Ранее: первая часть рассказа про Россию, Британский опыт, французский опыт
Я понял, что судьба нам непокорна,
Нам не дано понять свободы вкус.
Остановиться здесь нам не позорно
И пусть победу празднует урус.
— Тимур Муцураев, «Гуниб»
«Наблюдайте… чтобы никто не порочил веру мусульман», «дам я предписание о построении мечети, где богослужение могут отправлять поочередно в торговые дни муллы», — кто мог сказать такие слова в первой четверти XIX века? Наверное, это был какой-нибудь ранний сторонник мультикультурализма? Но нет, это был Алексей Петрович Ермолов, безжалостный «проконсул Кавказа».
В первой части нашего исследования мы рассказали о том, как Россия получила обширные территории с мусульманским населением и как она затем переходила в отношениях с ними от практики мирного сожительства к ассимиляции, а затем к веротерпимости.
Сегодня мы продолжим разговор с акцентом на эпоху Николая I — это было время, когда Империя закрепила свои успехи по части интеграции тюркских мусульман и столкнулась с упорным сопротивлением на Кавказе.
Как татарские муллы стали проводниками экспансии русского империализма на окраинах? Почему Ермолов, будучи жестоким завоевателем, проводил происламскую политику? Что из сделанного имамом Шамилем было полезным для России? Ответы на эти и многие другие вопросы вы узнаете в нашем материале.
Интеграция окраин
Может быть, Россия и поздно вошла в клуб великих держав в начале XVIII века, но навёрстывала упущенное с огромной скоростью, и после Наполеоновских войн вышла на верхние позиции. В этих обстоятельствах одной из задач властей была ликвидация огромного разрыва между интенсивно развивающимися и мобилизованными на нужды имперского строительства русскими областями и туземными мусульманскими окраинами, где местные народы, предоставив русским властям стратегические территории и ресурсы, оставались недоступными в качестве источника человеческого капитала. Например, мусульмане не были обязаны служить в армии — поэтому даже в 1860-х мусульмане составляли только 1% от общего состава армии.
Так как жили они преимущественно в сельской местности (а кто-то предпочитал кочевой образ жизни), их было сложно мобилизовать для нужд развивающейся русской промышленности; среди мусульман было относительно мало квалифицированных специалистов. То есть рабочей силы и специалистов России как развивающейся экономике и так не хватало*, и в то же самое время во внутренних районах страны оставались достаточно многочисленные группы инородного населения, которое и задействовать было нельзя. Поэтому, начав с интеграции мусульманского дворянства (в основном на военной службе), власти на местах начали переходить к постепенной интеграции местных мусульман.
Хорошим примером будет деятельность оренбургского губернатора Василия Перовского. Например, его усилиями сотни башкирских детей посылались на обучение различным современным ремеслам в учебные заведение обеих столиц — позднее их усилиями в этом краю были созданы несколько более «продвинутые» предприятия, чем те, что существовали до этого (первый конный завод, пасечные хозяйства европейского типа, расширенные добывающие производства); построен оренбургский комплекс Караван-сарай, который стал культурным хабом для местного туземного населения (поскольку он играл не только роль гостиничного комплекса, но там также были школы обучения ремеслам). Губернатор, стало быть, славный парень, правда?
Ну, в случае Перовского добрые дела подкреплялись карательными рейдами и казнями всех несогласных. Жёстче него был только тюрко-русский полководец и основатель Челябинска Кутлу-Мухаммед Тевкелев, сжигавший целые деревни и заселявший башкирские земли купленными перемещёнными крепостными татарами. Перовский был менее суровым, но по итогам его деятельности у башкир сохранились о нём два типа преданий и сказок: в первых он мудрый батыр-вождь, во вторых — аналог Чингисхана.
При Перовском управление башкирскими делами шло через армейские структуры, то есть Перовский избрал командно-административный тип управления развития края, при котором в «добровольно-принудительном» порядке местных мулл и дворян в случае необходимости мгновенно привлекали к мобилизации населения и его материальных ресурсов. В качестве примера последнего можно привести постройку того самого Караван-сарая — Перовский объявил о том, что нужно построить такой комплекс, и за очень короткий срок башкирские старейшины и муллы собрали нужную для постройки сумму.
Собираемые с башкир средства поступали в армию, которая затем перераспределяла их на различные предприятие в регионы. Даже гражданские дела многих башкир при Перовском обычно решались военным судом — не только потому, что российская власть в регионе действовала как оккупационная, но и из-за милитаризации отношений в башкирском обществе, где решающую роль играло сословие воинов.
При этом же генерал-губернаторе был осуществлён ещё один важный проект: созданы иррегулярные войска из туземцев — Башкиро-мещерякское войско (на бумаге оно существовало с 1798-го, но оно стало реальным именно при Перовском). Понятное дело, сделать службу обязательной для мусульман не представлялось возможным по той простой причине, что они всё-таки не обладали схожими с русским населением правами. В то же время использование воинского потенциала башкир (и других нетитульных народов Империи) было рациональным не только с военной точки зрения, но и для целей замирения края. Туземцы-участники военных походов Империи отличались большей лояльностью: на службе у русского царя они получали возможность повидать мир (или в случае Средней Азии — терроризировать нелюбимых соседей), снискать себе славу и вернуться домой с наградами и трофеями. В конечном итоге рядовые солдаты колониальных войск в 90% случаев оказываются даже большими сторонниками Империи, чем белые граждане метрополии — лучшим примером будут французские «харки» в Алжире и солдаты-негры в бывших французских колониях (с чьей помощью французское правительство следующие 20 лет устраивало в регионе перевороты и контрперевороты). Башкиры и до этого участвовали в войнах России, но их мобилизация носила ситуативный характер — а теперь оставалась боевая единица под контролем русских властей. Это была сила, которую можно задействовать и на очень удалённых фронтах — вроде Балтийского фронта Крымской войны, где башкиры оставили сильное впечатление у англичан.
Татары, как народ на момент вхождения в русское государство не сильно отличавшийся от русских по жизненному укладу, в целом следовал в русле тех же трендов, что и русские (разве что на них как мусульман не распространялась рекрутчина). Русские, правда, были гораздо лучше представлены в городах, но у них уже был гандикап — урбанизация проводилась под управлением администрации, часто состоящей из мигрантов германского происхождения и их потомков, быстро русифицировавшихся в следующем поколении. Как народ относительно многочисленный, татары участвовали в процессе освоения и модернизации России — в Сибири они составляли 13% всех промышленных работников и железнодорожных рабочих; по количеству пролетариата в структуре народа они находились на третьем месте после русских и, как это ни удивительно, жителей территории нынешней Латвии.
В таблице сверху несложно заметить, что в родных городах Поволжья и Урала татары оставались всё так же плохо представлены, как и в конце XVI века. На территориях Царства Польского, как несколько более культурных и развитых, у местных татар степень урбанизации была выше (больше 10% от их общей численности). К слову, в конце XIX века самый значительный татарский элемент был в Казани — и всё равно они составляли чуть больше 1/5 от всего населения города. Но в то же время их устройство и развитие было синхронизировано с русскими: также появлялась своя буржуазия, организовывались общественные объединения и кооперативы. Социально-политическая мысль в татарском обществе, однако, несмотря на политику имперских властей медленно, но верно дрейфовала в сторону национализма и размывания мусульманской идентичности.
Местное мусульманское духовенство оставалось верным проводником имперской политики. Глава оренбургского «Магометанского духовного собрания» муфтий Габдессалям Габдрахимов проповедовал среди тюрков России идеи в духе смирения и полного добровольного подчинения мусульман Романовым. В защиту этой позиции приводились как хадисы о повиновении властям, так и аргументы из османской религиозной мысли. Особенно действенным был аят из Корана: «Подчиняйся Аллаху, пророку и тем, кто властью наделен».
Муфтии были проводниками всех начинаний имперской власти, даже тех, которые могли встретить серьёзное сопротивление среди консервативных тюрков-мусульман (которые, как мы помним, относились к сельскому населению). Например, следующий муфтий Габдул-вахид Сулейманов (время службы: 1840–1862) помог военному губернатору Оренбурга Владимиру Обручеву справиться с эпидемией венерических заболеваний среди башкир и мишари. Тогда русский губернатор решил устроить медкомиссию для всех коренных народов региона, и Сулейманов обеспечивал её информационное прикрытие, проводя разъяснительную работу с мусульманами и объясняя им оправданность мер, которые могли вызвать вопросы с точки зрения ислама (речь, в конце концов, шла о показе причинных мест посторонним). Интересно использование Сулеймановым религиозных аргументов: распространение сифилиса среди местных тюрков он связывал с отсутствием должного омовения и нарушением запрета на прелюбодеяние и грозил виновным физическими наказаниями.
Говоря о тюрках, нельзя не заметить, что в николаевскую эпоху закрепилась тенденция среди крещеных татар к возвращению в ислам. Подобные эпизоды имели место и при Александре I (1802–1803 гг.) и всегда происходили волнообразно. Но Николаю I особенно «повезло», потому что три крупных эпидемии холеры в тюркских районах Поволжья на протяжении 1830–1853 сопровождались ростом активности бродячих мусульманских проповедников. Хотя русские власти не то чтобы активно подавляли возвращение к истокам (хотя по понятным причинам смотрели на него косо), в этой среде развивался «народный ислам», который характеризуют следующие детали: отсутствие письменности в отправлении обрядов, наличие тайных мечетей и очень большая роль чудесных сказаний с пророком Магометом в качестве главного действующего лица.
К концу XIX века «возвращенцы в ислам» стали довольно заметной группой в Казанской губернии. Скорее всего, повлиял рост националистических настроений среди татар, из которых уже выводились выводы что «татарский значит мусульманский»
Как выглядело правосудие для тюркских мусульман в николаевскую эпоху?
На практике русское гражданское и шариатское право переплетались. Вот интересный пример Абдулнасыра Сулейманова. Казанский крестьянин, он был пойман за воровство и помещён в тюрьму в Казани. Ему пришло в голову креститься, чтобы добиться облегчения наказания. После того, как он объявил об этом следователям, его перевели в камеру, по совпадению, заполненную татарами-мусульманами. Положение усугублялось тем, что всё это происходило в период Рамадана, и сокамерники Сулейманова постились. Не выдержав, вор пошёл на попятную, и в наказание за двойное вероотступничество администрация тюрьмы поместила его в одиночную камеру. В итоге Сулейманов загрустил и решил покончить жизнь самоубийством. У него ничего не получилось (звучит как зачин для нового сезона сериала «Фарго»), после чего он раскаялся и признался в совершённом преступлении. В итоге ему дали тюремный срок, в качестве довеска к которому назначили явиться к районному имаму, который должен был назначить ему наказание за попытку самоубийства.
При Николае I была приостановлена политика исламизации казахов, начавшаяся в конце XVIII века. Территории современного Казахстана входили в состав империи постепенно. И так же, как и на Кавказе, русские колонизаторы сталкивались с местными родовыми элитами, которые были слабо исламизированы и жили согласно обычаям-адатам. Это не очень способствовало смягчению их нравов, поэтому уже при Екатерине II начались попытки обращения казахов в ислам. Получалось со мешанным успехом. В начале 1820-х, то есть при Александре I, казахский султан Арынгазы утвердил шариатский суд, и за первые 3 года устроил примерно 30 показательных казней. Но сибирская администрация (в ведении которой и находились казахские территории) благоволила сохранению адатов, поэтому существовал серьёзный «рассинхрон» между тем, как видели религиозную политику в Петербурге и на местах. Не будем отрицать прикладной полезности сохранения адатов — казахские земли были нарезаны на сообщества с разными правовыми нормами и администрациями, что позволяло эффективно разделять и властвовать. Тот же Перовский активно препятствовал вмешательству оренбургского «Собрания» в делопроизводство казахов.
Эта политика поддерживалась всеми местными степными аристократами, включая представителей той части местной знати, которая состояла на русской службе. Например, среди них можно выделить адъютанта западно-сибирского губернатора Чокана Валиханова (чингизида по происхождению), который говорил, что «мусульманские законы никогда не были приняты киргизами и были введены в степь путем правительственной инициативы»*Важное примечание: в русских документах той поры казахов часто называли киргизами, так как в имперской администрации не придавали большого значения разнице между этими родственными народами. Эта точка зрения получала серьёзное обоснование тем фактом, что в период 1830–1850 гг. в среде казахов произошло несколько крупных восстаний (например, восстания Кенесары Касымова и Есета Котибарова), в которых использовалась исламская риторика. Но, скорее всего, на этом фронтире русские власти руководствовались исключительно утилитарными соображениями:
— Зауральские территории тогда были заселены и развиты относительно Европейской России даже хуже, чем сейчас, поэтому местной администрации нужно было работать с ограниченными ресурсами в дикой пустоши — что означало активное сотрудничество со слабо исламизированными элитами.
— Русские власти предпринимали попытки кодификации местного адатного права, но с ограниченным успехом. При Николае I до решительного броска в Среднюю Азию всё решили оставить как есть по описанным выше причинам.
— Наконец, когда речь шла о казахских землях, то нужно было иметь в виду следующее: это было немногочисленное кочевое население, разбросанное по огромным территориям. В этих обстоятельствах любой прозелитизм был обречён на неудачу. В то же время более населённые и богатые территории Коканда и Хивы находились на значительном удалении от имперских властей, поэтому любые манипуляции с религией были неуместными.
Хотя нельзя не отметить, что ислам, как авраамическая религия, точно пригодился бы в краю, где был распространён такой обычай, как «барымта» (или «баранта») — коллективный угон скота в отместку за проступок. Ну, то есть это было как кровная месть, только без целенаправленного убийства. Впрочем, даже этот обычай часто перерастал в межклановые войны (потому что в процессе кого-нибудь могли убить), занимавшие очень много времени. Как отмечал русский учёный той эпохи Алексей Левшин: «все киргизские законы состоят в произвольной и нерегулируемой баранте». Впоследствии после продвижения вглубь региона при Александре II и очередной волны колонизации края русскими поселенцами русская администрация попыталась искоренить этот обычай как силами европейских судов, так и при помощи шариата — но он продолжал существовать и в начале XX века.
Гражданские судебные дела российских мусульман: кейсы николаевской эпохи
1. В 1830 году в Астрахани туркменская женщина Джуман Ниязова обратилась в русский совестный суд по делу двух своих дочерей, которые вышли замуж, не спросив её разрешения. После рассмотрения дела в Сенате было принято решение, что так как обе стороны плохо знают русские законы, то их делом должны заниматься мусульманские суды.
2. В 1832 году муфтий Тавриды приговорил к бичеванию трёх человек, виновных в прелюбодеянии (мужчина, замужняя женщина и пособник мужчины). Департамент духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел (ДДДИИ МВД) после вынесения приговора муфтием вмешался и постановил, что хотя мусульманские суды имеют компетенцию в таких делах, но жестокость наказаний, принятых в исламе, противоречит законам российского государства, и потому мусульманские суды могут рассматривать само дело и выносить вердикт, но определять наказание должны русские власти.
Важной вехой стало закрепление незримого присутствия имперских властей в духовной жизни российских мусульман. При Николае I в мечетях начал укореняться обычай читать молитву за здоровье правящего монарха и августейшей семьи. Это предсказуемо вызвало контрреакцию со стороны наиболее консервативной части российской уммы, чьё мнение направлялось людьми с опытом длительного хаджа или учёбы в османских владениях. Полностью купировать их влияние и запретить сообщение российских мусульман с единоверцами на Ближнем Востоке не получалось (как ни крути, паломничество в Мекку — это один из основных этапов в жизни любого верующего мусульманина), но и поощрять дискуссии на тему допустимости верности царю (sic!) тоже было нельзя. В 1848 году дошло до того, что группа из 10 имамов из Каргалы направила петицию с просьбой отменить обязанность читать молитву за здравие царя (т. к. исламистские элементы выступали с тех позиций, что Россия однозначно не относится к категории «земля ислама», т. е. «дарь аль-ислам»). Но стоило полиции (а именно в зоне ответственности МВД находились отношения империи с иноверцами) начать расследование, как имамы отозвали петицию и обвинили во всём одного муллу, крайне вовремя умершего в ходе тогдашней эпидемии холеры.
Также на протяжении всей николаевской эпохи планомерно ухудшались отношения властей с крымскими татарами. На самом деле этот процесс был неизбежен — в конце концов, крымцы лишились политической независимости после того, как у них за плечами было несколько столетий на месте сильного регионального игрока. Но катализатором стала отмена льготного режима для крымских татар, установленного Екатериной II и просуществовавшего до 1821 года. Тогда мусульманское духовенство региона освобождалось от налогов, а подушную подать заменяли поземельной и десятинной. Отмена этих льгот в конце правления Александра I и приведение налогообложения крымских татар к общероссийскому вкупе с серьёзным увеличением в регионе доли колонистов европейского или немусульманского происхождения встретили оппозицию среди широких слоёв крымского общества. Были и другие серьёзные претензии: например, если раньше средствами на постройку общественно важных зданий заведовала мусульманская община, то теперь этим занималась светская русская администрация; постоянные земельные споры служили раздражающим фактором. Исход татар с полуострова начался ещё при Екатерине II, но получил ускорение после Восточной войны 1853–1856 гг.
Тогда часть крымских татар пыталась переиграть итоги войны XVIII века и деятельно выступила на стороне англо-французской коалиции после того, как вместе с османскими войсками в Крыму высадились крымские «политэмигранты» под знамёнами Муссада, представителя старой крымской правящей династии Гиреев (кстати, Муссад находился довольно высоко в иерархии Империи — он успел даже побыть правителем на османских Балканах). На фоне этих эпизодов фронтовое командование и местные чиновники начали расследование антироссийской деятельности крымских татар уже в ходе войны и вообще начали давить на общину. Любопытно, что Николай I и командующий русскими войсками на полуострове князь Михаил Горчаков были против прессинга татар, но у них были другие дела, требующие немедленного внимания, поэтому многочисленные дела против татар за шпионаж и вредительство вспыхивали в Крыму здесь и там. В целом для сообщества в Крыму был создан негативный климат и ещё до окончания войны они начали массовую миграцию в Турцию, которая продолжалась в течение следующих 10 лет после окончания войны. Политика выдавливания крымских татар с полуострова привела к исходу примерно 200 тыс. человек — и освободившиеся земли царские власти заняли европейскими поселенцами. Исход татар привёл также к деисламизации края — мухаджиры оставили 457 мечетей, которые в новом Крыму были не нужны европейским колонистам и потому быстро пришли в запустение.
Также Николай I существенно ограничил рост числа мечетей: в 1844 году было разрешено соотношение 1 мечеть на 200 мусульман и не более (это установление было отменено только в 1862 году при Александре II). Интересно, что Николай I даже распорядился в 1829 году создать единый дизайн для всех будущих мечетей — таковой был создан и монарх его одобрил.
Завершая разговор о тенденциях в российском исламе при Николае I, отметим ещё кое-что: при нём завершилось выстраивание «вертикали власти» среди тюрко-мусульманского духовенства. Муфтии, имамы и муллы хотя и не сделались полностью равными по статусу русскому православному духовенству, но получили ряд льгот (в частности, налоговых), приближавших их к полноценному сословию де-факто. Также получилось настроить систему российского исламского образования достаточно хорошего качества, что повышало управляемость мусульманских масс. Это был довольно тонкий момент тогда и остаётся таковым сейчас: плохо образованных священнослужителей мусульманское сообщество отвергает сразу же и в этом случае возникает брожение умов. В то же время Россия не могла себе позволить быть на все 100% зависимой от импорта образованных богословов из наиболее развитых мусульманских держав и политий, поскольку те были либо откровенно враждебными (Османы), либо нейтрально-недружелюбными (ханства Средней Азии). То, что при Николае I российская школа исламского образования укрепилась, принесло Империи большую пользу. И как мы увидим в следующей части материале, царь находил этому применение и на войне.
«Перезавоевание» Кавказа
Как только в состав России вошла Грузия, Северный Кавказ перестал быть частью фронтира Империи и превратился во внутреннюю проблему. Кавказскую войну обычно ограничивают рамками 1817–1864 годов, но боевые действия в этом регионе велись на протяжении почти всего XVIII века и война там стала обязательным элементом повседневной жизни*. Обладание Кавказом тем не менее было важной частью общеимперской стратегии, поскольку позволяло Романовым проецировать силу на Ближний Восток в широком смысле слова: веком позже, закрепившись в этом регионе, русские смогли прорваться в Месопотамию и Персию.
Осознание значения Кавказа позволяет понять, почему, скажем, во время Восточной войны из всего Кавказского корпуса (а это 270 тысяч солдат) лишь ¼ была занята войной против Турции — а большая часть была задействована в охране/замирении/завоевании территорий горцев. Ещё большое значение имел русский колонизационный поток — русские переживали очередной всплеск рождаемости, а хорошей земли с приятным климатом слишком много не бывает. Так что покорение Кавказа было для Империи приоритетной задачей, на которую не жалели ни времени, ни ресурсов.
Первая книга, напечатанная на фарси в Персии — «Джихад против России» (1818) о русско-персидской войне 1813. Напечатана мастером, обучавшимся в Петербурге (!), которому пришлось везти из России шрифты (!!)
Про историю Кавказской войны можно и нужно написать отдельную большую серию материалов, здесь же нам нужно оценить её религиозный аспект. И это был именно тот фронт, на котором русская администрация провалилась. Уже было достаточно того, что местные сообщества в целом отличались на порядки большей воинственностью, чем другие нетитульные народы Империи — благодаря долгим столетиям жизни в условиях войны всех против всех. На это накладывалась восприимчивость к исламизму некоторой части местного населения.
Изначально ислам распространялся по региону неравномерно — на Восточном Кавказе эта религия была воспринята массами населения, но на Западном Кавказе это была религия элит. Поначалу ислам не вызывал никаких серьёзных изменений в жизни местных племён кроме чисто обрядовой стороны — местные обычаи изначально имели куда больший вес в местной практике, нежели шариат.
Ввиду этих обстоятельств первый крупный русский «кавказский» полководец князь Цицианов в эпоху Александра I предлагал создать отдельный орган духовного управления для мусульман Северного Кавказа по образу того, который имелся у тюркских народов Поволжья — но это предложение не было реализовано. Но его планы впоследствии нашли отражение в программе исламизации кабардинского населения: в 1807-м их родовые суды заменили шариатскими и позже была принята программа исламизации быта кабардинцев «Народное условие» (за авторством Шоры Ногмова, кабардинца на русской военное службе с исламским образованием). Как это ни странно, но степень проникновения ислама среди черкесских народов была слабой, при том что черкесские племена первыми на Северном Кавказе восприняли ислам. Например, в начале XIX века у адыгов не было минаретов при мечетях (и сами мечети строились из дерева) и поэтому муэдзину приходилось залезать на дерево (!) чтобы созвать народ на молитву. К моменту закрепления русских в регионе система местного мусульманского образования существовала в основном благодаря субсидиям османских подданных — и поэтому в начале XIX века большая часть мусульманских учебных заведений концентрировалось в прибрежных районах рядом с Анапой.
Но, с другой стороны, принятие религии делает возможным трансфер различных идей. В случае Кавказа это был мюридизм, который был занесён из Бухары. В русской историографии обычно говорится, что сам по себе мюридизм был враждебен русской власти и потому столкновение было неизбежным. Но если посмотреть на французскую Западную Африку, где мюридизм тоже пустил глубокие корни, то там всё обошлось без крупных восстаний местных мюридов против колониальных властей (и они даже мобилизовали туземцев на французские войны).
На самом деле роковую роль сыграла Османская империя, деятельно поддерживавшая инсургентов на российском Кавказе, ну а стоявшая за ней Англия увеличивала общий кумулятивный эффект. Тем не менее чисто османская помощь была в основном интеллектуальной: турки способствовали распространению мюридизма на русском Кавказе, но до конкретной материальной помощи руки у османского «военторга» не доходили. В эпоху Крымской войны султан прислал имаму Шамилю генеральские эполеты, но и всё. Кстати, Османам в исламском мире постоянно ставят в вину то, что они кому-то не помогли (Аль-Андалусу, морискам, Магрибу, индонезийскому Ачеху, ханствам Восточной Европы и Средней Азии — список можно продолжать до бесконечности). Но они и сами находились в стеснённом положении. Та же Восточная война закончилась военной победой для союзников только в Крыму — в Закавказье же всё обернулось для Османов полным разгромом. Так что при всём желании халиф не мог помочь кавказским инсургентам.
Для успеха османской инспирации большую роль сыграл тот факт, что исламизация Северного Кавказа завершилась только на рубеже XVIII–XIX вв. и проводилась она усилиями проповедников из числа османских подданных и крымцев. Изначально на Северо-Западном Кавказе среди мулл вообще была чрезвычайно велика доля крымцев и турок. Если в самом Крыму русские власти купили спокойствие уравнением местной аристократии в правах с русской, то это ещё не означало, что на полуострове не оставалось проосманских элементов.
Впрочем, невнимание русских властей к исламской интеллектуальной жизни помогало мюридам разжечь пламя войны лучше Османов.
Российские власти не контролировали духовную жизнь мусульман Северного Кавказа — в отличие от Крыма, Поволжья и Закавказья — так что религиозный русский soft power в регионе был невелик. В то же время местные амбициозные лидеры решили взять на вооружение исламистские идеи, ведь ничего больше не могло объединить разрозненные роды и тейпы.
Нечто подобное в 1780-х пытался осуществить шейх Мансур, также имевший связи с Османами, но его восстание и попытки перенести Газават на земли, прочно занятые русскими, потерпели поражение (а сам он закончил свою жизнь в качестве узника Шлиссельбургской крепости) по двум причинам: его отказались поддержать местные феодалы, на привилегии которых он наступал; поддержка со стороны Османов была непостоянной, поскольку заключение ими мира с Россией делало Мансура проблемой в глазах самих турок. Спустя 50 лет после его восстания ситуация несколько изменилась — русские колонисты уже закрепились на Кавказе, что вызвало контрреакцию местного населения, а противостояние с Османами вошло в новую фазу — так была создана почва для восстания.
Уже в начале 1830-х на территории Чечни и Дагестана под руководством Гази-Мухаммада начали распространяться исламистские идеи. Русские войска быстро подавили этот мятеж, но хорошо воспринявшие новую воинственную идеологию мюриды уже поднимали местные народы на войну под знаменами ислама. Армейское руководство использовало исламскую риторику в воззваниях к горцам — например, генерал Панкратьев объявил Гази-Мухаммада вероотступником. Но, честно говоря, мюриды стали, как это нынче говорят, the new cool среди горской молодёжи.
Так и возник Северо-Кавказский имамат под руководством имама Шамиля. Это государство мало отличалось от подобного рода имаматов в Западной Африке, с которыми потом пришлось столкнуться французам: это было очень идеологизированное государство, в финансировании которого ключевую роль играла война и набеги (поскольку эта полития была окружена враждебными христианскими народами). Особенно важным для России было то, что войны с имаматом происходили в контексте войн с Османами и Ираном — это определённо добавляло напряжённости.
Короткий документальный фильм о борьбе русских войск с предшественником и учителем имама Шамиля — дагестанским имамом Гази-Мухаммадом
Для Северного Кавказа основная инновационность проекта Шамиля (который основывался на интеллектуальном наследии шейха Мансура и Гази-Мухаммада) заключалась в создании жёсткого шариатского законодательства и приведению местной жизни в соответствие с исламом. Имамат отличался от многих неудачных восстаний довольно долгим сроком существования (почти четверть века) и мощным уровнем сопротивления (одно из самых тяжёлых поражений русской армии, Даргинская экспедиция, приходится как раз на эту войну). Окончательное покорение Чечни и Дагестана стало возможным только благодаря сочетанию военной силы и тактики измора. В принципе, примерно так же воевали в Алжирскую войну французы сто лет спустя — и они тоже добились военного поражения противника.
Кстати, несмотря на то, что русская историография очень подробно обсуждала османские связи Шамиля, реальную материальную поддержку имаму оказывал только Мухаммад-Али, де-факто независимый губернатор Египта и один и крупнейших реформаторов арабского мира в эпоху Нового времени. Он посылал Шамилю не только деньги, но и военспецов (например, на службе у Шамиля состоял чеченец Хаджи Юсуф, бывший офицером в Египте). Именно их усилиями в регионе, незнакомом с современными европейскими способами ведения войны, появились современные арсеналы (!), артиллерия (!!), пороховые фабрики (!!!) и другие нововведения. Хотя как показывает история того же Хаджи Юсуфа, каждый шпион обычно работает на нескольких нанимателей: бывший египетский офицер впоследствии бежал к русским и составил для наших офицеров подробную карту владений Шамиля.
Надо сказать, имамат Шамиля обладал куда большим потенциалом в качестве исламского государства для остальных мусульманских народов Империи, нежели в виде регионального государства — но на практике это было очень сложно реализовать, поскольку несмотря на все старания имам не смог привлечь к вооружённой борьбе большие массы черкесов, у которых был и опыт войны с русскими властями, и проблемы с русскими колонистами. Как мы уже говорили раньше, уровень исламизации черкесов оставался невысоким, и воззвания Шамиля на них большого эффекта не имели. Забегая вперёд укажем, что для черкесов всё равно всё закончилось очень плохо уже после Кавказской войны в 1860-е: тогда царское правительство депортировало примерно 80% черкесов в пределы Османской империи, а остальных русские власти переселили в русские области Прикубанья.
Так что имамат не распространился дальше Чечни и Дагестана. Не говоря уже о возможности продолжения Шамилем войны на тюркском фронтире, где у имперских властей были надёжные агенты в лице лояльных татарских мулл.
Улица шейха Шамиля в современном Стамбуле
В общем, первое за долгое время полноценное сопротивление мусульманской политии русскому завоеванию Романовы сломали об колено ценой немалого числа жертв. Могло ли всё сложиться иначе? Необязательно, но возможно.
Имамат Шамиля заполнил вакуум в горском обществе, который создала политика России. Наплыв русских колонистов, нарушение местного специфического баланса сил и деволюция значительной части местной знати (кто-то получил доступ к карьере в Империи, но многие лишились одного из основных источников дохода — разбоя) требовали от русских властей куда более активной работы на культурно-законодательном фронте. Иными словами, это новой администрации нужно было насаждать на этих территориях шариат и укреплять авторитет и влияние мусульманского духовенства (которое также нужно было привлечь на свою сторону). Так, в конце концов, работали англичане в Малайзии и французы в Алжире. Конечно, это не решало проблему инсургентов полностью (голод и безземелье, так или иначе, заставляют некоторых взяться за ружьё) — но ислам позволял резко увеличить (для мятежников) или, наоборот, сократить (уже для колониальной администрации) мобилизационный потенциал недовольных — в зависимости от того, кто и как разыграет этот фактор. История, конечно, не знает сослагательного наклонения — но примеры чужих колоний и некоторых территорий в составе России говорят о том, что если чужеземный захватчик берёт контроль над религиозным дискурсом и ставит его себе на службу, то замирять население становится гораздо легче и все последующие восстания получается давить в ходе полицейских рейдов (а не полноценных войсковых операций). Иначе говоря, это Романовым нужно было насаждать в проблемных районах Чечни и Дагестана строгую мусульманскую духовность вместо того, чтобы отдать исламскую карту Османам и мюридам.
Как мы говорили до этого, шариат — это не набор рекомендаций, это очень конкретные законы и корпус текстов, позволяющих выносить толкования в спорных ситуациях. Для неустроенных территорий с разрозненным неевропейским воинственным населением это идеальный вариант, позволяющий реализовать эффективную организацию дня/недели и наведение довольно жёсткого порядка (причём вполне легитимного с точки зрения львиной доли охватываемого им населения). Шамиль и его наибы построили шариатское государство, используя самые брутальные методы — и, что характерно, набеги рядовых горцев на русские области прекратились: всё было подчинено Шамилю и его наибам, воевавшим с Россией. Да и русские полководцы уже в первой половине 1840-х отмечали «исправление в нравах и поведении горцев» на территориях Шамиля — что, конечно, стало результатом беспощадной исламизации, которую Шамиль проводил вполне себе ермоловскими методами. Шариат помогал бы контролировать местное беспокойное население и, опять-таки, проводил чёткую разделительную линию между европейской и азиатской частями Империи там, где не было морской границы. Ставка на лояльность местных феодалов имела свои плюсы и сохранила жизни определённому числу русских солдат, но здесь важно понимать один момент. Мюридское движение по сути являлось движением новой знати: огромная часть усилий Шамиля в свободное от войны с Россией время тратилась на борьбу со старой феодальной знатью (большую часть которой в Нагорном Дагестане он физически уничтожил) и расчистку места для новой знати из рядов созданного при нём духовенства. То есть решить кавказскую задачку нужно было взглянув на проблему не с обычной перспективы «компрадоры против бунтовщиков» и использовать инструмент, который позволял ослабить переговорную позицию местных игроков.
В принципе, сделав правильные выводы в начале XIX века и используя религиозный фактор, русские могли помочь выстроить несколько строгих шариатских государств на проблемных территориях с мусульманским населением, чтобы привести горское население к порядку. Ведь настоящей причиной войны было не религиозное противостояние, а неизбежное противостояние между воинственными горцами и европейскими колонистами (на стороне которых была администрация и армия). При этом даже установив контроль над одним аулом и достигнув там каких-то договорённостей, русская администрация не могла ожидать, что в случае соседнего аула можно будет найти ответственного за поведение всего сообщества. Вот характерное свидетельство представителей чеченского общества той эпохи: «если кто-нибудь из нашей среды желает возвыситься и заделаться князем, находится всегда человек, который убивает его».
Изначальная ставка русской администрации в начале XIX века на сохранение местных обычаев-адатов (сделанная ради удобства, чтобы «не ломать то, что и так работает») была проигрышной хотя бы потому, что на такой небольшой территории, как Кавказ, жило слишком много разных народов с разными языками и обычаями, и уже это создавало конфликт интересов. Ну а ислам как авраамическая религия позволял русским как носителям другой авраамической религии куда эффективнее транслировать волю верховной власти местному населению. Тем более что многие адаты входили в противоречие с целями имперской власти в регионе (взять хотя бы обычаи кровной мести). На момент назначения Ермолова на Кавказ все представители местных сообществ, с которыми был возможен диалог по внутрироссийским правилам, уже давно встали на путь сотрудничества с администрацией (как, например, представители Кородольского союза сельских сообществ сами попросились в русское подданство в 1807 году для обеспечения мирной торговли; в том же году большое количество деревень равнинной Чечни добровольно приняли русское подданство) — это в первую очередь были селения заинтересованные в торговле. Правда, местное купечество было не сильно развитым, поэтому на северо-восточном Кавказе в торговле были диспропорционально представлены армяне.
К слову, сам Ермолов, проявляя чрезвычайную жестокость при подавлении выступлений горцев, прекрасно понимал выгоды исламизации региона, приветствуя строительство мечетей и даже участвуя в этом процессе. В отличие от других военных, видевших в распространении ислама окно возможностей для османских инспираций, он рассмотрел куда более широкие возможности: ислам с его жёсткой и подробной регламентацией позволял подрезать крылья местным пассионариям, которые продолжали жить согласно обычаям и порядкам героической эпохи доисламских времён. Шариат как метод ограничения отдельных районов Чечни и Дагестана был прекрасным решением. Кстати, Ермолов из всех пяти столпов ислама особенно выделял выплату закята — на содержание духовных лиц. И все эти имамы должны были отчитываться перед русским военным руководством в регионе и смещаться в случае необходимости.
Также Ермолов подкреплял свой авторитет среди местных использованием такой специфической исламской нормы, как кебинный (временный) брак: у него было три таких жены в Дагестане, у которых от него родились сыновья.
Также от Ермолова нам остался такой интересный артефакт эпохи, как мусульманская молитва за русского царя, составленная самим Ермоловым для исламских богослужений на Северном Кавказе. Несколько позже молитва за царя стала обязательным элементом проповедей во всех мечетях России.
В ходе войны с Шамилем пределов полезности достигла практика зачисления на русскую военную службу местной знати и её потомков*. Не отрицая безусловных достоинств этого обычая, успешно применявшегося ещё римлянами, надо сказать, что влияние традиционной родовой знати на местные массы на Северном Кавказе всегда было ограниченным — жёсткой вертикали власти там не было (а выстроить её определённо стоило). С другой стороны, царская власть наконец смогла задействовать резервы местных сообществ на нужды Империи. Например, из дагестанского аула Чох при Романовых вышло 13 полковников, 4 подполковника и более 100 офицеров русской армии; а в Крымской войне участвовало около 60 офицеров и унтер-офицеров чеченского происхождения*.
В то же время исламскую политику Империи на Кавказе нельзя назвать беспомощной: позиции русских среди традиционного духовенства были сильны — и свою паству они контролировали настолько хорошо, насколько могли (с поправками на то, что исламский дискурс в регионе успешно перехватил мятежный имам). При Николае I, т. е. на протяжении всего периода войны, в краю строились мечети и мусульманские учебные заведения, в которых преподавателями становились обучавшиеся в Казани представители тюркских народов (в основном это были татары). Российские тюрки вообще играли большую роль в конструировании лояльного мусульманского сообщества на Северном Кавказе: татарских улемов с Урала везли на Кавказ для «контрпроповедей» в джихадистских районах, отметились даже крымцы — например, кадий Эскер Сеид Халил Эфенди. То есть татары «пошли на повышение» в исламской политике Романовых, став кадровым резервом на соответствующих идеологических фронтах Империи. Правда, нужно отметить, что успехи богословские значительно уступали военным, поскольку царские власти слишком поздно включились в эту игру. Впрочем, они могли и не ставить такой задачи с самого начала.
Ещё до уничтожения имамата Шамиля доминирующая культура на Северном Кавказе полностью стала светской и европейской, поскольку тон в региональных городских центрах задавали европейские переселенцы и русская администрация — города вырастали вокруг военных крепостей. Отличным примером является основанная в 1818 крепость Грозная (совр. Грозный), вокруг которой выросли гражданские поселения. В подобного рода агломерациях влияние коренного населения, по понятным причинам, было ограниченным. Это, кстати, роднит Северный Кавказ с уральскими тюркскими регионами, где городская цивилизация развивалась в условиях милитаризации социальной и экономической сторон повседневной жизни: армия была и главным чиновником, и генератором спроса.
А что касается коренного населения, то в 1860-х, памятуя о войне с мюридами, российские власти поощряли сохранение местных обычаев. Их соображения понятны, но это не решало проблему разбоя (хотя непосредственно после войны у горцев оставалось небольшое пространство для набегов). Несмотря на появление тонкой прослойки местных интеллектуальных классов (в основном это были люди, относившиеся к военному сословию), подавляющая масса местного населения не ассимилировалась и толком не замирялась. И, более того, для этого не было создано никаких условий — поэтому несмотря на снижение градуса насилия с окончанием войны Кавказ оставался весьма криминогенным регионом. Неопределённый культурный статус местного населения был оставлен имперской администрацией, вероятно, намеренно. Возможно, что в неозвученных планах правительства было сделать с Северным Кавказом то, что французы могли сделать (но не сделали) с Тунисом: это была колония, ввиду климата и относительной малочисленности местного населения подходящая для заселения европейскими поселенцами. Местное население в течение всего имперского периода постепенно вытеснялось с лучших земель в горы или вливалось в русские города, где быстро ассимилировались и перенимало европейский уклад жизни. При тогдашних трендах на Северном Кавказе повторилась бы ситуация с американскими индейцами, которых загнали в резервации-прерии (на Кавказе в качестве резервации были горы). Поэтому ставка русской администрации на адаты в противовес шариату, особенно в контексте закончившейся войны с Шамилем и непрекращающегося противостояния с Османами, выглядит понятной.
Глубокая исламизация региона сделала бы его более мирным и управляемым, но затрудняла бы дальнейшие действия колониального правительства по вытеснению коренного населения с занятых земель. Всё-таки шариат как система законов и образ жизни оформляет и фиксирует определённый жизненный порядок на бесконечно долгий срок, а вот манипуляция адатами в чересполосице различных народов оставляла местным властям пространство для маневра — и была в интересах местных феодалов, наживавшихся на продаже и аренде земли русским поселенцам. К слову, примерно так же евреи колонизировали большую часть Палестины в 1920–1930 гг. — они просто выкупали или арендовали землю у богатых арабов. Так что Северный Кавказ остался внутренним фронтиром в Империи. Это сыграло негативную роль в ходе Гражданской войны в России, когда незамирённых горцев смогли мобилизовать большевики.
Но мусульманская компонента всё равно играла большую роль в управлении регионом. В Дагестане низовые функции управления де-факто отправлялись местными муллами, которые вместе с кадиями вели служебную переписку на арабском (!), а уже потом уже переводили её на русский язык. Это положение дел сохранялось до самого 1913 года, когда был взят курс на русификацию переписки.
Четверть века существования имамата имели неожиданные положительные последствия после возвращения Чечни и Нагорного Дагестана под власть Империи: Шамиль унифицировал местные законы и остававшиеся адаты, так что после возвращения русским властям было проще управлять этими районами в 1860-х — просто потому, что соседствующие аулы перестали драматически отличаться друг от друга по набору ключевых правил и обычаев.
***
Как лучше всего охарактеризовать политику русского правительства в отношении ислама в эпоху Николая I? «Железный кулак в бархатной перчатке».
По отношению к демонстрировавшим лояльность российским тюркам российское правительство вело себя вполне комплементарно. Однако в спорных ситуациях российские законы и интересы российского государства всегда стояли выше — и имперские власти не стеснялись демонстрировать это в спорных ситуациях. То есть для тюрок ислам регулировал в основном семейную жизнь. Кажущаяся автономия времён Екатерины II постепенно сходила на нет — тюрки-мусульмане вовлекались в жизнь развивающегося российского государства в условиях, созданных имперскими властями.
Что же касается тех сообществ, которые проявляли нелояльность, то их ожидали войны и депортации. В этом плане Николай I и его колониальные администраторы нисколько не стеснялись «замарать руки» — Кавказская война остаётся одним из наиболее брутальных эпизодов русской военной истории. Возможно, военный путь решения возникавших там противоречий был избран императором по той причине, что русские власти чувствовали себя очень уверенно и собирались не просто замирять, но перекраивать край с помощью европейских поселенцев — и потому не видели нужды в тонких многоходовых комбинациях с использованием местных общин и духовенства. Надо сказать, имперская администрация добилась своей цели и, как мы увидим в следующей части нашего исследования, реализовала своё видение Северного Кавказа, поэтому даже сегодня, после почти 100 лет советской и неосоветской политики, Ставрополье остаётся регионом с преимущественно европейским населением.
Далее: Россия, часть третья
Many a man would die as soon
Out of the light of a mage’s moon
It was not by bolt, but yet by blade
Can break the magic that the devil made
It was not by fire, but was forged in flame
That can drown the sorrows of a huntsman’s pain