских областях Алжира французы были редкостью, а в наиболее удалённых районах на десятки тысяч местных жителей приходился ровно один представитель французской власти. И тот, как правило, не мешал муфтиям и кадиям делать свою работу (и набивать карманы). Строго говоря, правоверные мусульмане Алжира оставались верны колониальной администрации до самого конца. Пассионарии национально-освободительной войны являлись продуктом французской образовательной системы или относились к низшим слоям арабского сообщества, существовавшего вблизи от европейских анклавов. Французы пытались влиять на богословские вопросы в единственном ключе, когда создали совет мусульманского духовенства в 1854 году — причём в сторону создания более строгой и моральной интерпретации ислама. Смысл был простой — чтобы туземцы вели себя пристойно и не роптали.
Подводя итог всему вышесказанному, стоит сказать, что французская политика в отношении алжирского ислама оказалась успешной в узком смысле: кодификация права и централизованная система мусульманских судей/чиновников, подчинённых колониальной администрации (но обладавших значительной автономией и действовавших с опорой на местные реалии и обычаи) позволяли держать в повиновении огромные массы мусульман. Французский опыт можно считать вдвойне более успешным, если учесть тот факт, что колонизаторы сидели на пороховой бочке: агрессивная экспансия «черноногих» за счёт туземцев создавала идеальную почву для масштабного восстания с исламом в качестве основного драйвера, но этого не произошло (то, что произошло в XX веке, к религии отношения не имело). В качестве альтернативы можно посмотреть на «палестинскую империю» израильтян, где отсутствие должной религиозной политики создало условия для роста популярности джихадистского проекта (в рамках которого отрицается право на существование самого Израиля). В принципе, если бы не дихотомия «колонисты-туземцы», то Алжир мог бы оставаться французской колонией ещё очень долго (и более спокойно).
С другой стороны, на исламскую политику колониальных властей накладывалось светское школьное образование, которое оказалось вредным для самих колонизаторов, поскольку воспитало бунтарей. Как это ни странно, но более строгое исламское воспитание без светской компоненты с пропагандистской точки зрения было бы более выигрышным вариантом. Французами алжирцы не стали, зато возненавидели их от всей души.
Тунис: раскачай Касбу!*
В колониализме самое сложное — это вовремя остановиться. Защита границ расширяющихся владений приводит к аннексии новых территорий и защите уже новых границ. К началу 1880-х французы расширили свой Алжир в разные стороны, что логичным образом привело их к конфронтации с многочисленными (и рассеянными по огромной территории) кочевыми племенами и расширению своего военного присутствия на восток и запад от Алжира.
В апреле 1881 года 30 тысяч французских солдат пересекли восточную границу Алжира, чтобы разбить кочевников, нападавших на крайние рубежи их империи в Северной Африке. Достигнув искомого результата, французы решили закрепить его, сделав из страны протекторат: оставив у власти династию Хусайнидов, они брали в свои руки контроль над внешней политикой страны (и немного внутренней). В принципе, такой ограниченный суверенитет не был уникален для Туниса, который номинально являлся османской провинцией, как и Алжир. Даже с формальной точки зрения происходило повышение в статусе: французы со своей стороны признавали Тунис независимой политией под французской защитой. Хотя французам предстояло подавить большое восстание мусульман в Тунисе, на момент подчинения страны их в гораздо большой степени волновала позиция других европейских держав — в первую очередь, недавно объединённой Италии (11 тыс. подданных которой проживали на тот момент в Тунисе). Небольшое, но заметное сообщество европейских экспатов в одночасье оказалось в «серой зоне» и по своему желанию пользовалось то французскими законами (Франция была гарантом экстерриториального статуса европейцев в стране), то законами своих стран. Так, репутация Туниса как хаба европейского криминалитета начала складываться уже тогда. Кстати, итальянцы до самого конца XIX века составляли почти 90% европейского населения Туниса (в основном это были сицилийцы, и сегодня можно проследить связи многих американских мафиози с Тунисом).
«Жалоба беев Туниса», обложка французского журнала 1881 г. Нажмите для увеличения
Так как Тунис являлся протекторатом, а не колонией, то французы не стали чинить то, что и так не сломано, и оставили в силе все местные правила и порядки. Как это ни странно, фактические изменения коснулись алжирских арабов: пересекая границу с Тунисом, они подпадали под действие французских гражданских судов. Последнее имело большие последствия для алжирских женщин, потому что по французским законам (пусть и даже XIX века) у них было больше прав, чем согласно алжирским порядкам для мусульман.
Несмотря на официальный суверенитет, Тунис управлялся в соответствии с директивами французского центра, несколько изменившими траекторию развития страны. Север и побережье управлялись как гражданские территории (что логично ввиду наличия там большой массы европейских граждан и французских солдат), но чем дальше на юг, тем больше было влияние ислама и местных обычаев. Но в отличие от Алжира, в Тунисе не было какой-то чёткой программы для всех регионов: где-то вопросы решались по шариату, где-то работали военно-полевые суды, где-то действовали бейские предписания. Но одновременно с Алжиром росло количество европейских поселенцев — итальянцы приезжали самостоятельно, опасавшиеся конкуренции с ними французы стимулировали программу переселения французов из Франции в Тунис. Это (как и в Алжире) привело к ухудшению положения арабских земледельцев. Что характерно, колонизаторы и в протекторате решили наступить на те же грабли: «криптоколониальная» администрация в период 1900–1915 активно давила ту часть исламского права, которая была связана с наследством и владением землёй — понятно, что европейцам было проще отнимать землю у местного населения под зонтиком своих законов. Собственно, тунисское националистическое движение родилось именно как ответ на эти действия.
Чисто исламский протест начался и закончился в первой половине 1880-х, сразу после военного поражения мятежников. Основатель ордена Санусия Мухаммад ибн Али ас-Сануси пытался выступать против новых налогов, введённых профранцузским беем, но после воспитательной ссылки в 1884 году встал на путь «исправления и сотрудничества с администрацией». В целом мусульманские авторитеты придерживались нейтральной позиции по отношению к французам, поскольку понимали, что «против лома нет приёма». Единственно, они успешно сопротивлялись попыткам про-французской администрации ввести в обязательную программу местных вузов европейские предметы (в частности, истории и математики) — в итоге в колледже Садики (самое престижное учебное заведение Туниса той эпохи) эти предметы остались только в качестве факультативов. В 1900-м только 15 студентов изучали историю и ещё пять математику — супротив 700 изучавших исламское право и 770 на отделении арабской грамматики.
При этом французы с начала XX активно наступали на католическую церковь в Тунисе: с их подачи были приняты законы, закрывавшие школы при миссиях и конгрегации потому, что они, будете смеяться, иностранные агенты «управляются из-за рубежа» (хм, как и сам Тунис?). Инспирировалось всё это французским католическим духовенством (!) с целью изгнания итальянских коллег, которые капитализировались на своей итальянской пастве. Что интересно, было немало случаев, когда тунисские мусульмане присоединялись к итальянским католическим праздникам. Вообще итальянское сообщество Туниса воспринималось арабами как «свои», в то время как французов воспринимали как чужаков. Нам понятны соображения французских агентов, но в длительной перспективе развитие европейской религии в среде хорошо принимаемых туземцами европейцев способствовало укреплению европейских ценностей в Тунисе. Так что здесь сиюминутный realpolitik был скорее вреден.
При этом Тунис целые десятилетия являлся местом политической эмиграции алжирских мусульман, поэтому религиозная жизнь там развивалась своеобразно. Годы сопротивления французам показали мусульманам, что на поле боя французов не сокрушить, поэтому они замкнулись на своих сообществах. В Тунисе с его специфическим статусом у них была некоторая свобода действий, покуда они не выступали против правящей династии. Французы же вместо исламской политики занимались конструированием централизованного тунисского правительства, обладавшего достаточной властью для проведения в жизнь интересующих их решений. Что характерно, у них отчасти получилось — сегодня в Тунисе элиту составляют франкофоны, а политический ислам действует в рамках светской демократии.
Тем не менее в рамках нашего исследования за исламскую политику в Тунисе французам можно смело ставить «двойку» — они практически никак не работали на этом направлении. Статус протектората их не извиняет — те же англичане в Судане следили за качеством и трендами в исламском образовании и поставили его под свой контроль, обеспечив мирную передачу власти в ходе деколонизации (и у них тоже был свой «младший арабский партнёр» в лице Египта). У французов всё прошло гораздо менее гладко: в 1907 году с появлением партии «младотунисцев» началось формирование националистического движения. Так что после получения независимости Тунис стал базой алжирских боевиков и источником головной боли для французских военных. Надо понимать, продвижение «особой исламской духовности» могло послужить тормозом для бунта в протекторате. В материале об исламе в Британской империи мы уже говорили, что консервативный ислам позволяет фиксировать общество на определённом уровне развития и держать его там очень долго — и французы упустили шанс сделать это в Тунисе, ввиду чего ситуация вышла из-под контроля.